Уиттекер, обвиняемый в препятствии похоронам другой женщины, утратил свою порочную привлекательность. Он слегка обрюзг, отпустил бороду и сделал брутальную армейскую стрижку. Не изменились только широко посаженные глаза и беспардонное высокомерие. Робин медленно проскролила изображения вниз. Вскоре снимки «Страйкова Уиттекера», как она говорила про себя, сменились фотографиями его тезок, когда-либо имевших дело с правосудием. Так, чернокожий херувимчик по имени Джефф Уиттекер засудил своих соседей, чья собака регулярно гадила у него на лужайке. Почему Страйк решил, что ногу мог прислать бывший отчим (всего на пять лет старше пасынка, с изумлением отметила Робин)? Когда он в последний раз виделся с человеком, которого подозревал в убийстве Леды? Робин поймала себя на том, что еще многого не знает о своем боссе. Теперь она набрала «Эрик Блум». Первое, что пришло ей на ум при виде рокера семидесятых, одетого в кожу: волосы у него точь-в-точь как у Страйка – темные, густые, курчавые. Невольно вспомнились Жак Бургер и Сара Шедлок, отчего настроение совсем упало. Она решила пробить двух других подозреваемых, но забыла, как их зовут. Дональд… а дальше? И какая-то нелепая фамилия на букву «Б»… В принципе, память никогда ее не подводила. Даже Страйк хвалил. Почему же сейчас не удавалось вспомнить? Но с другой-то стороны, что изменится, если она вспомнит? Ноутбука явно недостаточно, чтобы разыскать двух человек неизвестно где. Опыт, накопленный Робин за время работы в сыскном агентстве, подсказывал, что люди, которые живут под чужим именем, бродяжничают, селятся в сквотах или съемных квартирах и не регистрируются на избирательных участках, с легкостью могут проскользнуть сквозь ячейки любой базы данных. После нескольких минут раздумий, ругая себя за едва ли не предательство по отношению к боссу, Робин вбила в поисковую строку «Леда Страйк», а потом, сгорая со стыда, приписала «голая». Снимок оказался черно-белым. Юная Леда позировала, заложив руки за голову, в темном облаке волос, ниспадающих на грудь. По дуге величиной с ноготь большого пальца над клинышком лобковых волос тянулась выколотая витиеватым шрифтом надпись. Слегка прищурившись, как будто для того, чтобы сделать очертания чуть размытыми и тем самым хоть немного сгладить свою наглость, Робин развернула фотографию во весь экран. Сильнее увеличивать не хотелось, да в этом и не было необходимости. Слова «Mistress of» читались безошибочно. За стенкой спальни в ванной заработала вентиляция. Виновато вздрогнув, Робин закрыла страницу, которую просматривала. В последнее время Мэтью взял привычку совать нос в ее ноутбук, и с месяц назад Робин застукала его за чтением ее переписки со Страйком. Памятуя об этом, она открыла ту же страницу, очистила всю историю посещения сайтов, вернулась к своим настройкам и после секундного колебания сменила пароль на Don’tFearTheReaper. Вот так ему. Она выскользнула из кровати, чтобы отнести кружку на кухню и выплеснуть горячий шоколад в раковину, но тут же сообразила, что совершенно упустила из виду Теренса Мэлли по кличке Диггер. Ну да ладно: у полицейских куда больше возможностей для поиска лондонского гангстера, чем у них со Страйком. Да и не важно, сонливо подумала она, возвращаясь в спальню. Мэлли тут ни при чем. 7 Good To Feel Hungry[14] Кабы не вытекли у него последние мозги – любимая присказка его мамаши, злобной стервы («Последние мозги вытекли, что ли, паскудник мелкий?»), кабы не вытекли у него мозги, нипочем не увязался бы за Секретуткой сразу, как ногу ей всучил, прямо наутро. Да только трудно бороться с соблазном, если не знаешь, когда еще такая возможность подвернется. Зуд снова пойти за ней следом подступил в ночи: так и тянуло поглядеть, какая у нее физиономия стала от такого подарочка. С завтрашнего дня такой вольницы уже не будет, поскольку Чудо вернется домой и потребует к себе безраздельного внимания. Чуду надо угождать, оно как-никак деньгу зашибает. Мудилище тупое, но ласку любит и даже не замечает, что взяло его на содержание. Отправил он это Чудо с утреца на заработки – и бегом Секретутку высматривать у станции метро. Решение-то было правильное: она теперь в контору не ходила. Он так и задумал – сломать ее распорядок доставкой ноги, и все получилось. У него, считай, задумки всегда срабатывали. В слежке он поднаторел. Сегодня то шапку вязаную натягивал, то с непокрытой головой ходил. Разделся до футболки – затем куртку накинул, а дальше куртку наизнанку вывернул, очки темные надел – снял. Для него Секретутка почему так важна, важней любой другой