Круглолицая, с виду невинная, волнистые волосы неопределенного цвета, веснушки, застенчивая улыбка. Робин с глубоким вздохом оторвалась от «Дейли экспресс». Мэтью, отправленный с аудиторской проверкой в Хай-Уиком, не смог ее подвезти. Чтобы добраться из Илинга до Кэтфорда, ей пришлось – ни много ни мало – почти полтора часа ехать на перекладных, в поездах, забитых туристами и жителями пригородов, потеющими на лондонской жаре. Сейчас она встала со своего места, направилась к дверям и пошатнулась вместе с остальными пассажирами, когда поезд замедлил ход и сделал очередную остановку – на станции «Кэтфорд-Бридж». Минувшая неделя в агентстве у Страйка выдалась странной. Детектив, который явно собирался проигнорировать рекомендацию не соваться в расследование Карвера, тем не менее относился к инспектору достаточно серьезно и с осторожностью. – Если он докажет, что мы ставили палки в колеса полицейскому расследованию, бизнесу нашему конец, – сказал он. – Ясное дело, он в любом случае будет твердить, что я облажался, даже если это не так. – Почему же мы продолжаем? Робин выступила в роли провокатора: объяви Страйк, что они бросают свои разработки, она была бы очень сильно расстроена и выбита из колеи. – А как же иначе: Карвер намерен доказать, что мои подозреваемые – фуфло, а я намерен доказать, что сам он – трепло. У Робин даже не было возможности от души посмеяться: Страйк приказал ей вернуться в Кэтфорд и проследить за подружкой Уиттекера. – Опять? – спросила она. – Зачем? – Ты знаешь зачем. Мне нужно выяснить, сможет ли Стефани обеспечить ему алиби на какие-нибудь из ключевых дат. – Знаешь что? – сказала Робин, набравшись смелости. – Этот Кэтфорд у меня уже в печенках сидит. Если тебе все равно, я бы лучше занялась Брокбэнком. Давай я попробую вытянуть что-нибудь из Алиссы? – Есть еще Лэйнг, раз ты так привередлива, – сказал Страйк. – Он видел меня вблизи, когда я упала, – тут же возразила Робин. – Может, будет лучше, если Лэйнгом займешься ты? – Я следил за его квартирой, пока тебя не было, – сказал Страйк. – И?.. – И в основном он сидит дома, но иногда выходит до магазина и обратно. – Ты ведь уже не считаешь, что он убил, да? – Я его не сбрасываю со счетов, – сказал Страйк. – Почему тебя так тянет к Брокбэнку? – Ну, – храбро начала Робин, – мне кажется, я много о нем разузнала. От Холли я узнала его адрес в Маркет-Харборо, а в детском саду – адрес на Блонден-стрит… – И ты беспокоишься за детей, которые с ним живут, – сказал Страйк. Робин вспомнила маленькую чернокожую девочку с жесткими косичками, которая споткнулась, пристально глядя на нее на Кэтфорд-Бродвей. – И что, если так? – По-моему, лучше тебе заняться Стефани, – сказал Страйк. Она пришла в такое раздражение, что тут же попросила двухнедельный отпуск, причем несколько грубее, чем планировала. – Две недели? – Он удивленно вздернул брови. Ему было привычнее слышать, как она просит не уйти, а остаться на работе. – У меня медовый месяц. – А, – сказал он. – Точно. Да. Уже скоро? – Конечно. Свадьба второго. – И правда, это же… недели через три, что ли? Ее разозлило, что он забыл. – Да, – сказала она, встав и потянувшись за курткой. – Если не затруднит, подтверди, пожалуйста, что приедешь. Так что она вернулась в Кэтфорд, к людным рыночным рядам, запаху благовоний и сырой рыбы, к тупому многочасовому стоянию под каменными фигурами сидящих медведей над служебным входом в театр «Бродвей». Робин спрятала волосы под соломенной шляпой и надела темные очки, но все же, заняв позицию напротив тройных окон квартиры Уиттекера и Стефани, не была уверена, что остается неузнанной владельцами палаток. С момента возобновления слежки она дважды увидела девушку, да и то мельком, и в обоих случаях не нашла ни малейшей возможности с ней заговорить. А Уиттекер и вовсе не показывался. Робин прислонилась к прохладной серой каменной стене театра и, зевая, приготовилась к очередному долгому, утомительному дню. К вечеру ей стало жарко, она вымоталась и пыталась не отвечать матери, которая весь день засыпала ее эсэмэсками с вопросами о свадьбе. В последнем сообщении мать просила ее позвонить флористу, у которого возник еще один сложный вопрос, и пришло оно как раз тогда, когда Робин решила, что ей нужно попить. Представляя, как Линда отреагирует, если ответить ей, мол, невеста решила, пусть везде будут искусственные цветы – у нее на голове, в ее букете, по всей церкви, – что угодно, лишь бы от нее отстали, – Робин дошла до забегаловки, где продавали охлажденные газированные напитки. Едва она коснулась дверной ручки, как столкнулась с другим покупателем, тоже нацелившимся на эту дверь. – Извините, – машинально сказала Робин, а потом: – О боже! Лицо Стефани было припухшим, лиловым, один глаз полностью