Папа у Зои был бестолковый, непостоянный и совершенно, возмутительно ненадежный. Он был одержим всем, что относилось к пещерам, вплоть до летучих мышей и мокриц. Он даже был странно увлечен пещерной грязью, утверждая, что в ней ключ к отличному цвету лица. Отец имел привычку притаскивать ее домой в пакетах и пытался мазать ею лицо Зоиной матери. Та начинала хохотать и сбегала, изображая ужас. После чего он облеплял ею собственные щеки и гонялся по дому за Зоей и Джоной, рыча, как чудовище. Так что да: ее папа был странный – что, собственно, изначально нужно, чтобы лазать по пещерам. Однако он был по-хорошему странный. Если на то пошло, он был типа потрясающе по-доброму странный. Он был сверхтощий и гибкий, и если смыкал руки над головой, как Супермен, то мог протискиваться в невероятно узкие лазы. В качестве тренировки он сгибал проволочную вешалку овалом и проскальзывал сквозь нее или пролезал туда и обратно под машиной. Именно этим он обычно занимался, когда Вэл или Даллас приходили в гости. Даллас тоже увлекался спелеологией и считал, что это просто потрясающе. Вэл старалась не смотреть на то, чем занимался Зоин отец со словами: «Не обращаю внимания – это я так не обращаю внимания». Зоя начала спускаться с отцом в пещеры, когда ей исполнилось пятнадцать. Словом «спелеология» никто не пользовался, потому что с чего бы? Они регулярно лазили по пещерам летом и осенью, пока снег не заваливал входы, а лед не делал туннели опасными. Поначалу Зою это не особо увлекало, но ей нужна была такая возможность побыть с отцом, на которую можно было бы рассчитывать. Если речь не шла о спуске в пещеры, то не было никакой уверенности, что отец вообще появится. Зоя притерпелась к его исчезновениям, как и к тому, что о некоторых вещах он вообще не говорил. (О своих родителях, о родном городке в Вирджинии, обо всем, что происходило с ним в молодости: эти части картины никогда не прорисовывались.) Отец любил красивые жесты: взял себе фамилию Биссел вместо того, чтобы попросить Зоину маму поменять свою, и неделями бывал самым крутым папкой в мире. Тогда Зоя чувствовала тепло и заботу, словно рядом с кроватью поставили фонарик или свечу. А потом атмосфера в доме как-то менялась. Становилась пресной. Отцовский внедорожник исчезал, и неделями Зоя не получала даже эсэмэсок. В конце концов Зоя перестала слушать отцовские отговорки. Обычно там было что-то про бизнес, который он пытается раскрутить, – что-то насчет поисков «долбаного финансирования». Когда Зоя была младше, она винила себя в том, что папа никогда не остается с ними больше нескольких месяцев за раз. Может, она недостаточно интересная. Может, она недостаточно привлекательная. Джона был еще слишком маленьким и обожал отца безоговорочно. Он называл его «Дядя папа» и относился к каждому его появлению, как ко встрече со знаменитостью. Зоя уверилась в том, что у нее с папой всегда останутся совместные вылазки в пещеры, и перестала ожидать чего-то еще. Вот почему тот ноябрьский день, когда она проснулась и обнаружила, что отец отправился в пещеры без нее, ощущался как предательство. Полиция искала его тело. Зоя придумала коробку «Не открывать», чтобы держать в ней воспоминания. * * * Зоя начала проклинать Джону, как только вышла из дома и начала искать его и собак. Видимость была не больше полуметра, а после нескольких шагов приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Ветер, снег… словно под дых давали. Тем временем стремительно темнело. Крышка гроба над Монтаной была готова захлопнуться. Зоя сунула руку в карман – и ей неожиданно повезло. Она обнаружила там фонарик – и он даже работал! У нее ушло целых пять минут, чтобы, петляя, спуститься к реке, где она видела Джону за игрой. Ни его, ни собак там не оказалось: остались только полузасыпанный «снежный ангел» и два странных размазанных отпечатка поблизости: похоже, там Джона попытался заставить собак сделать собачьих «снежных ангелов». Она позвала Джону, но крикнуть толком не получилось: ветром ее голос отбросило назад. В этот самый момент страх заполз ей в горло. Она представила себе, как говорит маме, что потеряла Джону, и как мамино сердце разносит взрывом, как «Звезду смерти» в Звездных войнах. Если с этим мальчишкой что-то случится, мать этого не вынесет. Зоя попыталась упрятать подальше и эту мысль, вот только коробка в ее голове оказалась недостаточно вместительной – и оттуда все начало просачиваться. Зоя наконец нашла отпечатки Джониных снегоступов и пошла по ним вокруг дома. Быстро идти