— Вон как. Чем же старикан тебя увлёк? — Никанор Иванович, хохол, конечно, потешный, но уж больно стар. — Никанор Иванович? — Ага. А чему так удивился? — Фамилия, фамилия какая? — Обыкновенная… Загоруйко. Услышав это, Ковригин снова в тормоз вцепился. — Да что с тобой такое? — вскинулась Августина. — Знакомый твой? — Похоже, — процедил сквозь зубы Егор, а самому подумалось: «Отправил меня к морю Василий Евлампиевич Турин загорать да за Серафимой присматривать, однако не догадывался, какие здесь страсти разгораются. Знал бы, не утерпел, сам примчался!» VI Ошибался Ковригин. Не примчался бы к морю ни за какими удивительными открытиями начальник губрозыска товарищ Турин. Не до этого ему было. Закружили его самого неотложные дела, прижали так, что раскалывалась незажившая ещё голова, хоть опять на больничную койку ложись. Впрочем, как это и бывает, роли его самого в растревоженном муравейнике событий не было, рука его, как говорится, огня не подносила. С Макара Захаровича Арла всё началось, с губернского прокурора. Так и не дождавшись проверяющих из края да обещанных помощников, в погожий ясный денёк, пользуясь отсутствием народа, присел он за столик у окошка и, что с ним отродясь не случалось, над обычной, можно сказать, тривиальной фразой донесения начальству: «В дополнении к моему письму…» задумался. А задумался он потому, что стал разглядывать пробегавшую за стеклом мимо его окошка публику. И чем внимательней и тщательней этим занимался, тем больше мыслей рождалось в его голове. Публика была особая, не зря его заинтересовавшая, — сплошь женская. Главным образом это были капризно одетые, молодящиеся вертлявые нэпманши в вычурных и вызывающих шляпках, которых Макар Захарович с некоторых пор терпеть не мог. Такие крикливые дамочки порой являлись к нему на приём обычно по поводу таких же скандальных соседок, подымали невыносимый шум на ровном месте, а главное, не обращали никакого внимания на замечания снимать головной убор в учреждении. Одна, хоть и подчинилась, но, едва не расплакавшись в своём вздорном упорстве, фыркнула, что дамам в шляпе позволительно и за столом кушать, на что, поправив усы, Арёл едва сдерживаясь, рявкнул: «За чаем хоть кол на голове чешите, а у меня в прокуратуре непозволительно шастать таким макаром, потому что учреждение!». И тем же вечером приказал курьер-уборщице Варваре наклеить на дверях соответствующий листок во избежание лишней нервотрёпки и приучения отдельных граждан к пролетарской культуре. Скандал тем не кончился, строптивая особа оказалась знакомой Мины Львовича Арестова, и тот не преминул позвонить губпрокурору, чем несказанно смутил его и укрепил веру в коварство женской натуры. «Трудно было дуре сразу намекнуть на приятельские отношения с самим председателем губисполкома…» — в сердцах бурчал он, выслушивая по телефону назидания и потом отправляя Варвару сдирать с дверей незадачливую вывеску… Между тем многие дамы, приезжая извозчиком или манерно покидая автомобили начальников, знакомых губпрокурору, здесь же, под его окном, кидались в объятия друг дружке, будто век не видались, устраивали базарный галдёж по поводу каких-то рюшечек, воланчиков и прочей непонятной ерунды, а наговорившись, убегали в соседний с прокурорским подъезд, и стук каблуков их туфель по лестнице, ведущей на второй этаж, а затем и по коридорам мешал Арлу сосредоточиться. Одним словом, рабочее настроение решительным образом было погублено, и великий гнев разбирал всё нутро губпрокурора. — Варвара! — отбросив лист, забыв про недавно принятую секретарь-машинистку, позвал по старой привычке курьер-уборщицу Арёл. — Петровна! Куда опять подевалась? Та, как была с тряпкой, так и втиснулась крутыми бёдрами в дверь. — У нас что ж?.. — губпрокурор бросил грозный взор за окошко. — Со второго этажа того?.. Съехали наконец профсоюзы грузчиков? — Убрались оглоеды! — довольно ухмыльнувшись, поджала та губы. — Добили городскую управу ваши письма, устали мои