— Заткнись, говорю! — начал подыматься Отрезков. — Товарищи, товарищи… — поморщился Фринберг. — Мы ещё не начали заседание. Поберегите эмоции. Но не слышал всего этого Арёл. Сломя голову, мчался он в свой уголок, где коротал бессонные ночи, где читал книжки при большой луне и мечтал о мировой победе революции, рассматривая звёзды в распахнутом окне, считая их, чтобы заснуть, а не удавалось, переходил на подсчёт уголовных дел, что заволокитят опять следователи Морозов с Девяткиным и какое за это им придумать наказание… десятку требовать в суде подлецу Россомахину за то, что изуродовал жену, или ограничиться семью годами, так как сама Россомахина уже сбежала из больницы и притащилась в суд просить за мужа… Вбежав в свой спальный уголок, он отдышался. Сунулась его рука в дальнее тёмное место под развалившийся почти диванчик, зашарила там осторожно сначала, но потом всё быстрее и судорожней. Пустоту хватали разом похолодевшие пальцы и внутри захолодало от нехороших предчувствий. Воздуха мало стало. Выбил он раму в окне, не почуяв крови от осколков, вздохнул полной грудью, опять зашарил под диваном… Заветного сундучка не было, хотя он облазил все закутки. «Неужели проведали и добрались сюда?! — забила его нервная дрожь, прятал он здесь дорогое своё именное оружие и никто не знал, кроме… кроме одного человека! Варьке наганом хвастал однажды, когда первый раз осталась та у него до утра, а он по пьяни рассказывал ей про героические свои подвиги. — Неужели она?..» Грохнул в сердцах себе по колену губпрокурор, уронил голову на грудь, но что-то свалилось вдруг на него тяжёлое сверху, живое, горячее, вдавило лицом в пол. — Ты что удумал, Макарушка? — различил он сдавленный Варварин крик. — Взбесился, дурачок! Грех на душу решил принять? Вцепившись в него руками, зашлась в рыданиях. — Уйди, дура! — попытался он вырваться, но не сразу удалось. После короткой борьбы сбросил её с себя, занёс кулак над головой. — Где наган, стерва? — Бей, Макарушка, бей! — ползала она у него в ногах. — Не отдам. — Сука! Украла! — Как они приехали, так я сюда, — ревела, не подымаясь. — Будто чуяла. Он бросился на неё, обшарил несопротивлявшуюся, нащупал наган под подолом, вырвал вместе с куском платья, тут же крутанул обойму, проверил — все семь патронов один к одному в гнёздах. Полюбовался, даже поцеловал ствол. — Догадывалась, что приедут за мной? Воя, как над покойником, обхватив голову, она раскачивалась на коленях. — Догадывалась, сука, что придут меня брать? — крикнул он ей в самое ухо. — Грешить не стану, Макарушка, знала всё. — Как знала! Кто тебе сказал? — Убьёт он меня, если выдам! — билась она в истерике. — Не скажешь, от моей пули раньше сдохнешь, стерва! — взвёл он курок. — Со мной спала, ему стучать бегала? Потолок в кабинете вместе продолбили, чтоб подслушивать? — Макарушка, не губи… Люблю я тебя! — Кто? Признавайся! — Петька… — и не в силах удержаться, она завалилась на спину. — Петька? — Пётр Петрович Камытин, — выдохнула она. — Ах, б..! Заместитель Турина? — Он. — А Турин знал? — Не ведаю… — Теперь это не так и важно. Значит, Камытин… — Любились мы с ним еще до тебя. Он меня и на работу к тебе пристроил, чтобы всё рассказывала. — И ты стучала? — Слаба я, Макарушка. Беременна от него была, но скинула ребёночка по его указу, а потом тебя полюбила. — Не думала, что расстреляют меня? — Он говорил, что не тронут свои своих… В другое место переведут, а я бы на край света за тобой поехала. — А оружие спрятала, значит, чтобы не застрелился я? — Петька приказал, говорил, дурной ты, учудить над собой можешь всякое, только позора и боишься. А покаешься сам, — только суд. — Значит, суда надо мной хотите? — Да что ты говоришь, Макарушка? Клялся он, что судить тебя не станут. — Брехал тебе твой кабель! — не целясь, выстрелил Арёл несколько