Или другая задача на логику. «Жил-был червяк, который очень любил грызть книги. На полке в правильном порядке стояло собрание сочинений Пушкина. Толщина одного тома – 2 сотки, толщина одной обложки – 1 линия. Какой по протяженности путь пройдет червяк, пока прогрызет от первой страницы первого тома до последней страницы второго тома?» Сразу скажу, что 4 сотки и 2 линии – это неправильный ответ. Чтобы дать правильный ответ, нужно вспомнить, как располагаются на полке книги. У книги, стоящей на полке, первая страница находится справа, а последняя – слева. Значит, чтобы пройти от первой страницы первого тома до последней страницы второго тома, червяку нужно прогрызть только 2 обложки. Правильный ответ: червяк пройдет 2 линии. Вот такое форматирование мышления. Эти задачи и еще два испытания по переводу русского текста на латинский и древнегреческий языки сдавали только экстерны. Потом для нас был четырехдневный перерыв между испытаниями. Седьмого мая Закон Божий принимал у нас высший иерарх православной церкви в Благовещенске, настоятель кафедрального собора епископ Гурий, в миру Сергей Васильевич Буртасовский. Серьезный такой дядя, разбойничьего вида. Ему бы армяк на плечи, кистень в одну руку, топор в другую – и на большую дорогу. Был бы очень убедительным просителем поделиться материальными ценностями с ближним своим. Гимназистов, которые из строя по одному выходили к столу с экзаменаторами, епископ на испытаниях буквально изводил своими вопросами. Я сдавал самым последним и насмотрелся на его моральные издевательства над экзаменуемыми. Некоторые бледнели так, что, казалось, еще мгновение, и рухнут в обморок. Когда подошла моя очередь, благодаря знаниям, полученным от протоирея Ташлыкова, отбарабанил с чувством, с толком и расстановкой молитвы, которые попросил прочесть епископ, потом ответил на вопросы по истории церкви, благожелательно был допущен до лобызания руки и получил напутствие иерарха дальнейшие экзамены сдать успешно. Двенадцатого мая нас собрали на оглашение результатов письменных экзаменов. Я получил оценку «отличные знания» по математике, арифметике, за переводы с латинского и древнегреческого языков на русский и по Закону Божьему. Как «хорошие знания» оценили мое сочинение. Надо же, здесь сочинение написал лучше, чем в своем мире! Там я при поступлении в Дальневосточное высшее общевойсковое командное училище имени Рокоссовского сочинение завалил и пошел в армию служить. Переводы с русского языка на латинский и греческий оценили как «достаточные», то есть на «троечку». Из четырех экстернов кроме меня дальнейшее испытание продолжил только один, двое вылетели. Из гимназистов один был уличен в списывании у соседа и лишен права продолжать начатое испытание. Теперь ему только через год, экстерном и платно можно будет попытаться сдать испытания по-новому. Дальнейшие экзамены прошли в каком-то учебном угаре. Математику, физику, историю и географию я сдал на «отлично». Все языки – русский, латинский, древнегреческий, французский и немецкий – на «хорошо». Надо же, раньше в совершенстве говорил на командно-матерном и чуть-чуть на русском, английском, пушту, фарси и чеченском, а теперь еще четыре языка на «хорошо» добавились. Второго июня на торжественном выпускном акте (в актовом зале, откуда и пошло такое его название) я единственный из четырех экстернов получил свидетельство о сдаче испытаний на зрелость за шестиклассную мужскую гимназию, что дало мне право поступать, как я узнал, сразу во второй класс Иркутского юнкерского училища. По результатам испытаний я вошел в первую десятку, точнее, закончил восьмым в этом выпуске. Для экстерна это был очень хороший результат. Строй гимназистов потерял еще троих бойцов, двое, как и последний экстерн, вылетели за «1», или «слабые успехи», по двум испытаниям, а один за «пользование на испытаниях недозволенными пособиями», по-нашему – шпорами. Поддержать меня на этом торжественном мероприятии пришли надворный советник Бекетов, купец первой гильдии Касьянов и купец третьей гильдии Тарала. Почтил меня своим отдельным вниманием и директор гимназии Соловьев, который сообщил Бекетову, что мои знания математики просто великолепные, так как я на испытаниях, оказывается, по его настоянию решал задачи за испытания на зрелость восьмилетней классической гимназии. И все решил на «отлично», включая задачи по тригонометрии. «Экспериментатор хренов, – подумал я раздраженно. – А если бы я завалил испытания?» Хотя было интересно наблюдать выражение лиц гимназистов, когда я попросил преподавателей представить мне для решения задачи с тригонометрическими функциями логарифмическую линейку. Я же не знал, что тригонометрию только в седьмом классе начинают изучать. А формулы я на всякий случай повторил. У Арсения был учебник по тригонометрии в библиотеке и логарифмическая линейка, с которой по-новому познакомился, так как с рязанского десантного училища в руках не держал. Касьянов пригласил Бекетова и Соловьева, Тарала само собой подразумевался, отпраздновать получение мною свидетельства у него дома, где уже собралось немного гостей. Соловьев с сожалением отказался – свои гости в гимназии, а Бекетов присоединился к нам. Дома у Касьянова меня познакомили с его женой, очень миловидной женщиной лет сорока, и двадцатилетней дочерью Татьяной, очень импульсивной курсисткой, которая второй год отучилась на Высших женских курсах под эгидой Томского университета. Позже за столом, увидев, какими глазами Арсений смотрит на Татьяну, я понял, что амур высадил в молодого купца весь колчан. Пропал парень. Кроме семьи Касьянова в гостиной также присутствовали Ельцов Иван Петрович, купец первой гильдии, золотопромышленник. Львов Николай Степанович, построивший и запустивший два года назад первый на Дальнем Востоке чугунолитейный завод, со своей дочерью и единственной наследницей Светланой. А также Патрин Алексей Федорович – купец первой гильдии, судовладелец и золотопромышленник, из амурских казаков, с женой. Про всех этих купцов можно было сказать одно: они сделали себя сами, они были self-made man, как будут говорить в будущем американцы. От них просто веяло аурой властности, напора и еще чего-то такого, что заставляло относиться к ним с большим уважением. После знакомства Касьянов пригласил всех за стол. Обед прошел изумительно. В этот раз стол ломился от изысканных кушаний. О том, как они называются и из чего приготовлена большая часть блюд, я узнал лишь к концу обеда. До этого чинно кушал все, что мне подкладывала прислуга в тарелки. На первое подали суп куриный с гренками и борщ по-польски с ушками. Оказывается, этот национальный борщ подается в виде прозрачного наваристого, красного от свеклы бульона, но без грамма овощей, а в дополнение к нему идут отдельно сваренные симпатичные пельмешки-ушки с грибной начинкой. Непривычно, но вкусно! Второе холодное на столе представляли: сиги, фаршированные шампиньонами, волованчики с пюре из дичи, крокеты из яиц под бешамелью, шофруа из куропаток по-французски. Бешамель – это соус с мускатным орехом, а шофруа оказалось очень вкусным заливным из филе куропатки. Второе горячее оказалось не менее изысканным и также очень вкусным: телятина по-мещански, филейчики из куропаток с трюфелями, паштет из рябчиков с трюфелями и жаркое из тетерева. В качестве антреме на столе предлагались пирожки, кулебяки, расстегаи, блины с начинкой, соленья, нарезки мясные и рыбные. Третьи блюда, представляющие сладкий стол, составили шарлотка яблочная, крем баварский с мараскином, компот из персиков (горячий) и бланманже миндальное, то есть желе из миндального молока. Спиртное на столе было представлено