заплыл. Столкновение вышло несильным, но субтильную девушку как отбросило. Робин потянулась к ней, чтобы удержать. – Господи, что с тобой случилось? Она заговорила со Стефани как добрая знакомая. В каком-то смысле ей казалось, что так и есть. Наблюдая за мелкими, рутинными делами девушки, привыкая к ее телодвижениям и мимике, ее гардеробу и любви к коле, Робин развила в себе некое одностороннее родственное чувство. Сейчас у нее сам собой слетел с языка простой и естественный вопрос, который в Британии не принято задавать чужим: – Ты в порядке? Как ей это удалось, Робин сама не поняла, но через две минуты она усаживала Стефани на стул в тенистой прохладе кафетерия «Актерская дверь», через дом от забегаловки с напитками. Стефани явно мучилась от боли и стыдилась своего вида, но, с другой стороны, так хотела есть и пить, что уже не могла оставаться в квартире. Теперь она просто отдалась на милость незнакомки, пораженная заботой более взрослой женщины и предложением бесплатного перекуса. Пока они шли по улице, Робин несла всякую чушь, поддерживая легенду о том, будто своим альтруистическим предложением бутербродов хотела загладить вину за то, что чуть не сбила Стефани с ног. Стефани согласилась на холодную «фанту» и бутерброд с тунцом, пробормотала благодарность, но, немного пожевав, прикоснулась рукой к щеке, будто от боли, и отложила бутерброд. – Зубик? – участливо спросила Робин. Девушка кивнула. Из ее здорового глаза выкатилась слеза. – Кто тебя так? – неожиданно спросила Робин, перегнувшись через стол, чтобы взять Стефани за руку. Она импровизировала и все убедительнее вживалась в роль. Соломенная шляпа и надетый в тот день длинный сарафан безотчетно подсказали ей образ хипповатой человеколюбивой девушки, желающей помочь Стефани. В ответ та слегка сжала ее пальцы, но тут же покачала головой в знак того, что не хочет выдавать обидчика. – Кто-то из твоих знакомых? – прошептала Робин. По лицу Стефани слезы хлынули ручьем. Она высвободила руку, отпила немного «фанты» и опять содрогнулась, когда холодная жидкость попала на сломанный, как подумала Робин, зуб. – Это твой отец? – прошептала Робин. Такое предположение напрашивалось само собой. Худышке Стефани, почти безгрудой, было не больше семнадцати. Слезы смыли все следы ее привычного макияжа. Чумазое лицо было детским и, казалось, с неправильным прикусом, но в глаза бросались прежде всего синяки – лиловые и серые. Уиттекер отмутузил ее до такой степени, что на правом глазу лопнули сосуды: он превратился в ярко-красную щелочку. – Нет, – прошептала Стефани. – Парень. – Где он? – спросила Робин, снова взяв Стефани за руку, которая стала прохладнее от холодной «фанты». – Уехал, – сказала Стефани. – Он живет с тобой? Стефани кивнула и попыталась отпить еще «фанты», стараясь не закрывать рот, чтобы ледяная жидкость не причиняла мучений. – Я не хоела, чтоы он уходил, – прошептала Стефани. Робин склонилась еще ближе, и сдержанность девушки вдруг растворилась, подточенная добротой незнакомки и сладким напитком. – Я прошила оехать ш ним, а он не заотел взять мея ш шобой. Я знаю, что у нео кончилось бухло, я это знаю. У нео кто-то еще, я шлышала, Банджо оворил что-то такое. У нео где-то другая девка. К удивлению Робин, Стефани больше всего страдала не потому, что у нее сломан зуб и разбито лицо, а потому, что этот грязный наркоторговец Уиттекер спит с другой. – Я токо хоела оехать ш ним, – повторила Стефани, и слезы покатились сильнее, отчего щелочка на месте глаза стала еще ярче. Робин знала, что добрая, слегка взбалмошная молодая особа, за которую она себя выдает, стала бы умолять Стефани бросить злодея, который ее избил. Загвоздка была в том, что она боялась ее отпугнуть. – Он разозлился потому, что ты хотела с ним поехать? – повторила она. – Куда он уехал? – Говорит, он ш «Культом», как в прошлый раз, – это группа, – пробормотала Стефани, утирая нос тыльной стороной ладони. – Он им гаштроли уштраивает, но это одна видимость… – она зарыдала, – чтоб на одном месте не засиживаться и девок трахать. Я шказала, что поеду, и – он так прикажал – всей группе дала ради него. Робин изо всех сил притворялась, будто вообще не понимает, о чем речь. Однако ее, должно быть, перекосило от злости и отвращения, потому что Стефани – или это только показалось? – вдруг отстранилась. Она не хотела осуждения. Осуждение доставалось ей каждый день. – Ты не ходила к врачу? – спросила Робин тихо. – Что? Нет, – сказала Стефани, обхватив себя тонкими руками. – Когда он должен вернуться, твой парень? Стефани только покачала головой и пожала плечами. Временная симпатия, которую испытала к ней Робин, пошла на убыль. – «Культ»… – сказала Робин, соображая на ходу; во рту у нее пересохло. – Это, случайно, не Death Cult?