Подошла Лена и стала смотреть на тексты из-за плеча мужа. — Смешная кличка — Мамочка, — рассмеялась она. — Вообще-то это воровская специальность, — просветил ее Николай, — мамочками еще с царских времен называли попрошаек, чаще всего тех, которые ходили по базарам и дворам с табличкой, на которой было написано, что у них в деревне сгорел дом вместе с мамой и теперь нужно собрать денег на железнодорожный билет и на похороны. Очень часто еще для достоверности мазали лицо печной сажей… Плакали… А доверчивые люди подавали кто сколько мог. Вот таких бродяг называли мамочками. На самом деле они были не столько попрошайками, сколько воришками. Францев поднялся и усадил в кресло беременную жену. — А вообще ты молодец, теперь понятно, что все три убийства связаны между собой. — Ты про пирамиду «Форвард» прочитал? — спросила Лена. — Не дошел еще. — Но там ничего интересного, почти то же, что и в интернете. Разве что сказано, что под подозрением в покровительстве были двое бывших депутатов городского собрания, высокопоставленный чиновник из мэрии, сотрудники прокуратуры и судья. — Фамилии названы? — Нет. Только первые буквы, а потом точки… А еще сказано, что первоначальная сумма претензии от пострадавших была не сто миллиардов рублей, а втрое больше по меньшей мере. — Вот это размах! — восхитился Францев. — То есть это получается пятьдесят миллионов долларов. Круто развернулась бывшая школьная уборщица! А меня удивляет одно обстоятельство, что она, имея в девичестве фамилию Паникаровская, а потому могла себе вернуть ее и не отзываться на Курицыну, не сделала этого… — Николай наклонился и поцеловал жену в висок: — Иди-ка ты в постель, ведь не выспишься. — Не высплюсь, — согласилась Лена, — но я без тебя все равно не засну. Да, чуть не забыла. Я просила Женю прислать что-то на водителя Оборванцева, но он мне сказал, что это закрытая информация. — Значит, он — их человек, — догадался Францев, — то есть сотрудник ФСБ — штатный или внештатный. Но с ним сейчас наверняка работает следствие. А мне еще один факт интересен: в охранном предприятии водителем числился и, судя по всему, был им Эдик Дробышев, но только Курицыных возил лично Оборванцев: и Татьяну, и ее дочку Беату, на которой впоследствии женился. Неужели он был любовником обеих? — Ужас какой! — возмутилась Лена. — Сейчас важно другое: все трое убитых были хорошо знакомы друг с другом, но скрывали это. Оборванцев сказал мне, что едва знаком с Аркадием Борисовичем, а они соседями по дому были. Этот факт легко устанавливается — зачем ему врать? Очевидно, решил, что он вне всяких подозрений и я ничего проверять не буду, тем более что его ни в чем и не подозревали. Я приходил к нему по поводу кошки и, уж не знаю почему, спросил про Оборванцева: он и ляпнул, не подумав. Но раз обманул, значит, было что скрывать. — А меня другое удивляет, — вздохнула Лена, — как так получилось, что бандиты так высоко поднялись: один в мэрии, другой крупный бизнесмен? — Мамочка и Какаду, — напомнил Николай. — Разве это единичный случай? Сколько еще таких! — Я пойду к детям, — предупредила жена, — полежу там на диванчике, вдруг они проснутся, вдруг испугаются — темно ведь. Лена ушла, а Францев по несколько раз просмотрел все справки, пытаясь понять, почему этих людей убили и почему убийства начались именно со смерти Дробышева, самого безобидного из всей троицы… Вскоре сквозь сосны стал пробиваться ленивый рассвет, и начали светится капли, застывшие на хвое и чешуйках коры мокрых стволов, потом появилось неяркое бледно-желтое солнце, проснулись птицы и стали будить отвыкших от весеннего счастья людей. Во время завтрака Николай раза два или три посмотрел на часы. А когда уже допили чай, произнес с удовлетворением: — Смотри-ка ты: почти половина девятого, а мне никто не позвонил, да и вчера не дергали. Как-то скучно прошел женский праздник в Ветрогорске — не верится даже. Но зато есть время заняться расследованием. В девять зайду к нашему классику: надеюсь, у него голова после вчерашнего не болит. А если даже и болит, то постараюсь поправить его здоровье чаем с лимоном, чабрецом и мятой. — Я приготовлю, — пообещала Лена, — и дам тебе термос с чаем. Глава восемнадцатая Карсавин встретил его в прихожей, в халате на голое тело и с повязкой на голове. — Как самочувствие? — поинтересовался Николай. — Все плохо, — признался Иван Андреевич, — артериальное давление, наверное, подскочило. Участковый протянул ему термос. — Здесь