– Кто это, Ермак? – шепотом спросил Ромка. – Не знаю, Лис, – так же тихо ответил я, передергивая затвор винтовки и досылая патрон в патронник. – Похоже на выстрелы из револьвера, а у нас в станице такого оружия нет. Вперед! Только тихо и осторожно. Роман, дослав патрон в патронник, по-кошачьи тихо двинулся за мной, отставая на пару шагов и фиксируя взглядом правую полусферу, я же контролировал левую. Когда подошли к деревьям, за которыми открывалась поляна, впереди нас снова раздалось два выстрела, наверное, из револьвера, а потом четыре хлестких выстрела из винтовки. Затаившись за деревьями, я и Ромка внимательно наблюдали за поляной. Через пару минут на поляну выбежали двое мужчин, одетых в корейскую одежду. За несколько посещений Благовещенска я уже научился различать китайцев и корейцев, а также японцев по их национальной одежде. Высокий мужчина в возрасте и низкий подросток лет десяти-двенадцати были обряжены в широкие штаны паджи, заправленные в кожаные сапоги-поршни или качжуксины, чогори-рубашки и чокки-куртки. Головы мужчин покрывали повязки из черной ткани. За плечами у обоих были небольшие мешки. Старший держал в руках револьвер, пытаясь на ходу перезарядить его, при этом он сильно припадал на правую ногу. Мальчишка шел-бежал рядом, то и дело оборачиваясь назад. Пара успела добраться до середины поляны, когда вслед за ними из леса вышли десять или двенадцать вооруженных карабинами типов, в которых я, как в дежавю, узнал цинских конников. Одинаковые китайские темно-синие куртки и шаровары из дабы, заправленные в короткие кожаные сапоги. На голове шляпы с широкими полями, подбитыми синей материей. В руках винтовки, на поясе сабли, на груди перевязи-патронташи. Старший из беглецов повернулся, вытянул руку с револьвером и выстрелил. Нет, я, конечно, понимаю, что если ты голливудский Клинт Иствуд, можно и со ста метров из револьвера, судя по всему, русского Смита-Вессона, попасть, но реально лишь метров с двадцати пяти. Как вспомню родной макаров, так плакать хочется. Кажется, кинь им в мишень, которая стоит в двадцати пяти метрах от тебя, и попадешь, а из пистолета стреляешь – и не попадаешь. Потом, конечно, стрелять научили, попадать тоже, и в движении, и с двух рук. Но первые мои впечатления от стрельбы из пистолета макарова можно охарактеризовать как полную беспомощность. Стрелок из револьвера ожидаемо ни в кого не попал, а вот три ответных выстрела китайских конников привели как минимум к двум попаданиям, и стрелок кулем повалился в траву. Пацаненок, который убежал вперед, развернулся и бросился к упавшему, а добежав до него, встал перед ним на колени. От стоящих на краю поляны двенадцати китайских солдат к лежащему на земле мужчине и стоящему перед ним на коленях мальчишке направился, судя по вышитой куртке, танчжуану и тюрбану на голове, цинский офицер, за которым потянулись остальные китайцы. Офицер подошел к подростку и снял рывком повязку из черной материи с его головы. По плечам подростка рассыпались длинные темно-каштановые волосы. Солдаты что-то со смехом залопотали, но резко затихли после грозного окрика офицера, который потянул из ножен саблю. Когда офицер занес саблю для удара по шее стоящей на коленях девочки, меня будто перемкнуло. Представив, что там стоит на коленях моя пропавшая сестра, которая, как все в роду Алениных, была темноволосой, я выстрелил в офицера навскидку, а затем выпустил еще четыре пули по солдатам. Рядом стрелял Ромка. Из-за несогласованности и торопливости наших с ним действий, трех солдат я и Ромка поразили одновременно, поэтому, когда в обойме у меня и Лиса закончились патроны, на ногах оставалось еще шестеро китайцев. Каждый из них успел выстрелить в нашу сторону, и теперь пятеро, лежа на земле, перезаряжали свои винтовки, а шестой направился к девчушке, вынимая из ножен широкий палаш. Я понял, что перезарядиться не успеваю, сумбурно крикнув Ромке, чтобы тот прикрывал, понесся в сторону девчонки, доставая на ходу из плечевого ремня РД ножи для метания. Норматив бега на шестьдесят метров для мастера спорта около семи секунд, но мне показалось, что я это расстояние пробежал быстрее, успев по дороге метнуть два ножа в двух солдат, которые успели перезарядиться и выцеливали меня. Выстрелить успел