– Вот это мы их навалили! – за моей спиной раздался удивленный возглас Ромки. – Неужели все? – Нет, Лис, не все. В лагере человека три, максимум шесть осталось, – прикидывая про себя количество трупов, ответил я и перехватил винтовку со штыком, чтобы было удобно колоть вниз. – Сейчас здесь зачистку проведем и будем думать, что делать дальше. – Что проведем, Ермак? – переспросил подошедший Вовка Лесков. – Зачистку, Леший. Я сейчас спускаюсь вниз и буду ударом штыка проверять, мертвец лежит, или кто из хунхузов притворился мертвым. Запомните на всю свою жизнь: только мертвый не выстрелит и не ударит в спину. Будете об этом помнить, проживете дольше. А пока идете за мной сзади и прикрываете меня. Показав знаками Шаху и Туру, которые поднялись из окопов и доложили, что все целы, смотреть за дорогой, как и обговаривали при планировании засады, я с Лисом и Лешим за спиной стал спускаться к броду через ручей. Так, первый красавец лежит, глаза остекленевшие, неподвижно смотрят в небо. Контроль есть контроль. Удар штыком в область сердца. Мерзкий хруст входящего в тело лезвия, и я с трудом выдергиваю винтовку с примкнутым штыком из теперь уж точно мертвого хунхуза. Обходим лошадь, которая стоит, опустив голову вниз, и перебирает мундштуки языком и губами. Следующий. Этот лежит лицом вниз. Когда до бандита осталось дойти пару шагов, тот неожиданно вскакивает с земли и ударом двуручной сабли, которая лежала под ним, снизу вверх пытается располосовать меня от паха до шеи. Я на рефлексах отпрянул назад, выставив перед собой винтовку, но, завязнув в песке, стал падать на пятую точку и от неожиданности нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел, и хунхуз с третьим глазом во лбу и снесенным затылком упал на спину, не выпустив саблю из своих рук. Я, приземлившись на пятую точку и чуть не выбив себе зубы затвором винтовки, оглянулся назад. Лис и Леший явно растерялись, что, собственно, вообще не удивительно. Для того чтобы мгновенно реагировать на внезапно возникшую угрозу, опыт нужен, и опыт немалый. Первым очнулся Леший, сделав несколько шагов в мою сторону. – Ермак, ты цел? – каким-то сиплым шепотом обратился ко мне Вовка. Собравшись с силами, киваю и, благодарно уцепившись за протянутую им руку, встаю. Ноги ватные, мышцы всего тела ощутимо потряхивает от переизбытка адреналина. Винтовка в руках ходит ходуном. Из разбитой затвором верхней губы кровь попадает мне в рот, и ее соленый вкус приводит меня в себя. – Вот это, господа казаки, и называется зачистка, – сообщил я Лису и Лешему и энергично замахал рукой, показывая остальным казачатам, которые, выскочив из окопов, собирались нестись в нашу сторону, чтобы они оставались на месте и продолжали наблюдение за дорогой. – Ермак, а как ты успел среагировать? – спросил меня Ромка, облизывая свои пересохшие губы. – Был готов к тому, что кто-то из хунхузов притворяется мертвым и может напасть, – начал я глубокомысленным тоном, чувствуя, как всего продолжает трясти. – А если честно, то просто повезло, успел нажать на спуск. А перед вами очередное подтверждение неоспоримого правила, которое доводил до вас на тренировках: «Лучший прием рукопашного боя – выстрел в голову». – Да-а-а уж-ж-ж! – очень похоже на Папанова из кинофильма «Двенадцать стульев» произнес Леший. – Ага, – философски подтвердил Лис. – Продолжаем зачистку! – я двинулся вперед. Больше сюрпризов не было. Зачистив четырнадцать хунхузов на этом берегу и выстрелом в голову двоих на другом берегу, так как третий был убит мною в голову, я голосом дал команду казачатам спускаться вниз, оставив дальнозоркого Чу́ба наблюдать за дорогой. – Тур, твоя тройка идет и пригоняет сюда наших лошадей, – быстро оглядев подбежавших ко мне казачат, начал я раздавать указания. – Леший, наших трех тоже не забудь. Тур, Леший