Мечты не всегда воплощаются в жизнь так, как мы себе это рисуем Тело Алена больше ему не подчинялось, его сковало изнутри, словно кровь превратилась в бетон и намертво застыла в венах. Он не мог шевелиться; ни руки, ни ноги, ни даже язык больше его не слушались. Веки чугунными створками закрыли глаза. Голова лежала на автомобильной подушке, а тело было пристегнуто к пассажирскому сиденью. Ему казалось, что он парит в черном оке урагана, а вокруг кружат звуки реального мира — то слышится звук мотора и движение машин на трассе, то негромко играет радио, а убийца, хрустя арахисом, подпевает в тон мелодии. Он чувствовал запах подгоревшего дешевого кофе, которым пропитался воздух. Вязкий страх, неведомый ему ранее, сжимал горло, туманил мысли. Обездвиженный, беспомощный, он ждал, что вот-вот захлебнется чернотой этой ночи, но удары сердца по-прежнему предательски стучали в ушах, а воздух плавно втекал в легкие и вытекал из них. Ален пытался думать об отце, его доме и просторе бескрайних полей, вспоминал задорный смех Агнес и ее удивленно вскинутые брови, последнюю улыбку матери, тепло ее рук. Но, как он ни вызывал в себе эти воспоминания, их тут же гасил липкий ужас осознания случившего. — Мы отправимся в путешествие, — услышал он словно откуда-то извне. — Хотелось, чтобы все было по-другому, детектив. Ты мог бы познакомиться с ней и за чашкой кофе или, может, чая, выслушать наши объяснения, наш рассказ, нашу историю, но, увы, ты выбрал свой путь ищейки. Рыскать до самой последней минуты, вместо того чтобы вершить правосудие. Только не переживай, я не собираюсь тебя убивать. По крайней мере, пока… — В ушах Расмуса раздался тихий, но леденящий сердце смех. — В твоем теле всего-то парализующий препарат, поэтому ты не можешь шевелиться сейчас и в ближайшее время. Не трать силы зря, просто слушай. Ты теперь отличный слушатель. Радио замолчало, и только механический голос навигатора известил, что впереди их ждет долгий путь. — Зачем все это, наверное, спросил бы меня ты. У меня пока нет точного ответа. Мне приходила мысль бросить все и сбежать, но так делают только трусы. А мы с тобой не из их числа, не так ли? Я думаю, ты должен знать правду. Нет, ты достоин знать правду! Я делаю тебе одолжение, ты — тот, кому я собираюсь рассказать обо всем. Знаешь, меня всегда вдохновляла работа детективов. Мне казалось, что вы боретесь за справедливость. Но, увы, вы всего лишь следуете правилам и выполняете чужие приказы. А должны бы защищать слабых и наказывать виновных. Но вы никогда не приходите вовремя, не появляетесь в нужный момент, не делаете то, что должны. Мне казалось, что детективу так же важно узнать кто, как и узнать почему. Надеюсь, тебе важно, Ален Расмус! Он хотел бы ответить, повлиять, сделать хоть что-то, но ему оставалось только слушать голос, улавливать настроение, интонацию и надеяться, что ему выпадет хоть один шанс на спасение. — Интересно, твоя жизнь стоит этой правды, этого одолжения? Глава 1 Месяц назад В этот весенний солнечный день в маленькой квартирке на четвертом этаже пятиэтажного дома собралась целая толпа мужчин в форме. Кто-то делал снимки, кто-то внимательно разглядывал убогую обстановку. А кто-то, застыв от ужаса, смотрел на обнаженный труп молодой женщины, напоминающий тряпичную куклу, которую посадили на пол, прислонив спиной к кровати. Бледно-серую кожу исполосовали многочисленные порезы, руки лежали ладонями вверх, голова была закинута на край кровати, а ноги напоминали чуть раскрытые ножки циркуля. На лице жуткой улыбкой чернел длинный разрез, мутные потухшие глаза смотрели в потолок. Дополняли эту пробирающую до нутра картину губы девушки, все в проколах, из которых торчали толстые черные нити. Складывалось впечатление, что вначале ее рот был грубо зашит, а потом в награду или же в наказание за что-то распорот одним движением, высвобождающим так и не прозвучавший крик о помощи. — Что скажете? — спросил детектив Ален Расмус коронера Фридрека Пальта, склонившегося над телом. — Скажу, что приблизительное время смерти десять — четырнадцать часов назад, точнее укажу в своем отчете. Предполагаемая причина смерти — потеря крови от многочисленных порезов, но это вы и сами видите, Ален, — серьезно ответил коронер. Фридрек Пальт был уже немолод и обладал чуть писклявым от природы голосом. Коллеги и знакомые звали его просто доктор Фил, не утруждаясь