не получалось: чтобы не сбиться со следа, ей приходилось низко наклоняться к земле, словно горбунье. С деревьев отламывались ветки, и ветром их несло через двор. Каждый шаг выматывал. По спине тек пот, хоть Зое и было очень холодно. Она знала, что потеть в такой холод очень плохо: тело теряет тепло. Ей надо двигаться быстрее – найти Джону и вернуться в дом. Вот только если она будет двигаться быстрее, то станет еще сильнее потеть и замерзнет тоже скорее. Еще одна мысль, для которой в коробке не хватило места. Может, Джона уже дома? Да. Конечно, дома! Зоя представила его себе: лицо и руки покраснели и опухли, какао-порошок рассыпается по кухонному полу… Она сказала себе, что зря старается. Зоя шла по следам, не сомневаясь, что они приведут ее прямо к двери дома. Однако шагах в десяти от крыльца следы повернули вниз по склону и нырнули в лес. Зоя сделала несколько осторожных шагов между деревьями и закричала, хоть и понимала, что это бесполезно. Ей придется идти за Джоной и лабрадорами. Щеки и уши у нее горели, как от солнечного ожога. Руки, хоть на них и были перчатки, смерзлись в скульптурные кулачки. * * * Раньше она боготворила лес. Она выросла, бегая между деревьями, где солнце расплескивалось под ее ногами. Деревья вели к озеру, где жили Берт и Бетти Уоллес. Зое и Джоне они были вместо бабушки и дедушки. Они были рядом, даже когда их папа уезжал по своим таинственным делам, и служили неиссякаемым источником тепла, когда он умер. Но Берт и Бетти уже давно начали впадать в маразм. Этой осенью Зоя сидела с Бертом, когда тот вырезал из газеты фотографии животных и рявкал ни с того ни с сего: «Отстань, я просто психованный старый перечник!» А когда она спросила, что такое «перечник», он закатил глаза и сказал: «Отстань, все равно что пердун». Джона сидел на полу, скрутив ноги в позе лотоса, и вязал вместе с Бетти. Она научила его вязать на спицах, и это оказалось одним из немногих занятий (не считая кусания ногтей), которое снижало его гиперактивность, не давая мозгам крутиться, как идущий вразнос блендер. Вот только под конец у Бетти начали трястись руки, и она совершенно разучилась вязать. Тогда уже Джоне пришлось учить ее. А потом, месяц назад, Уоллесы исчезли. Бетти, менее маразматичной из пары, на мгновение удалось вырваться от напавшего и затащить Берта в их грузовик. Такую теорию выдвинули следователи на основе крови, оставшейся на руле. Грузовик нашли разбившимся о дерево всего в сотне метров от их дома. Двигатель все еще работал. Двери кабины были распахнуты, а Уоллесы бесследно исчезли, если не считать других следов крови. Когда Зоя представляла себе недоуменные лица Берта и Бетти при виде злобного взгляда незнакомца, у нее сердце сжималось так больно, что становилось трудно дышать. Дом Уоллесов так и остался стоять, пустой, как музей, пока их нотариус пытался отыскать самый последний вариант их завещания. Зоя пообещала себе, что больше никогда и близко к нему не подойдет. Это было слишком больно. Озеро у дома Берта и Бетти уже затянуло мутным серым льдом. Даже лес стал казаться страшным – непролазным и запретным: в такой в сказках заводит героиню злая мачеха. И все-таки она оказалась на опушке леса и вынуждена была идти к дому Уоллесов. Джона прекрасно знал, что ходить под деревьями во время ветра нельзя. Однако если собаки забежали в лес, он обязательно бы за ними отправился. Спок и Ухура прожили в доме Зои уже месяц, но раньше их хозяевами были Берт и Бетти. Они могли броситься в промерзший лес, считая, что идут домой. * * * От их дома до Берта с Бетти нужно было идти через лес чуть больше километра. Обычно это занимало минут пятнадцать, и заблудиться было невозможно: Бетти сделала на деревьях зарубки, чтобы дети ориентировались по ним. А еще лес делился на три части, так что легко можно было заметить, если вдруг пошел не в ту сторону. Первую часть леса вырубили какое-то время тому назад (Зоина мама упорно называла это «разграбили и изнасиловали»), так что деревья у дома Бисселов были молоденькими. В основном это были серые сосны с шелушащимися стволами. Их посадили настолько близко друг к другу, что казалось, будто они теснятся, чтобы согреться. Вторую часть Зоя любила больше всего: громадные лиственницы и дугласские пихты. Они заменяли Монтане небоскребы. Им было всего лет по сто, но они казались ровесницами динозавров, были словно частью самой планеты. Ближе к озеру деревья погибли в непонятном пожаре еще до рождения Зои. Тем не менее они так и не упали, так что оставалось