раз. Умерла Варвара, не мучаясь, первая же пуля угодила ей в сердце. А по коридору уже бухали сапожищи, раздавались крики. — Не выйдет у вас ничего! — крикнул Арёл. — Не видать вам, сволочи, позора красного командира! Закрыл глаза, упёр наган в висок. И это были последние его слова и последняя боль… Позвонив в Саратов, Фринберг, не оправдываясь, выслушал всю ругань Берздина, что живым не привезли; распорядился, как приказано было, захоронить обоих ночью без почестей и каких-либо знаков. С сотрудниками провести секретное собеседование, что губпрокурор переведён в Саратов, а уборщица?.. А что уборщица? Пропала без следа непутёвая баба. III Для Наума Фринберга настали чёрные дни. Мало, что мучился после разноса и не мог прийти в себя, переживая за собственное будущее, он ко всему просто не знал, что делать. Он всю свою короткую, но прыткую служебную карьеру занимался инспекторскими проверками в мелких партийных организациях, а поэтому в прокурорском деле, прямо надо сказать, не разбирался, а тут в знак наказания был посажен разбушевавшимся Берздиным временно губернским прокурором, пока окончательно не прояснятся причины трагической гибели Арла. Фринберг обладал способностью не без успеха заглядывать в рот начальству и улавливать главное, что тому хотелось, остальное было делом техники — проверки вершил в нужном направлении и с должным результатом: виновных отыскивал, начальство их убирало, достойных ставило взамен. Однако однажды случилось так, что ему не повезло, и сам угодил в тривиальную ситуацию. Наломал, как говорится, дров, собственный, ведомственный ревизор в одной из прокуратур: работал давно, всё и всех знал, вершил своё потихоньку, но зарвался по той причине, что не в ладах был с зелёным змием. Сначала попивал помаленьку, потом увлёкся, а там и не заметили, как в запои уходить стал. Заменять его, кому ни предлагали, желающих не находилось — побаивались, да и сфера особая. Берздин обратился за помощью в высшее инспекторское ведомство. Вот тогда специальным распоряжением недолюбливавший Наума человечек в верхах отправил его на эту должность. Избавился от Наума. Тот притих на новом месте поначалу, но осмотрелся — кругом те же люди, обвыкся, прижился, и вскоре был отмечен в одной из больших проверок состояния платежей партийных взносов среди прокурорских работников. Досталось тогда многим и высоким лицам, Науму поручено было проехаться по районам, разобраться там, подтянуть положение, провести семинары с секретарями «первичек»[25], одним словом, прочистить мозги лентяям и неумехам. Справился он достойно и был назначен помощником заместителя краевого прокурора по той же части — возглавлять инспекторский отдел. Дело в том, что краевой комитет партии, подметив в прокуратуре упущения с партийными взносами, раскритиковал Берздина на очередном пленуме и предложил укрепить участок; так в крайпрокуратуре была учреждена должность помощника заместителя прокурора. Кроме Наума, претендентов не оказалось, он получил в штат вновь созданного отдела несколько единиц. Теперь Фринберг расцвёл, раскатывал по всему округу, выкорчёвывая недостатки. Его ценили и побаивались, но случай опять вмешался в, казалось, спокойное его бытиё. И ведь не хотел ехать в глухомань, но упёрся Берздин. Твердил, что у Арла серьёзные неполадки, что там одними партийными взносами не обойтись, надо поглубже копнуть состояние работы с кадрами, так как разросся под носом у губпрокурора настоящий гнойник — заместитель замечен в пакостных делишках, пахло вымогательством, но сумел пройдоха проскочить в председатели губсуда, а оттуда намедни загремел прямиком в тюрьму. Грозили и Арлу большие неприятности, сверху уже звонили, приказывали разобраться, иначе сами возьмутся, и тогда многим несдобровать. А с Арлом — дело швах, плевался Берздин, если тот от суда