рученьки их носить, — и, одёрнув короткий передник, сложила могучие кулачища на таких же могучих грудях. — Перевели охальников куда-то к берегу, ближе к порту. Нашли там контору, теперь хоть от дыма можно продохнуть да мата не слыхать. А то уши затыкай… — А эти?.. — перебил её Арёл, тыча в окно. — Эти откуда? — Мадам Хапсирокова, московская особа, — пробасила уборщица. — Собственной персоной пожаловала к нам в соседи. Из самой столицы! — широко улыбаясь, она перегнулась через губпрокурора, прижав ему голову грудью, и тоже залюбовалась в окошко. — Недели две только оборудование затаскивали, она ж оттуда с собой и машины швейные приволокла, и даже некоторых мастеров переманила… — Рыбопромышленника Хапсирокова жена? — всё-таки вытащил голову из-под необъятной груди уборщицы Арёл. — Ну, жинка не жинка, — закатила та блудливые глаза. — Кто их разберёт сейчас? Смазливая ухажёрка. И хваткая. А теперь это главное. Такие наряды у неё шьют!.. Отбою нет от заказчиц. — Ну а эта?.. Сисилия наша? — Арёл никак не мог запомнить фамилию секретарь-машинистки, навязанной ему заместителем председателя губисполкома Сергиенко после того скандала с дамочкой, чтобы замирить их с Арестовым. — Сисилия Карловна отлучилась на секундочку. Меня попросила… — Туда же? — Материю новую опять завезли. Вот народ и валит. — Варвара принялась усердно протирать тряпкой подоконник. — Предупредила она меня… — Ну да… — ничего другого не смог сказать Арёл. — Подоконник-то оставь в покое, последнюю краску сдерёшь. — Вам бы и самим, Макар Захарович, подумать… — Чего это? — Больно уж обносились. Гимнастёрку помню с тех пор, когда к нам вас определили. И френчик тот же. Вон, на локтях-то почти до дыр. А на галифе хоть заплатки ставь. — Не твоё дело! — вспыхнул губпрокурор. — Учить меня будешь! Меньше б в стирку сдавала. Там остолопы, им бы хны! Зараз хорошую материю стреплют. Кожу бычью разъедает их бакалея! — Да при чём здесь бакалея, Макар Захарович? — прямо-таки взмолилась Варвара, в её бесхитростных глазах грустила искренняя забота и даже иное, более глубокое чувство так и лилось мягким тёплым светом на смутившегося Арла. — Вы на себя-то давно в зеркало заглядывали? И осеклась, испугавшись невольной дерзости. — Ты это, Варвара!.. — прикрикнул Арёл, но далее язык не поднялся: насчёт зеркал курьер-уборщица угодила в самую точку, он их в учреждении запретил сразу, а удивившимся сотрудникам буркнул: «Не цирюльня, любоваться на физиономии в других заведениях будут, от нас их под конвоем уводят». Для личного бритья он держал в своём уголке чудом уцелевшую ещё с армейских времён польскую фляжку под спирт, сверкающую пуще надраенного самовара, в каждом её боку умещались не только его подбородок, но и щетина щёк, а лихой чуб бывший кавалерист укрощал одним взмахом пятерни, как когда-то вскидывал шашку. — Вероника Селимовна к вам уже несколько раз заглядывала да не заставала, — укоризненно сдвинула брови Варвара. — Познакомиться хотела и в мастерскую пригласить. — Швейка та? — Передать вам просила, что ждёт под вечер наверху. Солидным костюмчиком хвастала как раз для вас. Иван Григорьевич Сергиенко уже в таком щеголяет. Сам Григорий Яковлевич не побрезговал, был уже на второй примерке по причине особливости своей фигуры, — прыснула в кулак Варвара. — Трубкин? — Для начальства у неё мастерят быстро. К тому же у мужчин претензий меньше. — Что-то не замечал я раньше за тобой такого интереса? — нахмурился губпрокурор. — Ишь, разговорилась! Новенькая обкрутила? Кондория Сильевна? — Сисилия Карловна! — совсем расхохоталась Варвара. — Не даётся вам её имя. — На работе не вижу. Она б лучше на месте сидела, чем по швейкам бегать. Я ведь не посмотрю на её исполкомовские заслуги! — Зато в моде разбирается, — не унималась Варвара. — Гляньте-ка на портрет, она с Вероникой Селимовной насчёт вас по поводу такого костюма договаривалась. — Без меня? — Арёл готов был сорваться на грубость, но поднял глаза перед собой и