— Микеала работает вечером, — перекрикивал шум, становящийся все громче, Эш, — и всем остальным хватило разума не идти. Из моих друзей только тебе нравится такая музыка! Я фыркнула. — Такое мне не нравится. Я люблю хорошую музыку. Мы повернулись к сцене, гитарист ударился в соло. — Что ты сегодня делала? — спросил он, жадно глядя на мое пиво. Я сделала глоток и отдала стаканчик ему. — Пустяки. Бегала. А потом столкнулась с тем, кого не хотела видеть. — О-о-о-о, — сказал он, вскинув брови. — Это девушка. — О-о-о-о-о-о. — Нет, у нее есть девушка. — Тройное о-о-о-о! Я рассмеялась и стукнула Эша по руке, от этого пролилось пиво в стороны и на его обувь. Он посмотрел вниз с недовольством, но из-за потерянного пива, а не обуви. — Думаю, пора взять еще одно, — сказала я и повернулась к бару. Он просиял. — Два! — Ладно, ладно, — я махнула ему и пошла к барной стойке. С бетонным полом, раскладными столами и напитками из сумок-холодильников этот клуб напоминал вечеринку в подвале дома родителей. Конечно, плохая музыка заставляла людей пить. Передо мной было пять человек, очередь двигалась медленно. Я нетерпеливо постукивала ботинками, поправляла рубашку, когда жуткого вида девушка передо мной обернулась и окинула меня взглядом. — Хорошая рубашка, — сказала она. Я не понимала, сарказм это или нет. Ее голос был очень низким, почти мужским. Ее глаза были красными. Не от слез. Радужки были красными. Она была в ярко-красных линзах с золотыми полосками. Они были красивыми, но выглядели мертво, от этого я поежилась. — Спасибо, — сказала я, мой голос подрагивал. Мне вдруг стало очень страшно, и я не знала, почему. Это же были линзы? Она улыбнулась, медленно растянув красные губы, пока я не увидела все ее зубы. Странные, острые, как кинжалы, зубы. Если убрать помаду, ее улыбка была как у акулы. Мои глаза расширились. Желудок словно пронзали. Она продолжала улыбаться. Ее окружил отголосок гнилого запаха из туалета кафе, и волна тошноты накрыла мое тело. А потом она отвела взгляд, посмотрела поверх моего плеча и улыбнулась снова. Высокий крупный мужчина с длинными волосами и футболкой с пентаграммой подошел к ней и обвил рукой плечи. — Детка, — сказал он, — все еще ждешь? Она кивнула, они отвернулись, и я смотрела на их затылки, пока они обсуждали, какой ужасной была группа. Почему-то мне было не по себе, живот крутило все сильнее. Что такое? У нее правда были такие зубы? Кто бы стал такое с собой делать? Портлэнд порой был ужасно странным. Я невольно отпрянула и чуть не сбила человека сзади. Ужасный запах все еще был в воздухе, и меня тошнило от него. Я отошла от очереди быстро и спокойно и отправилась в женскую уборную. Я ворвалась туда и с радостью обнаружила, что там пусто, хотя бардак там никак не помогал остановить тошноту, что подбиралась к горлу. Я бросилась к открытой кабинке и опустошила желудок, наполовину переваренные остатки отбивных, что сделала мама, выплеснулись из меня. Этого зрелища хватило, чтобы меня стошнило снова. Когда я закончила, я прижалась к холодной металлической двери и перевела дыхание. Запах пропал, но тошнота оставалась, желудок болел. Я судорожно дышала, держалась за живот. Казалось, это боли из-за месячных, но было еще рано. Хотя в прошлый раз они прошли почти незаметно, и тело могло решить отомстить мне в этот раз. Боль угасла достаточно, чтобы я выпрямилась, и я покинула туалет и вернулась в шум клуба. Я прошла мимо очереди за напитками, не желая видеть пугающую вампиршу, и пошла к Эшу. Я не сразу нашла его в толпе потных тел, тату и пирсинга, и когда я сделала это, боль была такой же сильной, как до этого. Он расстроился, увидев мои пустые руки, а потом