– Ага. – Значит, у нас работать будешь. В фонарщики определили, естественно? – В фонарщики. Только объяснить забыли, что делать надо. – А тут и объяснять нечего, – засмеялся он. – Ездишь по графику по пустым домам, и те места, куда свет не попадает, фонарем освещаешь. Ну и отбиваешься от того, что там успело завестись. Я лишь вздохнул, потом прокомментировал его объяснение: – Мне бы еще просветиться насчет того, что там обычно заводится. – Да тварь всякая, – отмахнулся он. – Бывает с крысу, бывает с собаку, бывает и с медведя. Еще нетелесная бывает, та и вселиться может. Причем всегда через глаза, так что без очков никак нельзя. Вот это все и надо истреблять. Заодно травку темную, но она от света сама пеплом распадается, а бывает еще и по вызовам гоняем. На манер пожарных. – Ага, понял. А потери в личном составе как? – Ну как тебе сказать…, – задумался он. – Зимой больше, Тьма крепнет, летом меньше. Бывает, что просто не везет, две мобильных группы за последнее время здорово подвыбило, а бывает, что несколько месяцев никакой убыли в личном составе. – А вот эта вся разведка, комендачи и прочие – они к таким делам никак? – задал я уже давно крутившийся на языке вопрос. – Помогают, бывает, но у них и других дел хватает. Разведка вне города действует, у комендачей периметр, патрулирование и с людьми война. – С людьми? – опешил я. – А чего это? Заняться больше нечем? – А ты как думал, тут все ангелами становятся? – иронично спросил он. – Тут и конфликты интересов, и за ресурсы война, и вообще какая-то непонятная движуха пошла, говорят, последнюю пару лет. Вроде как секты завелись. Живут не пойми где, и вроде даже Тьмы не боятся. Не трогает она их, вроде как. – В глаза светят из-за них? – И из-за них тоже, – подтвердил Паша. – И у одержимых глаза чернеют, правда у всех по-разному. Но это увидишь, как пойдет инструктаж, так все на картинках тебе покажут. – А чего хотят секты-то? – А хрен его знает. Хотят, «чтобы всем». И все тут. Им типа свет истины открылся. Ну, тьма истины, если по-нашему говорить. Ну ты сам прикинь, тут же мир такой, как и там, по ту сторону. Тут и Америка где-то есть, и Германия, и Китай с Антарктидой. И всюду проваливаются. Как тут проблемам не быть? – Это точно? – Точно, разведка-то катается, до других областей добирается. А те, в свою очередь, еще до других. Так информация и расходится. «Пепелац» подскочил на колдобине так, что народ чуть со скамеек не послетал. Послышались веселые матюги и всякие пожелания водителю. У меня тюк улетел под переднее сиденье, пришлось доставать. – Паш, ты вот что скажи: в общаге этой самой поесть можно или как? – побеспокоился я. – А то с утра не жрамши, в желудке волки воют. – В буфете. Хоть пожрать, а хоть и выпить. – В общаге выпить? – удивился я, вспомнив студенческую молодость. – А что? По вечерам шляться не очень принято, вот и разрешают. А не разрешали бы, так по комнатам бухали, какие проблемы? Свинья грязи, а человек водки всегда найдет. – Но пожрать точно можно. – Точно, – уверенно ответил Паша. – Разносолов не обещаю, но бутерброды найдутся или пирожки какие, ну и чай там, молоко, или чего покрепче. Ага, первая остановка. «Пепелац» медленно и тяжко затормозил, дверь открылась прямо напротив ярко освещенной, уже электрическим светом, проходной. Где-то в отдалении тарахтел движок, и я сразу вспомнил предложение Федора. А генераторы ведь точно здесь нужны. Несколько человек, поднявшись со своих мест, пошли к выходу, быстро выходя из салона машины в освещенный круг света. За окном совсем уже стемнело. – Тут семейные живут, у них вроде как квартирки, – пояснил Паша. – А мы, холостые, по-спартански. – Общага мужская? – полюбопытствовал я. – Ага, мужская, женская в соседнем корпусе. Но тут запретов нет, разве что Нурик, комендант, от такой распущенности душевно страдает. Он у нас другого воспитания. Все в инстанции пишет, чтобы, значит, проход девкам запретить. Даже сам пытался, но по репе схлопотал от населения, задний ход дал. – А зачем ему? – Завидно, наверное. Машина снова тронулась