– Не понимаю тебя, Марфа. – Тимофей, или как тебя там зовут, не знаю… Сама я не сталкивалась с таким, но от прабабушки своей знаю, что так бывает, когда в теле человека живет как бы две души. И если после ранения хунхузами Тимофей еще бывал в этом теле, то потом и я, и дядя Афанасий все больше замечали, что в теле Тимофея живет другой человек. А сегодня еще раз убедилась. Никто из наших казаков не смог бы так правильно вставить назад вывихнутую в плече руку. А ты сначала вывихнул, а потом назад вставил. И Селеверстов еще после того боя заподозрил неладное. Не мог он поверить, что четырнадцатилетний казачок мог убить двадцать с лишним бандитов, да еще перерезая им глотки. На то, чтобы убить человека, перерезав ему глотку, очень немногие казаки в станице способны. Ну что опять смотришь на меня своими глазищами? – Знахарка почти перешла на крик. – Напоминаю, что ли, кого? – Жену мою первую. Та такая же красивая была. – Ох! – Мария, прижав руки к груди, попятилась назад и плюхнулась на кровать. – Это что же – правда? Ты не Тимоха? – Почему же! Зовут меня Тимофей Васильевич Аленин. Только родился я в 1962 году от Рождества Христова в городе Благовещенске. Местные Аленины – наши дальние по Дону родственники. В том моем мире местный Тимоха Аленин погиб во время этого набега хунхузов за станичным табуном. Вместе с ним погибли Ромка Селеверстов и Петруха Данилов, и еще пять казаков, когда станичники ходили за Амур отбивать табун. Табун, кстати, так и не отбили. А я, умерев в 2018 году, в Ермаковской пади – там, в моем мире, – очутился здесь в теле Тимохи. Мы оба живы на настоящий момент, а наше сознание слилось в одно целое. Вот такая, Мария, история. Как это произошло, я не знаю, объяснить не могу. Остается как-то жить дальше. Дальше я еще часа два рассказывал Марии о своей жизни, о своем мире, о том, что, возможно, произойдет в этом мире. Рассказывал, почти ничего не скрывая. Сказалось то, что долго было невозможно поделиться с кем-либо моим истинным положением. Нужен был благожелательный слушатель. А слушать Мария умела, как и все настоящие врачеватели. Наконец, опомнившись, она заставила меня снять рубаху и занялась моей раной. Смазала ее какой-то пахучей мазью и перебинтовала. – А с чего Семен к вам с Ромкой пристал у Подшиваловых? – Да к Анфисе приревновал, придурок. Та после Благовещенска мне глазки строит и у Подшиваловых этой же ерундой заниматься начала. Он и взъелся, а Ромка на молокососа обиделся и сам задираться начал. – А тебе что, Анфиса не нравится? – Да она мне, Мария, действительно в дочери, а точнее, во внучки годится. Да и всю ее игру, в отличие от Тимохи, насквозь вижу. Женщин у меня, ты права – много было. Жены только две было. – Ты что, мусульманин? – Да нет. Первая, на которую ты сильно похожа, бросила меня, когда я на Кавказе воевал. Вышла замуж за богатого купчика, если сравнивать с нынешним временем. Надоела ей нищенская жизнь офицерской жены да ожидание, убьют мужа или нет в очередной заварухе. Вторая по ее же стопам пошла. Захотели спокойной и обеспеченной жизни. – Слушай, Тимофей, а ты сколько лет служил? – Двадцать семь лет с одной войны на другую, с небольшими перерывами. – Господи! Спаси тебя Христос! А здесь-то что планируешь делать? Ты же многое наперед знаешь. – Я же тебе говорил о наказе деда Афанасия. Вот и буду его выполнять по мере сил и возможностей. Если хоть несколько казаков, которых я лучше научу воевать, живыми останутся, значит, я не зря в этом мире прожил. – Это правильно, Тимофей Васильевич. Извини, но меня очень этот вопрос волновал! Я же за жизнь станичников как бы отвечаю! – Знахарка как-то лукаво посмотрела на меня. – Давай-ка, господин подполковник гвардии, теперь спать ложиться. До первых петухов уже совсем ничего осталось, а завтра день трудный. И не смотри на меня такими глазами, герой-любовник. Я такие заболевания, как у тебя, не лечу. Еще мне не хватало, чтобы говорили о том, что я младенцев совращаю! Мария, хихикая, бросила мне свой и мой полушубки и указала на лавку: «Это твое место сегодня». Сама же задула свечу и, быстро раздевшись, юркнула под одеяло на кровати. – Все, спать. Завтра трудный день. – Это точно, – укладываясь на лавке, ответил я. – Завтра старики-старейшины поимеют нас с Ромкой в разных позах и не только взглядом. Со стороны кровати раздался еще