произнесением не самого звучного имени. Ален достал планшет из кармана длинного темно-коричневого пальто и что-то отметил в нем. — Понятно, Фил, — хрипло сказал он. — Когда будет отчет? — Не напирай, Расмус, всему свое время, — ответил с ноткой раздражения Фил. — Сам видишь, тут работы — непочатый край. А у меня почти все холодильники заняты ожидающими. — Значит, завтра в восемь утра, и ни минутой позже. Остальным клиентам придется еще подождать, — сухо бросил детектив и, не слушая возмущенного ответа, направился к патрульным. — Личность жертвы установлена? — Да, сэр. Это Линда Смит. Двадцать девять лет, проживала в этой квартире. Ее паспорт лежал в сумочке. — Молодой патрульный указал в сторону небольшой черной сумки из потертого кожзама, все еще висевшей на крючке в коридоре. Детектив кивнул и внимательным взглядом обследовал скудно обставленную комнату, где у кровати сидела растерзанная Линда. У стены справа стоял видавший виды серый шкаф — дверца повисла на одной петле. Напротив кровати располагался небольшой комод, лишившийся ножек, вероятно, в далеком прошлом, а на нем громоздился старый телевизор. Справа от кровати прямо на полу стояла жестяная банка из-под фасоли, наполненная бычками от сигарет, и валялась пустая упаковка от чипсов. Узкий подоконник был заставлен пустыми бутылками и банками из-под дешевого пива и наполовину пустой бутылкой хорошего виски. Ален, поправив резиновые перчатки, подошел к подоконнику и аккуратно приподнял бутылку — не эксклюзив, но дороговата для такой обстановки. Продается, скорее всего, во всех крупных магазинах, но стоит проверить. Он вернул бутылку на место и продолжил осмотр. Стены грязно-серого цвета — в потеках, потолок, пожелтевший от дыма, пол — липкий и грязный. То там, то здесь валялись упаковки от презервативов, а в углу пылилась пустая пачка сигарет. — Ну и местечко, а запах — аж глаза режет, — произнесла, осторожно входя, Агнес Крус — бахилы с трудом отдирались от липких пятен на полу. Это была невысокая подтянутая женщина лет тридцати пяти, с ясными карими глазами и густыми русыми волосами. Короткая стрижка подчеркивала красиво очерченные скулы. — Ужасного тебе дня, — произнес с подобием улыбки Ален. — И тебе того же, напарник. Подбросила нам судьба дельце, — угрюмо констатировала Агнес, рассматривая тело. В отличие от своей напарницы Ален был высоким и крупным. Ему уже стукнуло тридцать семь, и его послужной список насчитывал множество раскрытых, но «незначительных» дел, как он нередко отмечал в разговорах с отцом. Уже лет пять он мечтал о повышении, о «том самом деле», которое вытолкнет его из списка обычных детективов, работавших в Центральном полицейском управлении Пятого округа. Крупный нос, крупный рот и волевой подбородок делали его лицо приятным и располагающим, а зеленые глаза с характерным прищуром придавали загадочности и особого шарма. Правда, из-за казавшейся многим высокомерной манеры общения, коллеги часто считали его неприятным и отталкивающим типом. Он обожал порядок в делах, но при этом не слишком заботился о чувствах других людей и был не особо тактичен, если полагал, что это мешает ему соблюдать тот самый порядок. С Агнес они работали в паре уже больше трех лет, и только она со своим легким, ироничным отношением к жизни смогла приспособиться к суховатому напарнику, к его повадкам, привычкам и, само собой, правилам. — Что думаешь, Агнес? — сердито спросил Ален, после того как глянул на часы и отметил про себя, что она прибыла на место преступления аж на десять минут позже, чем ожидалось. Уловив направление его взгляда, девушка усмехнулась, потом подошла к напарнику и, чуть прижавшись плечом к его плечу, тихо произнесла низким голосом: — Если ты спрашиваешь про мое опоздание, то, каюсь, не могла сорваться мгновенно после звонка. Войска моего дружка уже были подняты и требовали схватки. — Агнес, ты знаешь, я спрашивал не об этом, — пробурчал Ален, пытаясь скрыть улыбку. Иногда она сводила его с ума своим нахальством и непредсказуемостью, но это же зачастую разряжало напряжение. — А-а-а, так ты о деле, — насмешливо протянула девушка. — Итак, что же я думаю? Думаю, что жертва была убита. — Агнес, я серьезно, — закипая, прошипел детектив Расмус. Что-то подсказывало ему, что дело предстоит серьезное. Внутри уже билась мысль, что именно это расследование может стать его взлетной полосой. — Я