только один и, слава богу, мимо. Третий метательный клинок вошел в горло солдату, который занес для удара по девочке палаш. Гася скорость, я упал грудью на землю, прокатившись как футболист по траве, по пути подобрав саблю убитого офицера и пропустив над собой две просвистевшие пули. Вскочив на ноги, я оказался лицом к лицу с бойцом, который растерянно ловил меня, такого близкого, на мушку карабина. Наклон корпуса в одну сторону, перекат в другую – и сабля снизу вверх вонзилась в пах этого кривоного кавалериста. Первый есть! Вскочил на ноги и ушел прыжком в сторону. Выстрел, пуля взрыла землю в том месте, где я только что стоял. Вновь уход в сторону. Зря только патроны тратите. Неудобно в ближнем бою стрелять из винтовки. Еще раз качнул маятник, быстрый проход вперед, и сабля рубанула по пояснице прозевавшего мой обходной маневр китайца. Отличный клинок, даже не почувствовал, как кончик сабли перерубил позвонки. Второй готов! Опять уход в сторону – и мои два оставшихся противника оказались выстроены в линию передо мной. Тот, который стоял первым, бросил разряженный карабин и достал палаш, а вот второй, в которого я не попал метательным ножом, а только заставил промахнуться, пытался быстрее перезарядиться. Все-таки мне сильно повезло в том, что эти солдаты были вооружены однозарядными карабинами Маузера 1871 года выпуска. Тем нам лучше и продолжим. Подшаг вперед, и я снимаю саблей со своей головы нисходящий удар палашом. Шаг в сторону, и колющий удар цинского кавалериста проходит мимо меня. Ошибка, мой узкоглазый друг, шаг вперед, еще вперед, удар саблей с поворотом корпуса по горлу. А за ошибки нужно платить! Третий есть! Инерция удара развернула меня к пытающемуся в панике зарядиться солдату. Шаг вперед, выпад, и сабля пронзает горло мертвеца. Последний! Все!!! На все мои действия, начиная со старта из-за дерева, ушло не больше пятнадцати секунд. Я с трудом перевожу дух, показалось или нет, но кажется, все это время я не дышал. Вот это была скорость! В этот момент девочка подняла голову и посмотрела на меня, а я, увидев ее лицо и глаза, понял, что погиб полностью и безвозвратно. Амур высадил в меня не один, а два колчана стрел. Попробуйте описать девушку, в которую влюбились с первого взгляда. Кроме фраз «она вся такая… вся такая нежная, милая, она такая красивая, она такая…», вряд ли что другое услышишь. Вот и меня спроси в тот момент, что заставило меня подумать, что это девушка моей мечты, я бы не ответил. Две жены из той жизни были русских кровей, с европейским типом лица, обе голубоглазые, первая темно-русая, на нее Марфа-Мария была похожа, вторая вообще натуральная блондинка-скандинавка. А здесь на меня уставилась пара вопросительных темно-карих глаз, а маленькие ярко-красные губки бантиком на кукольном азиатском личике, обрамленном волнистыми волосами шоколадного цвета, что-то спросили. – Не бойся, все закончилось! – Я отвел правую руку с саблей за спину, начал наклоняться, чтобы левой рукой коснуться волос девочки, точнее сказать, молодой девушки. В этот момент я ощутил сильный удар под лопатку, затухающим сознанием услышал звук выстрела и, падая на девушку, увидел перед глазами всепоглощающую черноту. – Ермак, очнись, ну пожалуйста, очнись, Ермак! Я тебя очень прошу, – эти слова прорвались через муть забытья, после того как я почувствовал влагу льющейся на мое лицо воды. – Отставить панику, Лис! Доложить обстановку, – еле просипел я, ворочая в пересохшей глотке распухшим языком. – Все хорошо, Ермак. Очнулся? Здорово-то как! – зачастил Ромка. – Тебя последний хунхуз от края поляны достал. А я его потом снял, когда он из-за деревьев вышел. Я, Ермак, пачку выронил, поэтому так долго перезаряжался. Сука! Хотя того, кто в тебя выстрелил, все равно не видел. – Что со мной? – Тебе справа под лопатку по касательной прилетело, а потом пуля под ключицу вошла и внутри застряла. Я, как нас Сычев и Марфа учили, тампоны наложил и рану замотал, но одного бинта мало. Кровь продолжает сочиться. А остальные бинты пришлось на китаезу, что с девчонкой бежал и отстреливался, потратить. У него правая нога прострелена, ключица левая перебита и в спину с правой стороны ближе к пояснице пуля вошла. Спереди не вышла. Но живой! Не знаю, как долго еще жить