один смешок, а потом послышалось ровное дыхание. «Не придет и не позовет. А жаль!» – подумал я, проваливаясь в сон. Глава 10. Казачий суд Утром, встав и не обнаружив в комнате Марии, позавтракал оставленными ею на столе молоком с куском хлеба и отправился к Селеверстовым. Войдя к ним на двор, увидел атамана, стоящего одетым на крыльце. – Явился! Где был всю ночь? – У тетки Марфы ночевал. Она мне плечо перевязала, а потом дала чего-то выпить, я и уснул. – Плечо не болит? Я пошевелил под полушубком правым плечом – ничего не болело. Так и ответил атаману. – Переодеваться некогда. Да так и лучше будет! Если что, сможем показать твою рану, нанесенную Афанасием. А то, боюсь, все черняевские скопом на нас навалятся. Сам-то Селеверстов был из Ольгинской станицы. Десять лет назад его избрали на сходе атаманом Черняевского казачьего округа, в который входило одиннадцать населенных пунктов: поселок Толбузинский, почтовая станция Ваганова, станица Ольгинская, заимка Дроздова, станица Черняева, заимка Веселая, почтовая станция Торой, станица Кузнецовская и другие. Одновременно Селеверстов являлся и атаманом станицы Черняева, где располагалось станичное окружное правление. Все эти годы почти все «отцы-основатели» Черняевской станицы пытались на ежегодных выборах протащить на его место кого-то из своих. Но пока это сделать им не удавалось. Большинство казаков, в число которых входило и семейство Алениных, во всем поддерживали Селеверстова. Эти политические страсти и тайны «Черняевского двора» я постепенно узнал из разговоров казаков. – Ромка, сукин сын! Где ты там? Давай на выход быстро! На крыльцо, как-то кособочась, вышел Ромка и подошел ко мне. – Чего смурной? От отца вчера попало? – шепотом спросил я Ромку. – Ага. Нагайкой вчера пару раз по спине перетянул. Болит теперь, – морщась, прошептал тот в ответ. – Чего шепчетесь, охламоны? Повезло тебе вчера, Тимофей. Пришел бы вместе с Ромкой, и тебе бы от меня досталось. Ладно, пошли на совет. Будем разбираться. Буквально через пару минут, так как станичная изба находилась по соседству с домом Селеверстовых, мы с Ромкой топтались в сенях, где, столпившись, стояли наши вчерашние противники. Атаман и другие казаки, вместе со стариками-старейшинами, находились в сборной горнице и о чем-то совещались. Через некоторое время в сени вышел вахмистр Шохирев и сказал, чтобы все заходили. Придержав меня за руку и дождавшись, когда все остальные казаки, снимая папахи, зайдут из сеней в комнату, он прошептал мне на ухо: «Не ссы, Тимоха! Все хорошо будет!» И подтолкнул меня к двери. В просторной сборной горнице, на лавке вдоль стены, возле печки-голландки разместились станичные старики-старейшины: Подшивалов Феофан, отец Алексея Подшивалова, в доме которого все вчера и произошло, Раздобреев Афанасий, Митрофан Савин – дед Семена, Ион Гусевский – дед Афанасия, Давыд Шохирев, Иван Лунин. Именно они почти тридцать лет назад основали станицу Черняева. Рядом со старейшинами на лавке сидел батюшка станичной церкви Александр Александрович Ташлыков – весьма образованный человек, прибывший на служение в Черняевскую церковь из Санкт-Петербурга. Высокий, широкоплечий, красивый, он габаритами не уступал вахмистру Шохиреву и обладал огромной силой: на спор с казаками однажды вспахал десятину земли, впрягшись в плуг, который направлял его сын. На лавке около окна разместились атаман Селеверстов и еще с десяток казаков. Нас же с Ромкой вместе с семью казаками-малолетками поставили в центр комнаты, и начался казачий суд. Сначала опросили самого младшего из нас, Ромку. Из его рассказа можно было понять, что он сидел, никого не трогал, его обозвали молокососом и попытались выкинуть из комнаты, поэтому он и ударил Семена Савина, а потом Ваську Чуева, который на него бросился. Я, включив дурака, почти слово в слово повторил все за Ромкой: никого не трогали, тут обзываются, а потом драться лезут. Отбивались мы, станичники дорогие. Все в белом мы с Ромкой. Это все они – злыдни! Еще и ножиком тычут, окаянные! Из семи казаков-малолеток шестеро также чуть ли не слово в слово обвинили нас в том, что не проявили уважение к старшим по возрасту казакам да еще драться первыми полезли. И только Афанасий Гусевский, придерживая свою правую на перевязи руку, сказал, что правильно отреагировали Ромка и Тимофей на оскорбления Семена