быстро встревожился. — Перри, ты в порядке? — спросил он. Он сжал мое плечо. Я покачала головой и оперлась об него, боль была такой сильной, что было сложно стоять. — Можешь отвезти меня домой? — пропищала я, закрыв глаза. — Конечно, — вызвался он, обхватил меня длинной рукой и повел из здания. А дальше мы ехали ужасно долго. Я жила не так далеко от этого клуба, но боль была такой сильной, что я кусала край пояса безопасности, чтобы не кричать. Несколько раз Эш предлагал отвезти меня в больницу, но я упрямо отказывалась. Мне нужно было домой, где я могла страдать, не переживая ни за кого, кроме тех, кто всегда там был. Я попрощалась с настойчивым Эшем и сказала, что мы увидимся завтра на работе. Я сомневалась в этом. Я с трудом дошла до двери. — Ты рано, — сказала мама из кресла в гостиной, она листала журнал и пила горячий чай. Я прошла мимо нее, держась за живот, направляясь к лестнице. — Плохо себя чувствую, — выдавила я сквозь зубы. — Много пила? — возмутилась она. Я едва ее слышала. Я прижалась к столбику у ступенек и не могла подняться. — Перри? Что такое? Она оказалась рядом со мной, убрала волосы с моего лица и прижала ладонь ко лбу. — Ты горишь. Что-то случилось? Когда это началось? — Что такое? — услышала я голос Ады с верха лестницы. Я не помнила, что было дальше, наверное, я потеряла сознание. Потом я оказалась в своей кровати, сжавшаяся в комочек на боку, кто-то снимал мои ботинки. — Перри? Ты меня слышишь? — отец. Я приподняла голову, все еще испытывая боль, раскаленные ножи пронзали все внутри. Я огляделась. Мама прошла с баночками таблеток и водой. Ада расшнуровывала мои ботинки, а отец стоял в углу, скрестив руки, встревоженный, но строгий. — Где болит? — спросил он серьезно. — Ты принимала наркотики? — Нет, — с болью прошептала я. — Не принимала. Это колики. Таких сильных еще не было. Отец закатил бы глаза, если бы это было в его стиле. — Просто колики? — Эй! — возмутилась Ада. — Ты этого не знаешь. Он смутился и опешил. Он посмотрел на маму, она просто кивнула. — Ада права, милый, — тихо сказала она, а потом подошла ко мне и вгляделась в мое лицо. — Радуйся, что не страдаешь от них, потому что это очень плохо. — Это ужасно, мам, — сказала я. Моя рука сжала угол подушки, новая волна боли накрыла меня. — Какие у тебя месячные? Крови больше, чем обычно? — Я ухожу, — быстро сказал папа и покинул комнату. Как профессор теологии, он плохо разбирался в проблемах женского тела. Это было понятно. Ада недовольно вздохнула. — Пора взрослеть, пап, — она сняла второй мой ботинок и сказала, что пойдет за горячей водой. Я пыталась игнорировать боль, глядя на лицо мамы, пока она боролась с упрямой крышечкой. Мама выглядела изящно даже в тихий субботний вечер. Она была в черном комбинезоне с кельтской шалью цвета мяты на плечах. Ее лицо было полным тревоги (как и всегда, когда я была рядом), ее светлые пряди задевали голубые глаза. Она выглядела настоящей шведкой, но при этом ее лицо было странно знакомым. Не в том плане, что она 23 года была мне мамой, а в том, что я недавно видела кого-то похожего. Конечно, я не могла понять из-за боли, о ком думаю. Она вытащила из баночки два ибупрофена и дала мне. — Это поможет от боли, но нужно немного подождать. Я с благодарной улыбкой взяла таблетки и запила их водой, надеясь, что они не вернутся. Было странно, что до этого меня ужасно тошнило, а теперь нет. Странно, что в клубе так пахло. Я поежилась, вспомнив ту женщину. — Тебе холодно? — спросила мама, укрывая меня одеялом. Нет, мне было жарко, но я улыбнулась и кивнула. Печально, но мама редко ухаживала за мной, так что я надеялась получить от нее как можно больше внимания.