русской водкой «Смирновъ», французским коньяком «Реми Мартен», испанскими и французскими винами. Сколько денег на все это потратил Касьянов, я мог представить себе с трудом, так как в ресторане, пока еще единственном в Благовещенске, не бывал и, какие там цены, не знал. По рассказам деда, на приисках «Желтугинской республики» в 1885 году ведро «ханшина» – плохой китайской водки, стоило 30 граммов золота. На рынке, куда ходил с кухаркой, работающей у Таралы, я видел, как из-под полы штоф «ханшина» продавали за два кредитных рубля. Сколько могла стоить водка, проделавшая путь до Благовещенска из Москвы, а коньяк и вина из Франции и Испании, не поддавалось моему исчислению. И если все эти затраты были сделаны только для того, чтобы отпраздновать получение мною свидетельства об испытаниях на зрелость, то такое торжество сильно льстило моему самолюбию, но и заставляло серьезно задуматься. Зачем и почему Касьянов это сделал? Основной темой для беседы за столом во время обеда стал конный переход сотника Амурского казачьего полка Дмитрия Пешкова, который в начале ноября 1889 года выехал в одиночку на своем коне монгольской породы по кличке Серый из Благовещенска и девятнадцатого мая этого года въехал в Санкт-Петербург, преодолев верхом 8300 верст. «Казачий телеграф» уже донес до Благовещенска новости о том, что перед въездом в Петербург Пешкова ожидала торжественная встреча из двух эскадронов лейб-гвардии Казачьего и Атаманского полков с трубачами и хорами полковых оркестров. По своей инициативе рядом с эскадронами сотника встречали несколько сотен конных офицеров. Двадцать седьмого мая, неделю назад, на параде лейб-гвардии Конногренадерского и Уланского полков император Александр III вручил Пешкову орден святой Анны 3-й степени, а потом пригласил на завтрак во дворец. Больше всех об этом вещал купец Патрин – он, оказывается, как и Пешков, был из станицы Албазина. – Молодец Дмитрий! – раскрасневшийся Патрин потряс кулаком в воздухе. – Столько верст пройти одноконь! Не забоялся. А я его еще бесштанным постреленком помню, как он голоногий по станице на прутике скакал. А теперь с самим императором завтракал! – А что нам на это скажет Тимофей? – Татьяна Касьянова с благожелательной улыбкой, но с бесятами в глазах обратилась ко мне. – Почему герой сегодняшнего дня молчит? – Мадемуазель Татьяна, дамы и господа, я считаю конный переход сотника Пешкова победой человеческого духа и мужества над силами природы. – Я сделал небольшую паузу. – Награждение императором господина сотника орденом – это высокая оценка данного, не побоюсь сказать, подвига. Но сам бы я на такое не пошел, так как считаю такой риск неоправданным. – Поясните, молодой человек! – Купец Патрин, набычившись, уставился на меня, а по лицам молодых дам скользнула гримаса пренебрежения. – Постараюсь. – Я на пару секунд замолчал, собираясь с мыслями. – Господа, все присутствующие за этим столом неоднократно участвовали в дальних переходах, сопровождая грузы. – Все мужчины, сидевшие за столом, синхронно кивнули головами. – Все вы знаете, сколько опасностей подстерегает всех в таких походах, особенно в зимнее время. Но эти опасности возрастают многократно, если ты путешествуешь один по суровому зимнему Приамурью, Восточной Сибири. Погибнуть можно в любой момент. – Это так, – прервал меня купец Ельцов. – Вот помню, недавно… – Иван Петрович, давайте дослушаем Тимофея, – вступилась за меня Светлана Львова. – Вас, господа, на эти рискованные коммерческие переходы толкает выбранная профессия, но при этом ваши действия приводят к экономическому развитию Дальнего Востока, – продолжил я. – Казаки, солдаты совершают длительные переходы по Восточной Сибири и Дальнему Востоку по приказам вышестоящего командования и по требованиям присяги. Погибнуть в этом случае я считаю оправданным, а