смутился. Хитро прищурясь, на портрете набивал короткую трубочку табачком усатый грузин. Пригнув голову, казалось, замер, поджидая следующей его фразы. Костюм на нём удивлял генеральской важностью, хотя и был гражданским. Страх вселяло всё в его деталях, но в особенности пугали два больших кармана на груди с пуговицами, которые лишь главнокомандующему под стать. — Ты говори, говори, да не заговаривайся… — совсем потерялся Арёл от улыбки этого человека с портрета. — Заболталась, ворона! — Мне что, — с наивной беспечностью отвернулась та. — Думайте сами. Только врать не собираюсь. Половина исполкомовских в таких костюмах шастает. И ничего. Поскромней, конечно, материя. Вероника Селимовна их не балует, а для вас держит, велела передать. — И когда ж она успела так размахнуться? — удивился Арёл. — Я и не заметил. Если б не дамочки под окном, — он кивнул за плечо, — так бы и… — А вы, кроме дел своих, и не замечаете ничего, — опять простодушно махнула рукой Варвара. — Как грузчики съехали, так она и села наверху. Шустрая дамочка. И, видать, с большими связями. С месяц уже или поболее пошивом занимаются её люди. Помнится, сам Василий Петрович Странников первым у неё костюм сварганил. Ещё перед отъездом на курорт. Не раздумывая более и не сомневаясь, взяв с собой бойкую Сисилию Карловну в провожатые, тем же вечером отправился Арёл наверх, в швейную мастерскую. Однако у дверей кабинета хозяйки застыл: изнутри доносилось щебетание явно женских голосов. В недоумении он развернулся к секретарь-машинистке, но та ужом проскользнула вперёд и исчезла за дверью, виновато шепнув: — Извиняюсь, я на секундочку. Ждать ему не пришлось, тут же дверь распахнулась снова, уже широко и приветливо; дородная, в чёрном бархате улыбающаяся хозяйка с драгоценностями на груди, будто с картины, подхватила его под руки, ввела в светлое просторное помещение и прямо-таки силком усадила в собственное богатое кресло за великолепно сервированный стол. Его здесь, конечно, заждались; впрочем, среди посуды он приметил разбросанные женские журналы, явно иностранного происхождения. Без конца извиняясь и жалуясь на занятость, она поднесла ему чай в расписной зелёной чашке и, предупредив, что незамедлительно вернётся, лишь проводит задержавшуюся посетительницу, покинула кабинет. Сделано всё это было так искромётно, с такой женской обаятельностью, что Арёл, ничего подобного не испытывавший, не успел ни обидеться, ни рассердиться, а лишь развёл руками в растерянности. Однако при всём этом казусе он отметил, как пугливо улетучилась его секретарь-машинистка, а вот лицо таинственной особы, стрельнувшей по нему пронзительными глазами, исказилось гримасой презрения в то время, когда озирала она его потрёпанный френч и истерзанные временем галифе. Чаи распивать в одиночку, ужаленный таким обхождением и пришедший в себя Арёл, конечно, не собирался; выбрался он из-за стола ни к чему не притронувшись, стиснул кулаки в карманах галифе и для успокоения нервов принялся ходить вдоль стен, пёстрых от нашлёпанных на них всевозможных бесстыжих картинок. Швейных да цирюльных дел мастерам, может быть, ничего бесстыжего в тех картинках-фотографиях и не замечалось, однако босоногие и полураздетые обнимающиеся парочки в откровенных панталонах пролетарскому глаза губпрокурора претили, хотя и делали вид, будто демонстрируют современную моду. От этих ли нервических впечатлений или от общего возмущения в одном из дальних углов бесстыжего этого помещеньица Макару Захаровичу вдруг почудился шум голосов. «Возвращается наконец блудница, — решил он, — рассиживаться у неё не стану, прикажу снять мерки и уберусь из этой клоаки». Вздохнув облегчённо, он уже было развернулся, но вдруг осознал, что ошибся — голоса, довольно знакомые, доносились не из коридора, а из другой комнаты, что была под его собственными ногами, и способствовало этому приметное отверстие в самом углу, где отсутствовали плинтуса. Нагнувшись и прижав ухо к стене, теперь