тоже. Множество хаотичных порезов по всему телу, ее поза, нитки, торчащие из губ, распоротый рот — жуть полнейшая. В общем, все говорит, что это не самоубийство, не несчастный случай и, скорее всего, не случайное бытовое убийство. Теперь тебя мой ответ устраивает? — Агнес постояла еще минуту, осматривая комнату, и, не дождавшись реакции напарника, добавила: — Судя по скудной обстановке, квартирка выдана ей в социальный найм, мебель, думаю, с барахолки. Грязь повсюду — ну, это уже вопрос к хозяйке. Могу предположить, что ее жизнь была далека от идеала. — Она взглянула на напряженное лицо Алена. — На ограбление не похоже, но отработаю и эту версию, хотя даже в голове не укладывается, что тут можно украсть. В общем, преднамеренное убийство, как я и сказала ранее. — Да, — сухо согласился детектив, давясь смрадным воздухом. Ален и Агнес обсудили с коллегами вопросы по осмотру квартиры, опросу соседей, поиску информации и улик. Ален хотел тщательно осмотреть место преступления, но, чем дольше он оставался в комнате с жертвой, тем сильнее в нем росла необъяснимая смутная тревога, какая-то давно забытая неуверенность. Он вспомнил свое первое расследование убийства, как впервые увидел место преступления, жертву. Тогда каждый шаг давался ему с трудом, хотелось сбежать и больше никогда не возвращаться. Его единственной мыслью было подавить подступающую к горлу желчь, но она все равно вырвалась наружу. К тридцати семи годам Ален повидал множество преступлений, убийств и трупов, но это, последнее, отличалось особой жестокостью и сумасшествием, больной игрой воображения. А от въевшегося в стены тлетворного запаха гнили, канализации и мертвого тела желчь вновь, как когда-то, подступила к самому горлу. Ален быстро вышел из комнаты и, достав из кармана сигарету, поднес ее к носу. Делая неглубокие вдохи и более глубокие выдохи, попытался сдержать приступ тошноты. Она чуть отступила, но все еще была где-то неглубоко. Детектив осмотрел гостиную, где стоял разобранный бордовый диван, покрытый грязными разводами и следами, оставленными когда-то тлеющими сигаретами. Ален подошел к старому темно-коричневому серванту, заваленному всяким хламом. На полках валялись упаковки таблеток, письма о неуплате коммунальных платежей, счета за телевидение и телефон, стояло две банки с окурками и пластмассовый стакан с мелочью. На серванте среди толстого слоя пыли гордо возвышался горшок с засохшим растением. Детектив прошел в крохотную кухню, где увидел несколько тарелок с заплесневелыми отходами, раковину, полную грязной посуды, и тумбу с пустыми пластиковыми контейнерами. Желчь вновь поднялась к самому горлу. Ален задержал дыхание и шагнул в ванную, где обнаружил только маленький кусок мыла, старую зубную щетку с растрепанной щетинкой и пластмассовую расческу с клочками высветленных волос. Зафиксировав общую картину, Ален в сопровождении Агнес быстро вышел из квартиры, потом из дома и только на улице сделал большой глоток чистого воздуха, после чего закурил сигарету, которую крутил в руках последние десять минут. Глава 2 На отшибе Все мое детство прошло на отшибе — отшибе города, отшибе жизни, отшибе существования. Я, как и моя сестра, были нежеланными детьми. У наших родителей просто не было денег на презервативы, так они объясняли наше появление на свет. Сестра заменила мне отца и мать, и поверь, была куда лучше их обоих вместе взятых. Она была старше всего на три года, но мне казалась такой взрослой, умной, недосягаемой. Воспоминания из детства начинаются с покосившегося домишки, который наша семья заняла не совсем законно. Может, когда-то он был приспособлен для нормальной жизни, но это было задолго до нашего появления на свет. Мне дом казался большим и уютным, но это потому, что сравнивать было не с чем. В нем пахло жареными картофельными оладьями, рыбой и табаком. Нам с сестрой была отведена маленькая комнатушка в подвальном помещении по соседству с кладовкой, где хранились овощи с огорода и прятались бутылки самогона, который гнал отец. В комнате имелось окошко на одном уровне с землей, но для нас оно было дверью в мир солнечного света, чистого воздуха и надежды. В комнате стояла сколоченная отцом из деревянных поддонов кровать, где мы с сестрой спали. Вдвоем было теплее и уютнее. Еще у нас был стол с полками, так мы считали. На самом же деле — просто еще три деревянных поддона, поставленных