лекарство. Писатель открутил крышку и принюхался. — Пахнет вполне. — Пару стаканов выпьете — и давление как рукой снимет. Карсавин удалился на кухню, а Николай сбросил ботинки и прошел в комнату. Он опустился за стол, и тут же снова появился Иван Андреевич. Теперь он держал в руке большую кружку. — Я уже продегустировал ваше лекарство: чабрец, мята — все очень достойно. Если не поможет, то я воспользуюсь советом великого лекаря Парацельса — помогает всегда. — А что он вам посоветовал? — Не мне, а всему просвещенному человечеству. Парацельс — основатель медицинской науки еще в пятнадцатом веке — объявил: «Подобное подобным!» То есть если накануне перепили коньячка, то наутро надо принять полтинничек именно коньячка. А если граппы перепил… Умные люди эти итальянцы. Это ведь они научили русских гнать водочку. Правда, сами пили виноградную, а у нас из-за отсутствия исходного продукта научились делать из пшеницы и ржи… Что-то я не то говорю. Парацельс не итальянец, а швейцарец… Даже не швейцарец, а австриец… Точнее, немец — его фамилия Гогенгейм… Карсавин сделал глоток из чашки. — Действительно помогает, — признался он, — сразу в пот пробивает, и голова чище становится. А вы ко мне с гуманитарной миссией заскочили или по делу? — По делу, — сказал Францев. И попросил: — Свой финский нож покажите, пожалуйста. Иван Андреевич поднялся из-за стола, похлопал себя по бокам, а потом хлопнул ладонью по лбу. — Да что это я? Он ведь на ремне в брюках. Пойду принесу. Карсавин удалился, а Францев остался за столом. Писателя не было минут десять. Потом он вернулся. Посмотрел на участкового и развел руками. — Не могу найти. И даже представить не могу, где он. Он был на брючном ремне. То есть он был в ножнах, а ножны на ремне. Вчера по прибытии домой я решил устроить постирушку. Запихал что-то в стиральную машину, а потом сунул туда брюки. Ремень так и остался на полу в ванной комнате. Но ножен на нем нет. — В прихожей смотрели? — Возможно, что он там, — согласился Карсавин, — хотя обычно брюки я там не снимаю. Он вышел из гостиной в прихожую и через несколько секунд крикнул: — И здесь его нет! Он снова появился в комнате и стал крутить головой, осматривая помещение. — Когда вы его видели в последний раз? — не выдержал Францев. Иван Андреевич задумался. — Мы с вами были в гостях, там я его вам показал, чтобы вы его оценили, потом я его забрал… Или не забрал. Вы помните? — Находясь в гостях, я положил его на барную стойку, а вы в это время рассматривали фотографии на стене. — Точно! — вспомнил Карсавин. — Именно так все и было. Хорошо, что вспомнили, а то я бы потом мучился, пытаясь сообразить, где я его потерял. — Вообще не помните, что вчера было? — удивился Францев. — Вроде разумно так высказывались обо всем на свете. — Разве? — не поверил Иван Андреевич. — Я помню только, что сказал вам про типун на язык. — Это я сказал, — напомнил Францев. — Разве? — повторил Карсавин. — Хотя может быть. А вы знаете, что значит типун на язык? — Мне всегда казалось, что это означает «Не каркай!». — Типа того. Но вообще когда-то считалось, что у людей, которые говорят много неправды, на языке появляется болячка — типун. — Возможно, — согласился Николай. — То есть вы не помните, куда положили свой финский нож, и теперь не можете найти. Писатель вздохнул, пожал плечами и развел руки в стороны. — Увы. Но вы не судите меня слишком строго. — Я не судья, чтобы судить. Но вам, Иван Андреевич, я дам совет от всего моего чистого ментовского сердца. Бросайте пить! — А чего делать тогда? Я сажусь за свой рабочий стол. Пытаюсь писать, но ничего в голову не лезет. Злюсь со страшной силой. Наливаю себе рюмочку коньяка, и сразу на сердце теплеет, любовь к жизни разливается по всему телу. И сразу столько мыслей в голове, рука тянется к перу, то есть к клавиатуре. Потом вторая рюмочка, третья… Следующим утром просыпаюсь, вглядываюсь в монитор, в незнакомый текст и удивляюсь — неужели это я написал? — Может, вам жениться? Писатель задумался. — Вряд ли поможет. Тем более я уже пробовал. Тридцать с лишним лет назад женился почти сразу после демобилизации. Тогда действительно сразу бросил выпивать, начал бухать — да так, что самому противно было. Жена меня бросила, оттяпав полквартиры. Но потом, когда все-таки вышел мой первый роман, она звонила, приезжала на предмет того, чтобы снова жить вместе. Но я-то знал, что она уже была второй раз замужем. То есть в третий, вторым мужем был как раз я.