будет? – Лис, скачи в станицу, веди помощь, – я с трудом выталкивал из себя слова. – Мне под руку положи револьвер. И торопись, я долго не продержусь. Отрублюсь. Ромка засуетился, подобрал в траве револьвер, проверил наличие патронов, провернул барабан и взвел курок, после чего положил его рядом со мной, а потом припустился бегом в сторону леса, где мы оставили своих коней. Проводив взглядом Ромку, я повернулся в сторону молодой девушки, которая сидела на траве рядом со мной, устало опустив голову между окровавленных по локоть рук. – Как тебя зовут? – обратился я по-русски к девушке. На мой вопрос она вскинула голову и посмотрела на меня испуганно-вопрошающим взглядом. Потом покачала головой и руками показала, что не понимает меня. Я стал задавать этот вопрос по порядку на французском языке, немецком и, дойдя до английского, услышал ответ: «Ли Мэй Лин». – Мэй, возьми в руки револьвер. Если кто-то приблизится к нам, стреляй, – с трудом проговорил я и потерял сознание. В следующий раз пришел в себя уже в больничной палате станичного фельдшерского пункта. Еще по весне были выделены деньги из канцелярии генерал-губернаторства, на которые рядом с фельдшерской избой был возведен пристрой из трех комнат: палаты на четыре койки, помещения для приема больных и комнаты, которую можно было назвать операционной. Я лежал на набитом свежим сеном тюфяке, покрытом самотканой льняной простыней, под головой под наволочкой ощущалась подушка с гречишной лузгой, накрыт я был еще одной простыней. На груди и правом плече ощущалась плотная повязка. Кроме нее на теле были только штаны исподнего. «Живой! Опять повезло! – были мои первые мысли. – Еще повоюем. Только часто что-то меня дырявят. И пить сильно хочется». Я открыл глаза, во рту была песочная Сахара. Попытался позвать кого-нибудь, но исторг только какое-то мычание. Краем глаза заметил какое-то движение. Повернул голову и буквально остолбенел. Ко мне приближалась Мэй Лин, одетая в яркий красно-белый казачий сарафан, что придавало ей невероятно милый вид. В станице Черняева проживали в основном казаки русской наружности, так как основу переселенцев составили семьи с Дона и Сибири. В других же станицах, основанных забайкальцами, намного чаще можно было видеть казаков и казачек с наружностью бурят, эвенков, нанайцев, орочей, удэгейцев, маньчжуров и китайцев. В последние годы казаки все чаще и чаще привозили жен с другого берега Амура. Женщин в станицах не хватало, мужчин рождалось больше, плюс к этому в казачье сословие переводили солдат Забайкальского гарнизона, которые приходили на Амур бессемейными. А без женщины хозяйство не хозяйство. Мэй Лин подошла ко мне и вставила мне в губы носик заварного чайника. – Пей, Тимохей, – с очень забавным акцентом на английском произнесла она. – Я сама эти травы заваривала. Тебе они нужны, ты много крови потерял. В рот мне полилась божественная при моей жажде жидкость – чуть теплый травяной сбор, во вкусе которого преобладал шиповник. Оторвавшись от носика чайника, я перевел дыхание. – Как себя чувствует твой спутник? – с трудом ворочая языком, спросил я девушку. – Это мой дедушка, – глаза Мэй наполнились слезами. – Ему очень плохо. Надо пулю доставать, иначе начнется заражение, а ваши целители мужчина и женщина этого не делают. А я им объяснить не могу, они меня не понимают. Никто здесь не понимает. Мэй Лин закрыла лицо руками и заплакала громко и навзрыд. В это время в палату вошла Мария-Марфа. – Очнулся, казак? Опять в шаге со смертью разминулся? – Мария подошла ко мне и положила руку на лоб, проверяя температуру. – Пулю из плеча тебе извлекли. Повезло, она сначала в рюкзак тебе попала, покрошив там содержимое, и только потом уже на излете до тела добралась. Глубоко и не вошла. Сычев пулю достал, рану хорошо прочистили. Жара у тебя нет сейчас. Так что, глядишь, через пару недель на ноги встанешь, а месяца через два о ране и забудешь. Везучий ты, Тимофей. Бог тебя любит! А девчонку зачем до слез довел?! – Это не я. Она плачет, что деду ее помощь не оказывают, пулю не вынимают. А ее здесь никто не понимает. – А ты что же, ее понимаешь? Отец Александр пытался с ней объясниться, но не смог. Китайского языка он не знает, а тех, что батюшка знает, девчушка не понимает. – Она не из Поднебесной, а