и Дан, тут же развернувшись, стали карабкаться по песку вверх из седловины в сторону стоянки наших лошадей. – Остальные сносим хунхузов вон под тот склон, – я показал рукой на подмытый ручьем нависший над водой берег, – укладываем рядком и начинаем собирать с них трофеи. Берем только оружие, патроны, патронташи, поддевки из меха красного волка – им сносу не будет, кому надо, сапоги. Карманы не забудьте проверить и переметные сумки. Вижу, что висят на некоторых лошадках. Брать только ценное. – Я перевел дух и продолжил: – Свои карамультуки сразу меняйте на винтовки. В подсумки кладете по две пачки, то есть десять патронов, и пачку с пятью патронами в магазин винтовки. Остальное в кучу. Потом разберемся. Кто хочет заменить лошадей, сбрую, седла и другое снаряжение, также быстро меняйте. Времени мало. С собой под вьюки берем не больше десяти трофейных лошадей. Остальных оставим здесь. – А почему не всех? И чего торопиться? Мы же всех хунхузов перебили? – спросил меня Раздобреев Савватей. А по лицам остальных казачат было видно, что их всех также интересуют ответы на эти вопросы. – Видишь ли, Савва… Судя по всему, эти хунхузы – дезертиры из циньской конницы. Шао, или взвод по-нашему, у них состоит из пятидесяти всадников, а пэн, или отделение, из десяти. Лагерь у этих варнаков был рассчитан больше, чем на пятьдесят человек. Всех, кого мы с Лешим видели, когда ходили на разведку, то есть двадцать четыре бандита, мы убили. Семнадцать здесь в засаде, двоих сняли в дозоре, трех, включая главаря, в лагере и еще двоих, которые первыми бросились нас преследовать. Но лошадей в лагере было тридцать четыре. Если шесть или больше принадлежало нашим убитым офицерам и казакам, то в лагере, возможно, осталось от трех до четырех бандитов. – И что? Нам их стоит, Ермак, опасаться? – разухабистым голосом перебил меня Женька Савин, которого все еще трясло на адреналине после пережитого боя. – Нет, Сыч, с этими мы справимся, тем более в лагерь хунхузов надо будет наведаться. Там трофеев, думаю, будет поболее, чем здесь соберем. Но меня очень сильно беспокоит возможность нахождения где-то рядом еще трех пэн бандитов. Если эти тридцать всадников сядут нам на хвост, вернее всего, мы от них не оторвемся. Поэтому надо торопиться. Добычу надо брать ту, которая нам по зубам, и которую сможем унести. Не забывайте, нам еще шесть трупов в станицу везти и по дороге туда будет два места на тропе, где только гуськом и с лошадями в поводу пройти можно. Считайте это паранойей, но если хунхузы нас там догонят, то мы все покойники. Наверное, только головной дозор уйти сможет. – А что такое паранойя? – задал вопрос Лис. – Это такое расстройство психики у человека, когда он очень подозрительный и во всем видит опасность для себя. Вот и я боюсь того, что существует еще тридцать бандитов, с которыми мы обязательно столкнемся. А чтобы этого не произошло, быстро все за работу! Бегом! Казачата, разбившись на пары, порскнули по сторонам, и стали споро перетаскивать трупы хунхузов на указанное мною место. Я притормозил Ромку, и вместе с ним, поймав по трофейной лошадке, мы переправились через ручей, где быстро поймали трех коней, принадлежащих убитым на этой стороне ручья бандитам. Взгромоздив на них поперек седла трупы варнаков, не забыв их карабины, переправились через ручей обратно, где уже полным ходом шла экспроприация нажитого непосильным трудом бандитского добра. Трофеев уже было взято богато: шестнадцать пятизарядных винтовок «Гевер 88» и одна французская магазинная винтовка системы Лебеля образца 1886 года, большое количество патронташей и патронов в них. На разложенных плащ-палатках, кроме набитых патронташей, дополнительно россыпью лежало большое количество патронов к винтовкам, поблескивая гильзами бутылочной формы с восьмимиллиметровой