друг на друга. Поначалу мы к этому столу почти не подходили, потому что занозы от него очень больно впивались в кожу. Но потом сами ошкурили его до гладкости, убив на это занятие не одну неделю и стесав не один слой кожи со своих детских рук. Постелили поверх найденную на свалке клеенчатую скатерть оранжевого цвета и были счастливы. Апельсиновая скатерть придала комнате хоть какую-то радостную нотку. На голые бетонные стены нам позволялось клеить вырезки из найденных старых журналов и наши рисунки. Поэтому к тому времени, когда мне стукнуло десять лет, вся стена, у которой стоял стол, была украшена «цветными обоями». Может, тебе она показалась бы аляповатой и некрасивой, но нам она представлялась картой мира, счастливого другого мира. Наш дом стоял на отшибе вымирающего городка. Чтобы добраться до асфальтированной дороги, нужно было пройти через лес примерно два километра по петляющей дорожке. Подъезд к дому давно зарос высокой осокой, у родителей машины не было, да и знакомых или других людей, которые могли бы приехать к нам на машине, тоже не имелось. А все, что долгое время не используется человеком, возвращается в лоно природы, уж так устроена жизнь. Сестра с самого детства брала меня с собой гулять в лес, так, по крайней мере, она мне рассказывала. А я помню тот особенный день, когда мы бродили среди солнечных лучей, которые пробивались меж листьев деревьев, словно пушистые золотые птицы. Мы играли в «поймай лучик», улыбаясь, бегали по лесу, потом вышли на затерянную в глубине леса поляну. Сестра сказала: — Хочешь, покажу фокус? Улыбка просияла на моем лице, хотя мне тогда было неизвестно, что такое фокус. Но у меня всегда было безграничное доверие к сестре. Это чувство живет во мне по сей день, пусть с тех пор прошел уже не один десяток лет. И конечно, мне очень хотелось узнать, что такое этот самый фокус. — Скажи «да», повторяй за мной: да-а-а. Ее голос звенел, как ручей, к которому мы иногда ходили, а улыбка согревала. Она и сейчас согревает меня самыми темными ночами, отвлекая от мрачных мыслей и поступков. К пяти годам мной так и не было произнесено ни одного слова, так, мычалось что-то на своем языке. Но отцу и матери было не до меня, только сестра пыталась привить мне человеческую речь и другие человеческие качества. Не знаю, насколько у нее это получилось. Я помню свои попытки выдавить из себя нужный звук, но после очередной неудачи следовал кивок, который четче выражал мысли. — Ничего, скоро получится, — сказала сестра и взяла меня за руку. — А теперь нагнись и загляни под красивые резные листики, вот эти, вдруг там что-то есть? Она всегда умела сделать из будней праздник, из тяжелых ежедневных обязанностей — игру, увлекательную и интересную. Мы, широко раскрыв глаза, заглянули под зеленые листья, и нам открылась сокровищница. Спрятанные от всех висели маленькие красные ягоды. Сестра сорвала одну и дала мне попробовать. Ягодка была сладкая и душистая. Даже сейчас я помню этот неповторимый вкус земляники. Никакой фрукт и никакая другая ягода не сравнится с этими маленькими красными жемчужинами. Мы ползали на коленках, заглядывали под листья и собирали их в ладошки, а потом закидывали сразу по несколько в рот. На одной ягоде сидел блестящий жук, их постигла одна судьба. Что-то твердое оказалось на моем языке, жужжащее и движущееся. Рот мой с воплем распахнулся, пытаясь избавиться от незваного гостя. Сестра рассмеялась и сказала, что лучше жучков не есть, но и страшного в этом ничего нет, после чего вытерла мне язык краем платья и протянула самые крупные ягоды, которые собрала. Они были такие вкусные, пахли конфетами и ее заботой. Дома у нас никогда не водились сладости из магазинов, на это просто не было денег, но лето баловало ароматными дарами. Через дорогу от нашего дома скрывался среди елей заброшенный фруктовый сад. Ветви деревьев сгибались под весом яблок, персиков, абрикосов и слив. Мы — спасители — освобождали ветки от тяжести, и в награду нам доставались сочные, сладкие, наполненные солнцем плоды. Помню, как персиковый сок сбегал дорожками по ладоням, мы громко смеялись, облизывая пальцы и руки до самых локтей. Каждый день мы уходили с сестрой в лес, собирали грибы, ягоды и плоды, рвали травы, чтобы положить в салат и заварить чай. Ты знаешь, что молодые листья одуванчика вкусны и вполне съедобны? Впрочем, откуда тебе знать.