из королевства Чосон. Разговариваем мы с ней на английском языке, который она знает. И что там с ее дедом? – Что с дедом, что с дедом! Боится Сычев пулю из него извлекать. Глубоко сидит, рядом с почкой и позвоночником. Телеграфировали в Благовещенск о ваших с Ромкой очередных подвигах и о раненом. Но не думаю, что кто-то врача пришлет. Да и не доживет дед до приезда врача. Внимательно слушающая наш разговор Мэй попросила рассказать ей, о чем мне поведала Мария. Услышав мой пересказ, Мэй решительно сказала, что пулю достать можно. Она видела рану у деда, когда помогала его перевязывать. Дед у нее был известным врачом и многому ее, как внучку, научил. Она готова помочь сделать операцию по извлечению пули. Всю эту сумбурно изложенную информацию я довел до Марии. Сычева удалось уговорить на проведение операции с дедом Мэй через час, при этом основным аргументом был факт, что раненый все равно умрет, если ему не вынуть пулю. Но при операции он умрет быстро, а если пулю не вынуть, то от сепсиса – «заражения крови» – будет умирать долго и мучительно. Еще через час, который ушел на подготовку, в операционной собрались Сычев, Марфа, Мэй. На операционном столе на животе лежал обнаженный по пояс дед девушки, которому Мэй влила в рот и заставила проглотить несколько минут назад какую-то настойку, сказав, что это опиум. В качестве переводчика Сычев и Мэй дотащили в операционную меня и разместили полулежа на лавке, подложив под спину и голову несколько подушек. Инструмент для операции по необходимости был заточен, прокипячен, нить с иглой лежали в крепком самогоне двойного перегона. Операция началась. Я переводил слова Мэй, которая руководила операцией, а через некоторое время она отобрала нож и щипцы с вытянутыми зажимами у Сычева и сама продолжила ковыряться в спине деда. Через несколько мгновений с торжествующим криком она подняла вверх щипцы с зажатой в них пулей. После этого в дело вступила Марфа, зашив рану, а дальше я уже не видел, так как потерял сознание. Крови, видимо, я потерял много, и переводил слова Мэй, находясь в каком погранично-плавающем состоянии. А как она пулю вытащила, расслабился и уплыл. Следующую пару дней я то приходил в себя на короткое время, то уплывал в какой-то сон-забытье. Как позже узнал, Мэй давала мне с питьем немного опиума, который и приводил меня в такое состояние. Дед Мэй лежал на соседней кровати, и девушка ухаживала за нами обоими. Мои естественные надобности обслуживала пожилая женщина из орочей, которая за совсем мизерную плату убиралась в фельдшерском пункте, ухаживала за больными, обстирывая, обмывая и вынося утки за ними. Через три дня, когда дед Мэй отошел от воздействия опиума, я с ним впервые поговорил. Кроме английского языка Ли Джунг Хи, так звали деда девушки, хорошо изъяснялся на немецком и французском. Кроме этого говорил на китайском, двух или трех его диалектах, корейском и японском. Немного изъяснялся на русском. Продвинутым дед оказался. Для общения мы выбрали английский, который был мне наиболее знаком и который понимала Мэй. Из разговоров с Джунг Хи я узнал, что он был придворным врачом в королевском дворце двадцать шестого короля династии Чосон вана Коджона. Это теплое местечко ему удалось получить по протекции друга детства отца Коджона Ли Хаын, более известного по своему почетному титулу Хынсон-тэвонгун, или Великий принц. Пятнадцать лет длилась спокойная служба Джунг Хи, пока он не попал в жернова дворцовых интриг королевы Мин. В 1866 году пятнадцатилетнюю девчушку-сироту из рода Мин выдали замуж за вана Коджона. Инициатором этого замужества был Великий принц. Основная причина, почему выбор Тэвонгуна пал именно на нее, заключалась в том, что у Мин не было близких родственников-мужчин, которые могли бы претендовать на власть. Более пяти лет Коджон не обращал внимания на жену никакого внимания. Мин не сверкала красотой, а во дворце вана было более ста служанок и наложниц. В 1870 году одна из наложниц родила Коджону первого сына, которому был рад не только король-отец, но и дед-тэвонгун, объявивший внука принцем-наследником. Королева Мин «от всего сердца» поздравила мужа с рождением наследника, чем обратила на себя внимание мужа. После этого демарша королевы ван Коджон разделил с ней постель, и