он вполне отчётливо услышал визгливый голосок новенькой своей работницы в собственном кабинете: — Мужлан наш так перепугал Нинель Исаевну, что та, всё забыв, без задних ног бросилась вниз, как только шею себе на лестнице не свернула! Верка её едва догнала на своих ходулях, — с издёвкой хихикала Сисилия Карловна, которой разыгравшаяся сцена бегства незнакомки явно доставила удовольствие. — Чего ей пугаться? — хохотала и Варвара, но злорадства машинистки разделять не спешила. — У неё женишок ого-го! За такой спиной кого пугаться? Я-то уж его изучила, мужик тёртый, за пояс заткнёт любого, а при своей-то нынешней должности и подавно! Нинель хоть и выпендривается из себя, а ноги ему в тазике готова мыть. — Прямо-таки и мыть! Скажешь тоже… Дослушать до конца вздорную перепалку двух своих сотрудниц Арлу не удалось, по коридору к двери кабинета явно спешила сама хозяйка. Он вышел из злосчастного угла не без сожаления. «Чёрт возьми! — одолевали его мысли. — А ведь здесь очень удобное местечко, чтобы прослушивать все мои телефонные разговоры, распоряжения и указания, которые даются мною сотрудникам, совещания с помощниками и следователями… Лучшего места не сыскать! Конечно, дыру в полу проделала не швейка, возникла она, скорее всего, сама собой от общей ветхости здания, оно же ещё с царских времён и задолго до вселения профсоюза грузчиков. Но те орали до одури, им никакой нужды в той дыре не было. Крысы продолбили?.. В Гражданскую войну в этом особняке госпиталь был. Но пройдоха-татарка, как только сюда вселилась, да все углы обшарила, про дыру пронюхала и, конечно, пользовалась ею не раз. Сначала ради любопытства, потом, может, и муженьку своему рассказала. Тот — видный рыбный делец, в подслушанном он интерес для себя находил… Ведь ни она, ни он не спешили с ремонтом, дыру не заделали, и меня о ней не предупредили, а наоборот, скрыли! Может быть, даже приглашали кого из знакомых подслушивать? Мало ли желающих прознать прокурорские да следственные тайны? Уголовных дел-то сколько развалилось за последнее время!.. На последнем секретном совещании старшие следователи Курагин, Семёнов, Джанерти и Васильков высказывали озабоченность, будто бы враг затесался в их ряды и заблаговременно сообщает о готовящихся оперативных мероприятиях и следственных действиях. Грешили на председателя Глазкина, что тот разваливает уголовные дела. Откуда у него такая уверенность вдруг появилась? Вот где может быть разгадка многих неудач — в этой проклятой дыре!..» От этих мыслей его словно ударило током: «Мне же первому голову Берздин и оторвёт! Объявит предателем, врагом народа — и к стенке! Вот она, твоя позорная смерть, товарищ прокурор! Не ждал не гадал, а она рядышком поджидает… Больше всего такого конца страшился — погибнуть из-за пустяка. Ещё с Гражданской войны это чувство». Спину накрыло липким вонючим потом. Он чуял противный запах. Пот лез в глаза, скатывался по носу и щекам. Больше всего его угнетало: «Подло жизнь кончить!.. Как же так?..» Не помня себя он оказался в хозяйском кресле, собрав салфетки, обтёр лицо, одним большим затянувшимся глотком выпил холодный чай из огромной зелёной чашки и, расстегнув ворот, глубоко вздохнул. Мерзкий туман, заполнивший его сознание, начал таять. «Но это же уголовное дело и для неё, стервы, — растирал он виски пальцами. — Швейку, похоже, не пугает ни ответственность, ни тюрьма. Глупой её не назвать, делами своими она в городе вон как крутит! Сожрала всех конкурентов! Начальство и жён их обшивает. Его, дурака, поймала на ту же удочку… Губисполком под ней, сам Странников, говорят, шил у неё костюм, а теперь начальника ОГПУ Трубкина вздумала окрутить… Подслушивает все мои разговоры и ему их передаёт?.. А? Какова? Как же раньше не догадался — ни одной нэпманше или нэпману Трубкин не позволял располагать своих контор близко к прокуратуре, суду или милиции, а тут вдруг закрыл глаза?.. Неспроста всё это, неспроста…» Шаги по коридору приближались.