Чувствую себя виноватой, хотя понимаю, что моей вины здесь нет. — Сам не знаю, как так вышло, Агатка, но, если я в эти три дня не отдам долг, то хоть в петлю лезь. И тогда долг на Ларку повесят, понимаешь? А она же сына моего носит, — Гена начинает плакать, и у меня внутри все переворачивается. От отвращения к нему и от жалости к брату. Пускай он еще не родился, но он мой брат, я всегда хотела брата или сестру. Пока я могла говорить, у меня были друзья, а потом все куда-то подевались. Папа перевел меня на домашнее обучение, потому что в обычной школе я учиться не могла. Когда папа умер, я поняла, что он слишком оберегал нас с мамой. У нас были повар, горничная, у меня няня, а все учителя приходили к нам домой. На прогулки, в музеи и театры я ходила только с родителями. Кино папа не любил, он любил старые фильмы, а современные не смотрел сам, и мне не разрешал. Он не был строгий, но у него получалось это делать мягко и необидно. Я тоже не люблю кино, старые фильмы мне смотреть скучно, а новые слишком шумные и непривычные. Зато я с детства очень люблю сказки, мы с папой смотрели их вместе, и старые, и новые, до сих пор мой любимый фильм — «Три орешка для Золушки». Маленькой я мечтала, что буду такой же красивой, как Золушка, у меня тоже будут такие орешки, из которых я получу красивые платья. И третье будет обязательно свадебным. Папа смеялся и говорил, что платья непременно будут, и свадебное тоже будет. Он сделал мне подвеску из серебра с орешками из агата, это то немногое, что после него осталось. Дорогие украшения хранились в сейфе, и, если Гена говорит правду, там уже ничего нет. Мне никогда не было скучно. После уроков начинались занятия по искусствоведению, танцы, спорт, шахматы и даже бильярд, хоть он мне не очень нравился. Зато очень нравилось искусствоведение. Я погружалась в мир картин и музыки, и иногда было очень сложно возвращаться обратно. Однажды я подслушала, как мама ругалась с папой. — Януш, ты растишь из нее тепличный цветок. Она совсем неприспособленная, так нельзя. Пускай хотя бы на занятия ходит к преподавателям, а не они к нам. — Ларочка, душа моя, ты у меня тоже неприспособленная, но я о тебе забочусь. И об Агатке позаботятся. Я найду ей хорошую пару, и не здесь. У меня на примете есть несколько семей, там очень приличные мальчики, для них наш бриллиант станет наградой. Вот увидишь, тебе не о чем беспокоиться. Я спросила у папы, правда ли, что он хочет сам выбрать мне мужа. Иногда меня понимали по губам, иногда я писала в блокноте, который всегда носила с собой. — Доченька, всему свое время. Обещаю, что выбирать будешь ты, а не тебя, — успокоил он меня. — Не думай об этом, я обо всем позабочусь. Теперь заботиться некому. Гена становится на колени, продолжая плакать. — Агатка, все что хочешь проси, но спаси меня, прошу. Беру свой блокнот и пишу: «Пообещай, что больше не будешь играть и ходить по клубам. Устроишься на нормальную работу». Гена читает, и его глаза загораются. — Конечно! Конечно, Агатка, сыном клянусь! Ты только согласись, помоги, я обязательно все верну, что у вас взял. У меня есть проекты, я договорился, люди дадут денег. Ты просто мне помоги, пока меня не убили. Смотрю на кривящиеся губы, текущие по лицу слезы. Внутри поднимается волна отвращения, но я быстро себя одергиваю. Так нельзя, он, конечно, исправится, он сыном поклялся, моим братом. Папа учил, никогда нельзя клясться, обещать можно, а клясться нет, особенно детьми. Это очень плохо. И раз Гена так делает, значит, говорит правду. Я как будто шаг в пропасть делаю, даже глаза прикрываю, но утвердительно киваю. Гена с готовностью сообщает, что нам сейчас нужно съездить в одно место и встретиться с его знакомыми, это недалеко. «Почему так поздно? И зачем ехать мне?» — Это встреча с кредиторами. Ты будешь моим гарантом, что я верну деньги. Только оденься покрасивее, пораскованнее. Вспоминаю, что мама часто сопровождала папу в деловых поездках. Мне всегда было интересно, для чего она с ним едет, и мне родители объясняли, что это повышает статус папы. Значит, отчим хочет поднять свой статус? Если это поможет ему в решении проблем, почему нет… Надеваю свое самое нарядное платье, в котором ходила в театр, а Гена ждет, развалившись на диване. Он уже не плачет, глаза сухие, горят, на щеках лихорадочный румянец. Увидев меня, отчим начинает громко смеяться. — Агата, мы же не в церковь идем, это платье похоже на занавеску! Давай-ка я тебя одену. Он выходит и возвращается с платьем, наверное, это мамино, хотя она вряд ли бы стала такое носить. Надеваю, выхожу и смотрюсь в зеркало. Оно слишком короткое