метров триста обуглившихся стволов, так и стоящих мертвыми. Это место было жутковатым и, конечно, стало для Джоны самым любимым. Именно там он устраивал свои игры в стиле «воин Апокалипсиса». Навещая Берта и Бетти, надо было идти по тропе через молодые деревья, потом через старые и потом через мертвые. Зоя с Джоной проходили этим путем тысячу раз. Заблудиться было невозможно… надолго заблудиться. Не в хорошую погоду и днем. После того как Зоя прошла по молодому лесу шагов двадцать, мир затих. Только воздух басовито гудел, будто кто-то дул в горлышко бутылки. Она почувствовала себя защищенной – и ей даже стало чуть-чуть теплее. Она направила луч фонарика на вершины деревьев, а потом на мрачное небо над ними, и у нее вдруг появилось странное, неосознанное желание плюхнуться в снег. Зоя тряхнула головой, избавляясь от этой идеи. Холод уже склеивает ей мозги. Если она сядет, то больше никогда не встанет. Зоя провела фонариком широкую дугу по снегу, чтобы снова найти Джонины следы. Свет был слабым – то ли из-за садящихся батареек, то ли из-за холода, но в конце концов она их отыскала. Джона, наверное, опередил ее минут на десять, а благодаря снегоступам он шел быстрее, чем она. Это было, как в задачке по арифметике: поезд А отправляется со станции со скоростью 90 километров в час, а поезд Б отправляется спустя десять минут со скоростью 70 километров в час… Мозги у Зои слишком промерзли, чтобы найти решение, но, судя по всему, она влипла. Дорогу к озеру Джона знал, но, похоже, он шел за собаками. Следы от их лап были рваными и резкими. Может, они играли. Может, гонялись за куропатками или дикими индейками, которые порой пережидали метели под кронами деревьев. А может, они просто бесились из-за сильного мороза. По следам снегоступов Зоя видела, что Джона гонялся за собаками. Она не могла определить: то ли он весело играет, то ли перепуган и уговаривает их вернуться. Мысленно она твердила: «Просто поверни домой, Джона. Это бред. Просто брось собак. Просто уйди». Вот только она знала: он не бросит собак, как бы страшно ему ни стало. Это ее злило, но и заставляло еще сильнее его любить. Она продолжала плестись по лесу. Что было отвратительно. «Вытащи правую ногу из снега, подними, снова поставь. Вытащи левую ногу, повтори то же. Повтори, повтори, повтори». Зоя начала терять счет времени. Сто метров она проходила целую вечность… и еще сильнее замедлилась, когда ей пришлось перебираться через упавшее дерево. У нее заболели голени и колени, а потом – спина и шея. И она зациклилась на дырке в верхней части шапки, где раньше была кисточка. Зое казалось, что дырка все расширяется и расширяется, и чувствовала, как ветер запускает ей в волосы костлявые пальцы. После минут двадцати Зоины щеки, которые были отчасти открыты, стали обжигающе горячими. Она собралась было стащить перчатки и каким-то образом содрать с лица кожу, но в последний момент поняла, что это полный бред. Она и ее мозг перестали играть в одной команде. Это жутко перепугало ее. Уклон закончился, и Зоя увидела впереди громадную старую пихту. «Молодые деревья, старые деревья, мертвые деревья». Она прошла по лесу почти треть пути. Зоя приказала себе идти, не останавливаться ни за что, пока не сможет прислониться к этому первому гигантскому дереву. Тогда все снова станет реальным. Шагах в десяти от пихты Зоя споткнулась обо что-то, скрытое снегом, и плюхнулась на живот. Голову прострелило болью. Она ударилась о камень или пень и почувствовала, как у нее на лбу наливается шишка. Стащив перчатку, она дотронулась до ушиба, а когда отняла руку, то пальцы оказались темными от крови. Зоя решила, что все не так уж страшно. С трудом ей удалось встать сначала на колени, а потом и на ноги. И, сделав первую пихту своим финишем, она прошла оставшиеся несколько метров. Добравшись до дерева, она привалилась к стволу и ощутила волну облегчения: как бы погано все ни было, рождественской ели не радоваться невозможно. Теперь Зоя была уже во второй части леса – и пройти оставалось чуть больше половины километра. Деревья были мощными: они возносились к небу и росли на достаточном расстоянии друг от друга, так что до нее стали доходить жалкие остатки дневного света. Здесь следы Джоны и собак стали четкими и ясными. Похоже, теперь они шли по тропе. Она снова двинулась вперед, стараясь не думать ни о чем, кроме ритма собственных шагов. Она рисовала себе, как найдет Джону и поведет домой. Представляла, как будет заворачивать его в одеяла, пока он не начнет с хохотом