тупоконечной пулей. Отдельной кучей лежало больше десятка сабель дадао. Также было затрофеено двенадцать лошадей монгольской породы. Четыре были убиты во время засады, и одну раненую пришлось дорезать, так как пуля перебила ей ногу. Тройка Тура уже пригнала наших лошадей, и почти все казачата меняли на трофейных лошадях монгольские седла на свои казачьи. Почти все трофейные лошадки были высокими молодыми жеребчиками не старше пяти лет. А у Ромки его Гнедко, доставшийся от старшего брата, был уже преклонного двенадцатилетнего возраста. Да и у остальных казачат была такая же картина. Младшие в семье, которым все, включая лошадей, достается от старших братьев. Исключение – Женька Савин и я. Один сын богатого казака-коннозаводчика, а другому два года назад приобрели амурского трехлетнего жеребчика, чтобы он пас лошадиные косяки этого казака-олигарха. А монголы были хороши. Не ниже жеребцов забайкальской или амурской породы. Больше сто сорока сантиметров в холке, отличного экстерьера, холеные, со стрижеными хвостами и гривой. При этом куда менее прихотливы, более выносливы, сообразительны, дружелюбны и надежны, чем остальные породы лошадей. Чувствовалось, что за лошадьми был отличный уход, и они были великолепно выезжены. И все гнедой масти. Еще на одной плащ-палатке, которая лежала отдельно, высилась кучка кошелей. Спрыгнув с седла и подойдя к кошелькам, я поочередно взвесил их в руке, потом открыл самый легкий, затем самый тяжелый. В первом лежало несколько серебряных юаней и несколько слитков серебра по тридцать шесть грамм. Китайские ляны. Во втором я увидел то, что и предполагал – золотой песок желтого цвета. Только в этом небольшом кошеле весом граммов шестьсот-семьсот высокопробного золотишка было рублей на пятьсот по официальному курсу или на восемьсот и больше, если в том же Благовещенске продавать китайским контрабандистам. – Лис, я забираю тройку Тура и с ними иду проверить лагерь хунхузов, а ты с остальными пакуешь трофеи. Используйте РД, четыре плащ-палатки для организации вьюков. На шести лошадях, которые повезут трупы, седла пусть будут монгольскими, они очень хорошо подойдут к изготовлению волокуш. – Да чего заморачиваться с волокушами, Ермак! Перекинем через седла и повезем. – Лис, они уже окоченели. Как ты к седлу труп крепить будешь? А волокуши из жердей быстро сделаем, трупы на них, и повезли. И лошадки беспокоиться меньше будут. Делай как я сказал. Как закончите, выдвигаетесь к броду, где остались наши вещи и покойники. Там ждете нас. Делаете волокуши. Мать и дочь на одну волокушу планируй. Все. Мы поехали. Может, нагоним вас по дороге. Не забудь про охранение на марше. Через десять минут я с тройкой Тура рысью подъезжал к лагерю, до которого оставалось метров двести. По дороге успели обобрать четыре трупа хунхузов и взять в повод двух трофейных лошадок. Дав команду остановиться, я и Леший спешились и через лес по дуге двинулись к лагерю, а Тур и Дан остались на месте, съехав с тропы и спрятавшись в кустах леспедецы. Здесь они должны были дождаться нашего сигнала, что в лагере все чисто. Добравших до деревьев, окружающих поляну с лагерем, мы с Лешим залегли и стали наблюдать за лагерем. Казалось, что он был пуст, но что-то внутри меня – видимо, опять моя чуйка – не давало подняться и войти в лагерь. Предчувствие – штука странная и не всегда надежная, но я своим научился доверять еще в Афганистане. Бывало, что все вроде бы спокойно на блокпосту или в рейде за караванами или головами духов. Вокруг тишина и благолепие, и вдруг ни с того ни с сего противно, словно зубная боль, начинало что-то ныть внутри. Умные люди (дураки, как правило, погибали первыми) к таким проявлениям «чуйки», как своей, так и кого-то из товарищей, всегда относились с пониманием. Неоднократно лишние крюки по горам наматывали, а