Савина и нападение остальных казаков, а ему, то есть Афанасию, вообще голову оторвать надо было за то, что он на брата-казака кинжал обнажил. И спасибо Тимофею за то, что его в живых оставил! На такое заявление остальные казаки-малолетки и я с Ромкой очумело уставились на Афанасия, а его дед Ион Гусевский, что-то одобрительно проворчав, начал разглаживать свою шикарную седую бороду на груди. Среди казаков и старейшин на лавках после заявления Афанасия начались негромкие переговоры, шум от которых начал возрастать с каждым мгновеньем. Основным камнем преткновения стал вопрос – каким образом должен был отреагировать Ромка на слова Семена Савина? Имел ли он право ударить в ответ на слова и действия казака приготовительного разряда, уже принявшего присягу, или должен был стерпеть и дать себя выкинуть на улицу, так как Ромка еще не казак, а сын казачий, и любое слово казака для него закон. Гомон в комнате разрастался и разрастался, пока Давыд Шохирев, самый старый казак в станице, не поднял вверх правую руку с зажатым в нее костылем-клюкой. Чуть ли не мгновенно в комнате наступила тишина, и все присутствующие повернули головы в сторону старшего Шохирева. Дед Давыд степенно разгладил бороду, а потом, повернувшись к Митрофану Савину, спросил: – Митрофан, я тебя на сколько годков старше? Савин оторопело уставился на Шохирева, потом, что-то вспоминая, беззвучно зашевелил губами и наконец произнес: – Лет на шесть вроде, или чуть больше. – А теперь вспомни, как в Кучугае ты отреагировал, когда я на посиделках с девками тебя щенком обозвал! – Дык, это… – Митрофан Савин зажал бороду в кулак. – Драться на тебя полез и в лоб получил. – А ты тогда казаком был? – Нет, присягу еще не принимал. – А я был? – Да, был. – Так что же ты на меня полез? Раз я, казак, сказал тебе, что ты щенок, сын казачий, значит, ты и есть – щенок! – Э-э, Давыд, ты говори да не заговаривайся! Сейчас как тресну костылем по башке! – Дед Митрофан начал вставать с лавки. Старый Шохирев примиряюще поднял ладонь вверх. – Не кипятись, Митрофан. Ты же тогда драться полез, честь свою защищая. Почему же другого от Ромки Селеверстова хочешь? Или если его и Тимофея Аленина твой внук молокососами обозвал, то это не оскорбление? – Да вроде все так, и все-таки не так! Неправильно получилось как-то. – Правильно, Митрофан, что неправильно все в этом случае. Ты в Кучугае от меня в лоб получил и успокоился. И за честь свою вступился, показав всем, что справным казаком растешь, и урок от старшего получил. А здесь сыны казачьи казаков поучили, да еще как! Вот это и неправильно! – Давыд, любитель ты тень на плетень навести! – Савин раздраженно стукнул костылем об пол. – Делать-то что будем? – Казаков учить лучше будем, чтобы их молокососы всякие не били. А вот чему и как учить – давайте у атамана нашего спросим, как он Ромку своего да Тимофея обучает. Может, кормит чем-то особенным? – ухмыляясь в бороду, прогудел дед Шохирев. – Мясом сырым он нас кормит, чтобы злее были, – пробурчал тихо я, склонив голову, но был услышан. От раздавшегося в комнате гогота казаков, казалось, рухнет крыша. Сидевший рядом с атаманом Митяй Шохирев стал толкать Селеверстова в бок, воспрошая: «Атаман, неужто правда сырым мясом кормишь? Правда? Скажи?» – Да ну его, уникума хренова! – Селеверстов, весь красный, поднялся с лавки. – Его и спрашивайте, чего они с Ромкой жрут да чему обучаются. Ромка у Тимофея уже пять месяцев в обучении, а у кого Тимофей учился, я и сам не знаю. В комнате после слов атамана наступила тишина. Старейшина Афанасий Раздобреев удивленно спросил атамана: «Это что, правда, Петро? Не ты Ромку, а Тимофей его учит?» – Эх, станичники! – Вахмистр Шохирев поднялся с лавки во весь свой богатырский рост. – Если бы видели, какой гимназий Ромка с Тимофеем в пристрое Аленинского дома организовали! Чего там только нет! А занимаются так, что только пар от них идет. И так почитай каждый день по несколько часов. Я поэтому и не удивился, когда они семерых казаков уделали вдвоем. На их учебные схватки на кулаках да с кинжалами страшно смотреть. Сами иногда в кровь бьются. – Тимофей, а это правду Алешка Подшивалов сказал, что ты моему Афоньке пообещал в следующий раз, если он на тебя с кинжалом нападет, либо руку ему сломать, или убить его же кинжалом? – раздался скрипучий голос Иона Гусевского.