бабенки: через нее можно Страйка наказать, только надо подкараулить в тихом месте. Задумка отомстить Страйку – да так, чтоб жестко, раз и навсегда, – созрела у него давно и мало-помалу стала целью всей жизни. Он всегда таким был. Кто его разозлил, тот, считай, уже меченый, нужно только дождаться удобного случая, а терпения у него предостаточно. Корморан Страйк причинил ему больше зла, чем кто бы то ни было, и должен заплатить по всей строгости. На несколько лет он упустил Страйка из виду, а потом на этого ублюдка слава обрушилась: герой, знаменитость. На самом-то деле такая слава не Страйку, а ему причиталась. Читал он льстивые статейки про эту его хлызду – и будто уксус глотал, но ни одной строчки не пропустил: свою мишень нужно изучить от и до, чтобы отомстить по полной программе. Он намеревался причинить Страйку нечеловеческую боль, и это правильно, ведь сам-то он повыше человека будет, на сверхчеловека потянет. Поставить Страйка на перо в темном переулке – это было бы тому как счастье. Нет, наказание будет медленным и неизведанным, чтобы напугать до полусмерти, истерзать и под конец сгноить. И ведь никто не заподозрит – с чего бы? Три раза он выходил сухим из воды: трех девок порешил, и ни одна собака не пронюхала, кто это сделал. Такая удача вселяла в него уверенность: свежий номер «Метро» он прочел без тени паники, переполняясь только гордостью и удовлетворением от истерических воплей об отрезанной ноге, смакуя запахи страха и смятения, исходящие от каждого репортажа, и жалкое блеянье широкой публики – овец, почуявших волка. Сейчас ему требовалось только одно: чтобы Секретутка срезала путь и прошлась по безлюдной улочке… но Лондон круглые сутки пульсировал и кишел народом, вот и приходилось в расстройстве и досаде опасливо топтаться неподалеку, когда она зависала у Лондонской школы экономики. А ведь Секретутка сама кого-то выслеживала, и нетрудно было вычислить, кого именно. Ее мишень, выделявшаяся в любой толпе платиновыми волосами, к концу дня приводила Секретутку обратно на Тотнэм-Корт-роуд. Теперь мишень исчезла в стрип-клубе, а Секретутка зашла в паб напротив. Он прикинул, стоит ли ему соваться внутрь, но сегодня она была как-то по-особому бдительна, поэтому он направился в японский ресторанчик с большими окнами, занял место у окна и приготовился ждать. Осечки не будет, сказал он себе, глядя сквозь темные очки на многолюдный тротуар. Он до нее доберется. И за эту мысль нужно держаться, потому что сегодня вечером его ожидало возвращение к Чуду и к полужизни – к лживой жизни, которая позволяла Ему настоящему ходить и дышать тайно. В заляпанном, пыльном окне отражалась его неприкрытая мина без той светской глазури, что помогала ему втираться в доверие к женщинам – будущим жертвам его чар и ножей. На поверхность выбиралось существо, жившее у него внутри и не искавшее ничего, кроме утверждения своей власти. 8 I seem to see a rose, I reach out, then it goes. Blue Öyster Cult. «Lonely Teardrops»[15] Как и ожидал Страйк с того самого момента, когда весть об отрезанной ноге разорвалась бомбой, ему тут же позвонил старый знакомый из «Ньюс оф зе уорлд». Доминик Калпеппер вышел на связь во вторник, с самого утра; он рвал и метал. Репортер даже слушать не хотел, что у Страйка были особые причины не звонить ему при виде отсеченной конечности; вдобавок Страйк еще больше усугубил положение тем, что отказался информировать Калпеппера (и, естественно, отверг приличный задаток) обо всех подробностях дела по мере их поступления. Калпеппер не раз давал Страйку подзаработать, но с окончанием телефонного разговора детектив понял, что этот источник дохода отныне будет перекрыт. Калпеппер был вне себя. Страйк и Робин смогли переговорить только во второй половине дня. С рюкзаком за спиной, Страйк позвонил ей из переполненного «Хитроу-экспресса». – Ты где? – спросил он. – В пабе напротив «Мятного носорога»[16], называется «Корт», – ответила она. – А ты где? – Еду из аэропорта. К счастью, Папа-Злодей сел на самолет. Страйк следил на Папой-Злодеем, крупным банкиром, по поручению его жены. Эта пара вела ожесточенную борьбу за опеку над детьми. Отъезд мужа в Чикаго означал, что у Страйка выдастся несколько ночей отдыха: ему временно не придется наблюдать за банкиром, который в четыре часа утра парковался перед домом жены, надевал очки ночного видения и устремлял свой взор на окна спальни двоих несовершеннолетних сыновей. – Я подъеду, – сказал Страйк. – Никуда не срывайся… если, конечно, Платина с кем-нибудь не умотает. Платиной они прозвали русскую студентку Лондонской