позже узнавали, что на утвержденном маршруте нас ждала засада духов, а позже в Чечне – засада боевиков. Информацию по выходу на охоту групп спецназа начали сдавать-продавать еще в Афгане. В Чечне это просто приняло массовый характер. Двумя словами, права старая армейская мудрость: «Лучше перебдеть…» Вот и сейчас меня похожее предчувствие гложет. Что-то неладно. Не знаю, что именно, не знаю, где, но входить в лагерь не хочется. В этом я уверен. Должны же были остаться в лагере хунхузы. Не всех же мы положили. Чуйка в который раз не подвела. Минут через десять наших наблюдений из большого шатра главаря вылез бандит, в котором я по косе, обернутой вокруг шеи, узнал повара, раздававшего пищу из котла на вчерашнем ужине банды. Оглянувшись по сторонам, хунхуз достал из шалаша полупустой, но, судя по тому, как его держал бандит, очень тяжелый мешок. Еще раз оглянувшись по сторонам, повар разбойников направился к коновязи, где из пятнадцати лошадей только две были оседланы и увешаны переметными сумками. Дождавшись, когда хунхуз опустит мешок в одну из переметных сумок и вставит ногу в стремя, я взял его на мушку и стал выжимать ход спускового крючка. Но выстрелить не успел. Из кустарника леспедецы, который куртинами рос по окружности поляны, почти напротив меня раздался выстрел, и бандит, попытавшийся вскочить в седло, рухнул на землю. Я затаился и, вытянув руку в сторону, пригнул голову Вовки, который попытался, приподнявшись, рассмотреть, кто стрелял. Через пару минут из кустов вышел еще один хунхуз, державший в руках карабин. Подойдя к убитому бывшему партнеру по банде, разбойник, ногой проверив наличие жизни в теле хунхузского повара, закинул карабин за спину и стал проверять содержание переметных сумок на двух оседланных жеребчиках. Сесть в седло этому варнаку не дал уже я, прострелив ему голову. Потом, проведя контроль в голову повару, подождал еще минут пять и только после этого встал и двинулся в лагерь, показав знаком Лешему, чтобы он прикрывал меня. Обойдя лагерь и заглянув во все шалаши, я убедился, что кроме только что убитых двух хунхузов, трупов бандитов, убитых Лешим и Лисом утром, и трупа главаря, который занесли в его шалаш, в лагере больше никого нет. Выйдя по тропе из лагеря, на повороте на юг дал сигнал Туру и Дану: «Ко мне». Дождавшись их, вскочил на Чалого, и мы втроем въехали в лагерь. Отправив Лешего верхом метров на двести вверх по тропе на север, с Туром и Даном занялись любимым делом казаков и спецназа – сбором трофеев. Хоть и говорят, что на халяву и хлорка творог, и нет для русского человека ничего слаще халявы, потому что халява, по словам Мудрой Совы из мультика про Винни-Пуха, «безвозмездно, то есть дадом», но сбор трофеев для тех, кто этим хоть раз занимался, слаще халявы, потому что перед данным процессом ты еще и вражину завалил, который пытался тебя лишить жизни. Ты победитель, и теперь твое все имущество врага. Лепота. Отправив Тура и Дана шерстить шалаши хунхузов с приказом нести все на длинный стол, где бандиты принимали пищу, я направился к переметным сумкам на двух оседланных конях, из-за которых произошла несколько минут назад драма со смертоубийством шеф-повара местного общепита. С трудом достав из переметной сумки тяжеленный мешок, я развязал его и обнаружил в нем один крупный кожаный мешок, колбаску размером как три моих кулака, но весящий килограммов десять-двенадцать, и шесть кожаных мешков поменьше, каждый из которых весил килограммов по шесть-семь. Развязав большой мешок, я увидел, что он набит золотыми самородками. В остальных мешках оказался золотой песок, в основном желтого цвета, только в одном песок был красноватого цвета. Завязав все мешки, я распихал их по своим передним переметным сумкам на Чалом и задумался. Выходит, я был прав в своих размышлениях. Этот