протестовать: «Я! Тебе! Не! Рулет!» Зоя провела на улице уже минут тридцать или сорок, а температура упала уже чуть ли не до минус двадцати пяти. Ее трясло, словно от удара током. Когда она прошла примерно половину расстояния по старому лесу, все тело болело и вибрировало, словно камертон. А буран вроде как еще усилился. Лес вокруг нее начал распадаться. Ветер отрывал ветки и расшвыривал их во все стороны. Целые деревья падали и ложились поперек дороги, перегораживая ее. Она остановилась отдохнуть у дерева. Пришлось. Зоя повела фонариком, пытаясь понять, сколько осталось до озера. Вот только пальцы у нее ослабели, и фонарик выскользнул из них, упав в снег. Свет погас. Зоя упала на колени и стала искать фонарик. Сумерки сгустились, так что ей пришлось шарить по снегу. Ее колотило все сильнее: сначала казалось, что она дотронулась до электрической изгороди, а теперь нервы дергало так, что, по ощущениям, Зоя сама стала электрической изгородью… но это ее не волновало. Не волновала ее ссадина или царапина, или что там пульсировало болью на лбу. Ее не волновало то, что под снегом прятались ветки и колючки и что они царапали ей кожу даже сквозь перчатки. У нее все равно уже почти пропала чувствительность. Простояв на коленях несколько минут – может, две, а может, и десять, она уже понятия не имела, – ей удалось что-то нащупать в снегу. С радостным криком (или, скорее хрипом) она вытащила находку. Вот только это оказался не фонарик. Это была одна из Джониных перчаток. Череп на тыльной стороне светился перед ней, пустые глазницы напоминали ямы. Она представила себе, как Джона ковыляет по лесу с громким плачем. Она представила его руку – закоченевшую, красную, пульсирующую болью. Представила, как он умоляет собак вернуться домой. (Конечно, сейчас он уже должен был перейти на мольбы.) На секунду его лицо предстало перед ней. Он походил на отца, так что Зоя до сих пор невольно ежилась: взлохмаченные темные волосы, глаза, которые должны были бы оказаться голубыми, но на самом деле были странного холодного зеленого цвета. Единственным отличием было то, что щеки у Джоны были кругленькие. «Благодарение Богу, что он еще по-детски пухленький», – подумала Зоя. Потому что сегодня это может спасти Джоне жизнь. Она нашла фонарик и – о, чудо! – в нем еще теплилась жизнь. Зоя поднялась на ноги и двинулась дальше. В нескольких шагах от первой перчатки она нашла вторую. А еще через десять шагов – Джонину куртку. Это был толстый пуховик, залатанный изолентой, – Джона оставил его висеть на корявом пне. Теперь брат виделся Зое оцепеневшим, дезориентированным – и кожа у него зудела и горела, словно ползая по всему телу. Она представила себе, как он сдирает с себя одежду и бросает ее в снег. Она выбилась из сил. И перепугалась. И была невероятно зла на идиотских псин, которые не догадались оставаться у дома, которые не поняли, что ее чудесный братик пойдет за ними сквозь метель все дальше, дальше и дальше. Пока это его не убьет. Ей пришлось избавляться от этой ужасающей картины. Она попыталась придумать что-нибудь оптимистическое. Зоя вспомнила: когда они играли с папой в прятки, Джона неизменно забивался в одно и то же место – в старый морозильник, стоявший в подвале без дела уже много лет. Она вспомнила, как они притворялись, будто понятия не имеют, где Джона, хоть и видели, как он пальчиками придерживает крышку, чтобы впускать воздух. И она представила себе, как сияло у Джоны лицо, когда они с папой делали вид, что сдаются, – и Джона откидывал крышку и появлялся перед ними, словно иллюзионист в конце смертельно опасного трюка. – Вот он я! – радостно вопил он. – Вот он я! Вот он я! На несколько секунд это воспоминание согрело ее. А потом исчезло, словно звезда, которую погасили навечно. * * * Зое удалось добраться до конца пихтового леса – до того места, где лес внезапно умирал, сменяясь обугленными стволами и пнями. Она несла куртку и перчатки Джоны, прижимая сверток к груди. Она все еще надеялась отыскать Джону или просто решила доковылять последние сотни метров до дома Берта и Бетти, чтобы там рухнуть? Она и сама не знала. Холод стер все, что в ней было. Она стала пустым местом. Превратилась в зомби, ковыляющего вперед просто потому, что не знает, что еще можно делать. Фонарик высветил что-то: черную кочку, едва торчащую над снегом. Зое следовало бы обрадоваться находке, но вместо этого ее затопил ужас. Что бы ни лежало здесь в снегу, оно не шевелилось. Она не хотела подходить ближе. Не хотела знать, что это.