с места, подсадив попутно двоих молодых парней. – Кстати, мне бы бритву еще купить надо, и там щетку зубную…, – вдруг вспомнил я. – Это без проблем, прямо в буфете торгуют, – сказал Паша, после чего добавил: – Ну вот, три минуты, и мы на месте. Так и оказалось. Ровно через три минуты машина въехала в открытые ворота, ведущие в типичный школьный двор, сейчас довольно ярко освещенный до самого крыльца с балюстрадой. Три этажа, примитивные барельефы со всякой музыкальной символикой, надпись под крышей, заметная даже сейчас: «1-я городская музыкальная школа имени Второго Коминтерна». Я попытался вспомнить, когда был Коминтерн первый, и не вспомнил. – Все, выходим, – поднялся Паша, подталкивая меня к выходу. На улице было по-прежнему холодно, промозгло, поэтому все сразу резко почесали к дверям, втягивая голову в плечи, хотя в салоне «пепелаца» жарко тоже не было, отапливать его никто не планировал. Я взбежал по выщербленным ступенькам, толкнулся в стальную тяжелую дверь, пытавшуюся вернуться на свое место на пружине, и словно в своей школе оказался, в которой до десятого класса учился. Вестибюль, колонны, за ними коридор, правда, отделенный серьезной решеткой от вестибюля. По бокам у нас раздевалки были, а здесь такая только с одной стороны. С другой привычная уже клетка-дежурка, рядом с ней дверь с табличкой: «Комендант комплекса. Оразбердыев Нурберды Овесдурдыевич». – О как, – только и сказал я, прочитав табличку. Слышавший звук дежурный, сидящий над кроссвордом, негромко хмыкнул. – На месте комендант? – спросил я его. – Ага, пока на месте. Заходи. Постучавшись, ждать ответа не стал, а толкнул дверь, попутно вытаскивая из кармана предписание на заселение. – Товарищ Оразбердыев? Среднего роста коротконогий сухощавый мужик с длинным лицом и восточными глазами обернулся ко мне от шкафа, в котором что-то искал, и спросил: – Чего хотель? – Пожить типа, – доложил я, протягивая бумагу. Тот кивнул, взял ее, прищурившись, поднес к свету. Я попутно разглядел его повнимательней. На нога сапоги хромовые, с глажеными голенищами, синие комсоставовские бриджи, дорогая и наглаженная до хруста коверкотовая гимнастерка без погон. Подворотничок на фоне темной шеи пугает белизной. Есть подозрение, что большую часть своего времени комендант уходу за собой посвящает. И одеколоном от него немилосердно шибало. – Ага, фонарщик, – удовлетворенно заключил он, складывая бумагу. – Оружие получил? – Нет пока. – Как дадут, сразу дневальным заступишь, – объявил он мне радостно. – Чего это? – Дневальный все ходят, – объяснил он. – Только без оружия такой дневальный как овца, кушай его кто хочет. – Понял, Нурберды Овец… Тут я растерялся и почувствовал желание повторно взглянуть на табличку. У меня уже и фамилия коменданта из головы успела выветриться, не то что невыразимое отчество. – Э, Нурик зови, не старый, да. – сказал он, небрежно, но вполне величественно махнув рукой. – Овец не зови, баран не зови. Ты какого года? – Шестьдесят пятого. – Вот, ровесники. Я шестьдесят восьмого даже, но тут уже три года, – блеснул он знаниями математики. – Сам откуда? – Москва. – Я из Ашхабад. В Москву командировка приехал, бритоголовые погнались. Я от них в темный подъезд спрятался, они за мной. Там дверь подвал. Спрятался там, а потом прямо сюда вышел. Теперь комендант, – погордился он напоследок. – Повезло, – позавидовал я. – Что повезло? Везет баран, когда не его на шашлык пускают, а другого. А меня за заслуги назначили, сам глава администрация приказал. – Ух ты… – только и сказал я, тщательно изображая зависть. – Ладно, третий этаж тебя заселю, вторая комната, второй пенал. – Чего второй? – Комната. – А после комнаты? – Пенал, – пояснил комендант Нурик с интонацией, с какой с детьми говорят. – Ты что думал, тут гостиница такой? Горничный-морничный завтрак носит? Школа был, классы большие, их поделили. По трое живут, но вас пока двое будет, один сосед твой погиб недавно. Тоже фонарщик был. Ключи держи, пошли в каптерка, я тебе белье дам. На неделя, аккуратно надо, понял? Тут как армия.