в случае перехода сотника Пешкова, который он предпринял, выпросив полугодовой отпуск, его возможную гибель считал бы бессмысленной, так как никакой пользы ни для государства, ни для армии человек, давший присягу, не принес бы. Я такого риска не приемлю. – А может, это просто трусость? – Татьяна, задавшая этот вопрос, с вызовом глядела на меня. – Мадемуазель Татьяна, погибнуть, выполняя свой воинский долг, я считаю естественным. Ты давал присягу, которую я приму через два года, и поэтому в любой момент обязан по присяге «телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление» врагам веры, царя и Отечества. А ставить на кон свою жизнь только для того, чтобы доказать возможность перехода одноконь от Благовещенска до Санкт-Петербурга – извините, мадемуазель, но я этого не понимаю. И смелость или трусость здесь ни при чем. – Дочка, уж кого-кого, а Тимофея обвинять в трусости я бы не стал, – вступил в разговор Касьянов. – Перед тобой человек, который два года назад в возрасте четырнадцати лет в одиночку уничтожил банду из двадцати одного хунхуза, был во время этого боя тяжело ранен. После этого Тимофей еще несколько раз вступал в бой с варнаками, а совсем недавно он и его друзья уничтожили стаю красных волков больше чем в шестьдесят голов и спасли обоз нашего дома. За столом наступила тишина. Большинство гостей Касьянова с удивлением таращили на меня глаза. – Молодой человек, позвольте поинтересоваться, а какое количество скальпов хунхузов у вас на счету в настоящее время? – раздался в тишине вопрос купца Львова. Я прикинул количество убитых мною в походе на Ольгакан, потом в распадке, получилось ровно тридцать. – Тридцать, Николай Степанович. – Однако… Целый взвод! И это в шестнадцать лет! – Купец Ельцов задумчиво покачал головой. – Большое будущее вас ждет, молодой человек, если шею не свернете. – Сашка, слушай, так это же автор «Есаула» и «Казачьей»! – несколько превысивший норму спиртного судовладелец Патрин укоризненно покачал указательным пальцем перед собой. – И ты молчал?! Никому не рассказал?! Отвертеться не удалось, и после того, как принесли гитару, я исполнил обе песни. После моего выступления вступила в бой тяжелая артиллерия в виде дочки Касьянова. Какой уж тут домострой! Феминизм в чистом виде. Посыпались вопросы, а какие песни я еще написал, есть ли романсы про любовь. Мой ответ, что про любовь я ничего не написал, так как не встретил еще ее, привел Татьяну в еще большую словесную активность, где-то слов сто в минуту. Присутствующие за столом услышали историю о том, как в Томске ее подружка-сокурсница познакомила Татьяну со своим братом, который служит в Кавалергардском полку, а тот такие романсы поет. После этих слов сильно взгрустнулось Тарале. Желание его поддержать, а также выпитые мною за обедом два бокала вина заставили меня взять в руки гитару снова. Хотя, вернее всего, на продолжение исполнения песен меня подвигло желание, чтобы девушка немного помолчала. Я взял несколько аккордов и, вспоминая кадры из прекрасного фильма «Звезда пленительного счастья», запел: Кавалергарды, век недолог, И потому так сладок он. Труба трубит, откинут полог, И где-то слышен сабель звон. Еще рокочет голос трубный, Но командир уже в седле. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле. Шум за столом стих еще при первых аккордах, взятых мною. Во время исполнения первого куплета я увидел, как у мужчин и женщин выражения лиц менялись от задумчивых до мечтательных. Течет шампанское рекою, И взор туманится слегка. И все как будто под рукою, И все как будто на века. Но как ни сладок мир подлунный, Лежит тревога на челе. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле. Во время второго куплета в гостиную тихонько прошмыгнули обе горничные и застыли у стены, теребя пальцами свои белые накрахмаленные фартуки.