через положенный срок королева Мин родила сына, но тот умер на следующий день. В 1873 году у нее родилась дочь, но и она не выжила. «Виновницами» в смерти королевских детей объявили двух наложниц Коджона, от которых он имел детей. Этих фавориток казнили после ужасных пыток, а их дочери умерли через некоторое время от неизвестных причин. При дворе короля Чосон, по словам Джунг Хи, всегда существовала система наложниц. Никто не удивлялся, если придворная дама или служанка пользовалась «милостями» вана и рожала ребенка. Но королева Мин не собиралась с этим больше мириться. Она начала жестко расправляться с соперницами. В 1878 году от неизвестных причин в возрасте десяти лет умер первый сын вана Коджона. О своих подозрениях Джунг Хи имел неосторожность рассказать вану. Дед Мэй не знал, какой был разговор между ваном Коджоном и королевой Мин, но своему королю Джунг Хи был обязан предупреждением и временем, которые позволили ему бежать из Чосон в Поднебесную с сыном, снохой и грудной внучкой. Пройдя по территории Китая более полутора тысячи километров на север, его семья осела в небольшом китайском поселке Синьан на китайском берегу Амура, недалеко от станицы Албазина. Джунг Хи занимался врачеванием и созданием лекарственных средств, которые реализовывал его сын на русской стороне. Жили небогато, но нужды не знали. Внучка Мэй со временем стала верной помощницей в изготовлении лекарственных средств и сборе компонентов для них. Спастись от смертельной мести королевы Мин, которая не забыла ничего за двенадцать лет, Джунг Хи и Мэй смогли только благодаря тому, что отправились на встречу с русским охотником, который должен был привезти на китайский берег для продажи корни женьшеня. В устье реки Амуэрхэ, которая впадала в Амур, у Джунг Хи была оборудована мостками небольшая, скрытая камышом и осокой заводь, где проходили его встречи с добытчиками с русского берега. До этой заводи от дома в поселке Синьан было около пяти верст. В тот день Джунг Хи уже заканчивал торговлю со своим постоянным клиентом – пожилым казаком из станицы Албазина, который уже лет десять снабжал его различными ингредиентами для лекарственных средств: корни женьшеня, кости, усы, пенис, сердце, желчь и другие внутренности амурского тигра, секреция мускусной железы кабарги, которая использовалась в двухстах видах лекарств. В китайской и корейской медицине считалось, что мускус кабарги лечит от малокровия, стимулирует сердечную мышцу и работает как противовоспалительное средство. Тигр в восточной медицине – просто ходячая аптека: считается, что порошок из его костей продлевает жизнь человека на пятнадцать-двадцать лет, отвар из пениса укрепляет потенцию, настой из сердца предохраняет от инфаркта. Казак уже собирался отплыть в обратный путь, когда в заводь вломился сын Джунг Хи по имени Чхон Пок, неся на себе несколько мешков, в которых Джунг Хи хранил самое ценное имущество своего семейства. Из слов сына Джунг и Мэй узнали, что в Синьан вошел большой отряд циньской конницы с приказом арестовать Джунг Хи и всех членов его семьи. Об этом Чхон Пок сообщил прибежавший к ним домой маленький китайчонок, сын главы поселка, которому два года назад Джунг Хи спас жизнь, вылечив от ран, полученных на охоте. Чхон Пок, прихватив мешки, где хранились все самые ценные вещи семьи, бросился из дома к реке, где его жена Чжу полоскала белье. Увидев на берегу арестованную циньскими всадниками Чжу, Чхон, прячась за домами, побежал в заводь. Потом был долгий путь по реке на купленной у казака лодке. Целью беглецов была Япония. В последние годы королева Мин, по словам Джунг Хи, в своей внешней политике сделала резкий разворот от сотрудничества с Японией к сотрудничеству с Китаем и Россией. Поэтому оставаться в Китае или Российской империи Джунг Хи и его семейству было нельзя. Если королева Мин договорилась об их аресте с китайской императрицей Цы Си, то что помешает ей договориться с императором Александром III! Поэтому решили тихой сапой добираться до Владивостока, а там дождаться корабля в Японию. Деньги были. По реке сплавлялись не спеша. В станицах Албазина, а затем Бекетова и Толбузина закупали все необходимое для путешествия. Лето стояло теплое, и Джунг Хи надеялся, что к осени они доберутся до