так похожий на армейский отряд хунхузов мыл золото, и, скорее всего, посменно. Одна смена моет, другая отдыхает. Намыли прилично. Больше трех пудов. А объем небольшой. В литровую банку входит в среднем как раз пуд или чуть больше. Это зависит от чистоты золота. Если золото 999-й пробы, то в литровой банке его уместится девятнадцать килограмм. Когда был зимой в Благовещенске, специально зашел в контору, где государственный чиновник скупал золото, намытое старателями с официальными лицензиями. Ценник на стене указывал, что за один золотник золота дается три рубля пятьдесят с чем-то копеек или около восьмисот девяноста рублей и сколько-то там копеек за килограмм. Но там надо было отдать еще 10–12 % налогов, плюс процент на засоренность или плотность песка. Но даже по официальной государственной цене выходило не меньше сорока тысяч. Только сдать его официально мы не сможем, а при контрабандной продаже можно было бы и больше пятидесяти тысяч российских рублей получить. Китайские контрабандисты, как объяснил мне атаман Селеверстов, скупали золотой песок, если перевести в цену за килограмм, по тысяче сто рублей, а самородки – по полторы тысячи рублей. «Хотя нет, – подумал я про себя. – Самородки продавать не будем. Это будет мой энзэ на черный день, а песочек при будущей поездке в Благовещенск в новом году надо будет продать. Тысячи по три рубликов каждый из нас получит, а это просто бешеные деньги для казачьей семьи. Никаких забот и хлопот лет на десять, если не больше. А если их еще и в дело вложить, то вообще все в шоколаде получится. Только пока о данной находке казачатам ничего говорить не буду. Если, тьфу-тьфу, доберемся удачно, то потом разбирательств с официальными властями будет много. Хватит с властей других трофеев и драгметаллов, что с тел в кошелях насобираем. Из них, правда, “премию” казачатам надо будет выделить, а остальное сдать. А о сорока с лишком килограммах золота, особенно о самородках, молчим». Из задумчивости меня вывел Тур: – Ермак, я там узел с одеждой женской нашел и нашей формой. Казаки, вернее всего, из Екатерининской сотни, а офицеры – подполковник и капитан – из каких-то инженерных частей. Каких полков, не знаю. Я таких погон не видел. Берем? – Обязательно. Что мы, покойных голышом или в дерюге комиссии, которая в станицу обязательно прибудет, представим? Ускоряемся, Тур. Быстро собираем все самое ценное и уходим отсюда. – Ермак, а коней заберем? – Тур, их семнадцать штук. Мы их как погоним почти семьдесят верст по тропам? Тем более уверен, что Лис и с ручья всех лошадок, несмотря на запрет, заберет. – Ермак, но ты посмотри, какие красавцы! Давай их хотя бы до брода через Ольгакан догоним, а там лучших с собой отберем, а остальных, включая наших «старичков», оставим, а потом со взрослыми казаками за ними вернемся. За два-три дня с ними не должно беды случиться. Оставим их в овраге рядом с бродом, где родник с ручьем нашли. Ну, Ермак, тут всего-то десять верст до брода! И тропа широкая. Быстро догоним! – Уговорил, черт речистый. Меня самого вот такая жаба душит! – я развел руки в стороны на всю ширину. – Какая еще жаба? – удивленно уставился на меня Антип. – Да хворь есть такая, называется «грудная жаба». Это когда сильно болит в груди и человеку кажется, что он дышать не может. Вот и я, как подумаю, сколько всего придется бросить, ни вздохнуть, ни выдохнуть не могу. – Ну тогда, Ермак, меня жаба больше твоей душит! – хохотнул Тур. – Коней берем? – Берем, берем. Давайте быстрее. Управились где-то за час. Под вьюками оказалось шесть коней. Из самого ценного, кроме золота, нашлись в одном из шалашей два полных ящика с патронами к «Гевер 88», каждый на полторы тысячи штук. Можно сказать, что минимум полторы тысячи рублей на патронах наше подразделение сэкономило. Эти патроны в трофеи