увильнёт, обязательно надо переводить его в какую-нибудь дыру с понижением в должности. Одним словом, морщился краевой прокурор, копать следует глубоко; в команду проверяющих был включён даже Отрезков, ему приказано было взять в помощники с собой Козлова с Борисовым, те как раз освободились. Отрезков, начальник следственного отдела, на Наума косился, считая его выскочкой и за глаза величая «непришейкногерукав». С Козловым и Борисовым Фринбергу было проще: они в нём не нуждались, сами знали, за что браться в уголовных делах, за советами не лезли. После трагедии с Арлом Отрезков на следующий же день укатил, так и оставив в производстве Громозадова всё, что касалось губернского суда, правда, набросал тому план дальнейших действий. Остальные материалы в отношении взяток в налоговой службе, в торговом отделе и в других конторах, занимавшихся рыбным промыслом и контактировавших с дельцами-нэпманами, выделил в особое производство и передал Козлову с Борисовым — делите меж собой! — Но там столько работы! — увидев горы бумаг, схватился за голову Фринберг. — Арёл с Туриным без разбора успели арестовать около десятка человек! Банду раздули! Среди арестованных высокие начальники, видные рыбопромышленники, есть партийные люди! Как я справлюсь? — Они справятся, — поморщился Отрезков, кивнув на Козлова с Борисовым. — Эти двое разделят пополам ведомства, и каждому останется всего-ничего. Козлов с Борисовым снисходительно ухмыльнулись, особо не возражая, правда, Козлов подметил: — Думается мне, десятком арестантов по таким двум делам не обойтись, не посадить бы нам в «Белый лебедь» и поболее… — Объедините тогда оба дела в одно и навалитесь вместе, — отмахнулся Отрезков, который уже с трудом переваривал общество бестолкового Фринберга. — К тому времени Громозадов освободится, возьмёте его на подмогу. Вроде бы миром и разрешилась ситуация, но после отъезда Отрезкова заспорили Козлов с Борисовым, кому каких чиновников брать. Козлов, загодя проведав у Турина, кто первым начал колоться[26] из арестованных, уцепился за взяточников из налоговой инспекции. Там инспектор Семиков на первом же допросе признался аж в трёх десятках преступлений. Заискивающе улыбаясь, пожилой, худющий Семиков, бывший учитель географии или истории, и слышать не желал о каком-то вымогательстве; деньги, твердил, ему клиенты сами клали в карманы, не выбрасывать же обратно. — За что клали, догадывался? — рявкнул на него Козлов. — А чего отказываться, раз дают? — не смущался тот. — Я и преступлений никаких не совершал, услуги оказывал. У меня же детей куча и все мал мала меньше… И остальные попались такие же, вроде придурковатых, поглядывали на старшего следователя с обидой, сбиваясь от его крика, лепетали, что семи шкур, как тот соизволил выражаться, никто с нэпманов не драл, у тех деньги для того и припасены, лишь укажи на нарушения. Один оказался упрямым — Пётр Солдатов, самый башковитый из трёх братьев. Всё отрицал. Как ни мучился с ним Козлов, нужного не вытянул. Старший из братьев, славившийся своими промыслами на всей Волге, гордо твердил одно: — С моими объёмами вылова да с моими доходами стыдно обременять достопочтенных государственных людей какими-либо просьбами о поблажках, не то чтобы деньгами их марать. Но Козлов не унывал и досады не выказывал дельцу; если признались те, кто брал взятки, посмеивался он, никуда не денутся те, кто их давал. И действительно: за Семиковым, как один, подняли руки и покрепче аппаратчики, заговорили даже такие, как зам зава Авдеев, старший инспектор Стругало да Яковлев Тимоха — губернский ревизор. Козлову вскоре сдался и сам начальник финансового отдела Анатолий Антонович Адамов, три последних года председательствовавший в губернской налоговой комиссии, а ведь она была окончательной инстанцией при разрешении жалоб налогоплательщиков.