Владивостока. Но, как говорится, хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах. Рядом с островом Разбойный им наперерез вышли две лодки с китайскими солдатами. Спасаться пришлось на русском берегу, на котором преследователи убили сына Чхон Пок, а самого Джунг Хи и внучку Мэй циньские солдаты догнали на той поляне, где я и Ромка не дали солдатам их убить. Вот такая история! Десять дней мы пролежали в палате вместе. Джунг Хи много рассказывал о своей жизни, руководил действиями внучки, которая готовила отвары для быстрого заживления ран и стимуляции организма, направленной на быстрое восстановление сил. В тех двух мешках, что были у беглецов, находилось множество всяких ингредиентов для изготовления лекарственных средств. Мэй все время была с нами, уходила к Селеверстовым только переночевать и за едой для нас болезненных. Тетка Ольга кормила нас вкусняшками, как на убой. Ромка, который помогал Мэй доставлять посуду с пищей, принес в первый же приход радостные новости. Старейшины в станице решили десять карабинов и десять комплектов амуниции с двенадцати убитых нами солдат и одного офицера передать в нашу школу для вооружения мальков. Все же старье, которым они были вооружены, передавалось в трофеи. Нахождение в палате на лечении для нас с Джунг Хи по решению старейшин стало бесплатным. Из плохих новостей было известие, полученное по телеграфу, о скором приезде комиссии из Благовещенска для расследования нашей стычки с китайскими солдатами. Через две недели после ранения, когда рана затянулась и перестала кровоточить, я перебрался к себе домой, где, как говорится, и стены помогают. Также надо было разобраться с процессом обучения мальков, два месяца они были в самостоятельном плавании под руководством Дана, а теперь Лиса. Начал с парково-хозяйственного дня. За две недели дом-казарму мальки при попустительстве Лиса откровенно зас…ли, а это как минимум понос, а то и дизентерия. Вот чего-чего, а заполучить этот мерзкий и позорный недуг к имеющейся ране совершенно не хотелось. Так что «чистота – залог здоровья, порядок прежде всего». Лис, получивший хороших трендюлей, вызверился, и за световой день мальки и старшаки навели в доме идеальный порядок. В понедельник, когда вел третий час занятий с мальками по математике в доме, а старшаки тренировались на стрельбище, раздался звук одиночного удара сигнального колокола. Над верхним ярусом овина во дворе хутора была построена наблюдательная вышка, где во время занятий находился дневальный, наблюдающий за окрестностями. Хутор был огражден тыном из высоких бревен, который обновили еще весной 1889 года. На время занятий ворота и калитка в частоколе запирались. Нападения мы не ждали, но организованная служба приучала казачат к дисциплине и осторожности. Из-за стола, за которым занималось девять казачат-мальков, выскочил дежурный и выбежал из избы. Я продолжил занятия. Минут через пять в комнату, склонив голову в проеме двери, зашел атаман Савин, а за ним, снимая с головы фуражку, проскользнул поручик в синей форме Отдельного корпуса жандармов. – Смирно! – скомандовал я и рубанул строевым шагом к поручику. Встав за два шага перед ним и вытянувшись во фрунт, доложил: – Ваше благородие, в классе проходит занятие младшей группы в количестве девяти учеников казачьей школы станицы Черняева, старшая группа в количестве десяти учеников занимается на стрельбище. Больных и отсутствующих по неуважительной причине нет. Доложил старший по школе Тимофей Аленин. Поручик, оказавшийся мужчиной лет тридцати, невысокого роста, худощавого телосложения, смотрел на меня внимательными и какими-то пустыми, стылыми серыми глазами. От всей его фигуры веяло какой-то не брезгливостью, а, я бы сказал, отстраненностью. Так смотрит исследователь на лягушку, готовясь ее препарировать. Очередная грязная, но необходимая работа. – Вот ты какой, Тимофей Аленин! – практически не разжимая узких губ, произнес поручик. – А это твоя знаменитая школа?! Поручик, пройдя через комнату-класс, заглянул в комнату-спальню. – Изрядно… Очень практично все продумано. Поручик вернулся в класс, где застывшими истуканами стояли ученики, я и атаман Савин. Оглядев еще раз весь класс и детей, находившихся в нем, поручик наконец-то соизволил дать команду: «Вольно!»