не пойдут, иначе меня жаба задушит точно. Поэтому надо думать, где запрятать то, что в трофеи сдавать не будем. Вернее всего, придется по перелескам с какой-нибудь тройкой обогнуть станицу и попрятать все на моем хуторе, и только после этого всем отрядом входить на улицу Черняева. Решив этот важный для моей жабы вопрос, я выбрал в трофеях крепкий кожаный мешок, наполнил его маслом и пошел выполнять еще более грязную работу войны. – Ермак, зачем ты это делаешь? Бледный как полотно Дан смотрел, как я отрезаю у очередного трупа хунхуза правое ухо и закидываю его в мешок. Хорошо, что он не видел, как я в шалаше отрезал голову предводителю бандитов и упаковал ее в этот же мешок, погрузив в кедровое масло, которого много нашлось на кухне. «Дичаю… – думал я про себя при той процедуре. – Бошку главарю отрезал как цыпленку, никаких особых переживаний. Хотя такая практика совсем недавно присутствовала в боевых действиях на Кавказе». – Для отчетности, Дан, – ответил я, закинув последний трофей в мешок. – Вряд ли нам поверят, что мы двадцать шесть бандитов убили и при этом никто из нас даже не был ранен. Трофеи мы собрали, конечно, знатные, но доказательства нужны. – Какие-то они зверские, доказательства, – высказался подошедший Тур, судорожно дернув кадыком. – Мне дед рассказывал, – завязывая мешок, ответил я, – что во время войны с черкесами на Кавказе, которая закончилась всего-то тридцать лет назад, была такая негласная традиция – «с черкесами по-черкесски». Черкесы любили своим врагам головы отрубать, а потом хранить их как знаки своей доблести. Глядя на них, кубанские казаки и солдаты-линейцы, убив горца, отрезали тому правое ухо или большой палец правой руки, на котором обычно черкесы носили кольцо – золотое, серебряное, медное или железное, чтобы взводить тугие курки своих кремневых ружей. А если же удавалось убить влиятельного горца – главу отряда или князя противника, то отрубали и голову напоказ, как трофей. – Не может быть, – не поверил Дан. – Деду об этом кубанцы рассказывали, с которыми они вместе воевали во время Венгерского похода, – продолжил я. – Правда или нет, но с их слов, сам барон Засс, командующий Кубанской линией, поддерживал черкесский обычай отрубать у мертвых неприятелей головы. А на нарочно насыпанном кургане у Прочного Окопа, где штаб линии располагался, постоянно на пиках торчали черкесские головы, и бороды их развевались по ветру. – Что-то слабо верится в эти ужасы, – поддержал Дана Тур. – С волками жить – по-волчьи выть. Правда – неправда! Я вам сколько уже говорю, что война – это грязь и вонь! Мне, думаете, приятно уши да бошки резать? Да я чуть не переблевался! – Ладно, Ермак, остынь. Надо, значит надо. Ты командир, тебе решать! – Тур примирительно поднял ладони перед собой вверх. Покончив с трофеями, собрали всех коняшек и двинули в обратный путь, подбирая «зверские» трофеи. На переправе, где устроили засаду, остановились только затем, чтобы пополнить мешок ушами хунхузов и обрушить на их трупы песчаный откос берега, под которым их сложили. Чем меньше следов, тем лучше. Через три часа соединились с остальным отрядом на переправе через реку Ольгакан. Отправил Ромку наблюдать за тропой, откуда прибыли, быстро соорудили волокуши типа индейских «травуа». Два срубленных небольших дерева с обрубленными ветками прикреплены к седлу и связаны между собой перед высокой передней лукой монгольского седла. Сзади на шесты, также перевязанные между собой, на подложку из веток сложили завернутые в плащ-палатки трупы офицеров, казаков и женщины с ребенком. «М-да… – думал я. – Шесть волокуш, двенадцать вьючных. Караван уже в двадцать девять лошадок получается. В колонну по одному больше ста пятидесяти метров. А эти проглоты еще по заводной лошади требуют. Все, принимаю волевое командирское решение».