школы экономики, а по совместительству – стриптизершу. Их нанял для слежки ее бойфренд, которого Страйк и Робин нарекли «мистер Повторный»: во-первых, он обратился к ним повторно с аналогичным поручением: следить за его подругой-блондинкой, а во-вторых, он, судя по всему, раз за разом ловил кайф, когда узнавал об изменах любовниц. Робин считала мистера Повторного зловещей и вместе с тем жалкой личностью. Платину он подцепил в том самом клубе, за которым сейчас наблюдала Робин. Им со Страйком предстояло выяснить, не пользуются ли другие мужчины теми же привилегиями, какие в последнее время предоставлялись Повторному. Как ни странно (сам Повторный этому бы не поверил и не обрадовался), его нынешняя пассия оказалась нехарактерно моногамной особой. С месяц понаблюдав за ее передвижениями, Робин убедилась, что девушка ведет замкнутый образ жизни, обедает в одиночку, обложившись учебниками, и почти не общается с подругами. – Мне кажется, она подрабатывает в клубе, чтобы оплачивать свое образование, – поделилась Робин со Страйком по истечении первой недели. – Если мистер Повторный не хочет, чтобы на нее глазели другие, почему он ее не спонсирует? – Главная прелесть этой девушки в том, что она елозит на коленях у чужих мужиков, – терпеливо объяснил Страйк. – Удивительно, что он только сейчас нашел себе такое сокровище. Подходит ему по всем статьям. Страйк заходил в клуб вскоре после получения этого заказа и заручился поддержкой волоокой брюнетки с неожиданным прозвищем Вороненок, – та обещала последить за подругой его клиента. Вороненок должна была выходить на связь раз в день, сообщать, чем занята Платина, и немедленно ставить их в известность, если русская девушка вздумает записать кому-нибудь телефончик или пофлиртовать. Правила клуба запрещали девушкам обниматься и заигрывать с посетителями, но мистер Повторный был убежден («Страдалец хренов», – говорил Страйк), что он – лишь один из многих, кто водит его подругу в рестораны и ложится с ней в постель. – Все-таки я не понимаю, – со вздохом и уже не в первый раз говорила по телефону Робин, – зачем так уж необходимо здесь околачиваться, если звонок от Вороненка можно принять где угодно. – Все ты понимаешь, – отрезал Страйк, готовясь к выходу. – Ему нравится, чтобы были фотографии. – Но на этих фотографиях она просто идет на работу и с работы. – Ну и что? Его это заводит. А кроме того, он убежден, что она вот-вот выйдет из клуба с каким-нибудь русским олигархом. – Тебе не кажется, что после такой работы не отмоешься? – Профессиональный риск, – как ни в чем не бывало ответил Страйк. – До скорого. Робин томилась в окружении обоев с цветочками и позолотой. Обитые парчой кресла и разрозненные абажуры составляли разительный контраст с огромным плазменным экраном, который показывал футбол и рекламу кока-колы. Деревянные детали были выкрашены в модный нынче цвет небеленого полотна – сестра Мэтью выбрала такой для гостиной. На Робин он нагонял тоску. Вход в клуб слегка загораживали деревянные балясины лестницы, ведущей наверх. На улице в обе стороны несся сплошной поток транспорта; время от времени обзор закрывали двухэтажные автобусы. Страйк явился в раздражении. – Рэдфорд отвалился, – сообщил он, бросая рюкзак на пол у стола. – Только что звонил. – Не может быть! – И тем не менее. Он считает, что ты теперь стала слишком узнаваемой персоной и не сможешь внедриться к нему в офис. В сводках новостей посылка с отсеченной конечностью фигурировала с шести утра. Уордл сдержал слово и заблаговременно предупредил Страйка. Детектив успел покинуть свою мансарду на рассвете, прихватив с собой смену одежды на несколько дней. По опыту он знал, что к входу вот-вот слетятся репортеры. – И еще… – продолжил Страйк, возвращаясь к Робин с пинтой пива и присаживаясь на барный стул. – Хан тоже сдрейфил. Собирается обратиться в такое агентство, куда не стекаются части тел. – Холера ему в бок! – выпалила Робин и тут же осеклась. – Что ты ухмыляешься? – Да просто так. – Страйк не хотел признаваться, что ему нравится, как она произносит «холера ему в бок». На этих словах у нее всегда прорезался йоркширский акцент. – Такие были классные заказы, – огорчилась Робин. Страйк выразил согласие, не сводя глаз со входа в «Мятный носорог». – Как там Платина? Вороненок выходила на связь? Поскольку Вороненок только что звонила, Робин смогла доложить Страйку, что новостей, как всегда, нет. Платина пользовалась большим успехом у посетителей и в тот день исполнила три танца на коленях у желающих, причем, согласно правилам заведения, вполне пристойно.