и облегающее, вырез глубокий, оно больше похоже на комбинацию. Я в нем как голая. Мотаю головой, но Гена хватает за руку и говорит со странным свистом, воздух будто сквозь зубы выходит. — Останься в нем, Агата, тебе очень идет. Ты просто красавица. Не бойся, я тебя в обиду не дам, ни на шаг не отпущу… — и правда делает шаг навстречу, в глазах вспыхивает незнакомый блеск. Отбираю руку и толкаю его в плечи. Он будто в себя приходит, трет ладонью лоб. — Что ты, Агатка, говорю же, буду твоим телохранителем, а платье тебе правда идет. Смотрю в зеркало и невольно отмечаю, что это правда, я какая-то совсем другая в этом платье. Взрослая. Но выйти из дома так все равно не могу, набрасываю на плечи прозрачную шаль, она спадает до пола и прикрывает грудь и ноги. Гена отходит в сторону, уступая мне дорогу. Он за рулем, я сажусь на заднее сиденье. В голову приходит, что можно продать машину, и я пишу Гене, но он отвечает немного раздраженно: — Машина в кредите, Агата, я не могу ее продать. Он уже совсем другой. Сейчас передо мной уверенный в себе мужчина, хорошо одетый, красивый, и в душу снова закрадываются сомнения. А действительно нет другого выхода? Если бы я могла спросить у мамы или хоть у кого-то. С тех пор, как мама вышла замуж за Грабова, от нас отдалились папины друзья и знакомые, а мама рассорилась со всеми своими подругами. С Натали они вообще враги, я так поняла, та пыталась соблазнить Гену. Машина тормозит, отчим помогает выйти. «Куда мы приехали?» — спрашиваю одними губами Гену, он ухмыляется. — Сейчас увидишь. Тебе понравится. Запахиваю шаль, осматриваюсь. Ночной клуб. Признаюсь, мне интересно, я никогда не была в ночных заведениях. Крепко держусь за локоть Грабова, он кладет ладонь на мою руку. И вообще, отчим чересчур деликатен и внимателен. Проходим через холл и спускаемся по лестнице, там нас встречает мужчина то ли армянин, то ли грузин, я их путаю. Хотя у папы в заказчиках их было много. — Саркис Ваграмович, я ее привел, — Гена ему разве что в ноги не кланяется. — Ну покажи свою красавицу… — начинает тот и замолкает, увидев меня. Я снова чувствую себя голой и кутаюсь в шаль. Мужчина поворачивается к Гене. — Это же полный… — Тише, Саркис Ваграмович, — отчим снова почти кланяется, — не пугайте девочку. — Ну что ты, конечно нет, — мужчина меняет тон и обращается ко мне очень ласково: — Пойдем, моя хорошая, нас уже ждут. Такое внимательное и уважительное обращение вселяет надежду. Наверное, мы сейчас сможем поговорить о долге Гены. Вдруг у меня получится их упросить подождать? Или разрешить ему отработать? Или мне. От меня не так много толку, но я могла бы мыть полы, я уже научилась дома после того, как разбежалась прислуга. И посуду тоже… Саркис тянет меня за собой, я цепляюсь за Гену — все равно страшно одной, — и мы втроем входим в помещение за резной дверью. Мне становится трудно дышать, грудь будто сдавливает. Гена выдирает из рук шаль и толкает меня в центр, там небольшое возвышение. Как будто маленький зал для зрителей со сценой, тут было бы удобно показывать небольшие пантомимы, мы такие любили смотреть с папой… Оглядываюсь по сторонам — одни мужчины, все сидят в креслах и выглядят очень прилично. Слишком странные взгляды на меня бросают, и я невольно обхватываю себя руками. — Господа, прошу внимания, — говорит худой мужчина с бородкой, — позвольте представить: Агата! В помещении воцаряется тишина, прерывающаяся лишь чьим-то покашливанием. — Какая же это Агата, это настоящий ходячий грех, Махмуд, — говорит один из сидящих. — Даю сразу десять тысяч. Остальные оживляются, переговариваются, а у меня возникает странное чувство дежавю, и потом в памяти будто простреливает. Папа говорил, я сама выберу себе мужа, и я любила это представлять. Вот я в красивом платье сижу, как принцесса на троне, а передо мной в ряд выстроились претенденты на руку и сердце. Папа придумывает им испытания, а я выбираю. Мне даже сон приснился однажды. Большая комната, не королевский зал, конечно, просто просторное помещение. Я не сижу, а стою. Выбираю, наверное. В комнате много мужчин, разных — не принцы, как я себе представляла, обычные, как наши с папой заказчики. А потом открывается дверь и входит он. Я еще не вижу его лица, но уже чувствую, знаю. Это Арсен, и он пришел за мной. В сознание врывается голос: — Начальная ставка десять тысяч долларов, шаг тысяча. Лица плывут, сливаются в один сплошной фон. Совсем теряюсь, это мой сон или явь? Зажмуриваюсь и вскидываю голову, а потом слышу, как за спиной открывается дверь. Глава 4 — Дочка Дворжецкого? Что она здесь делает? — Арсен шагнул в проем, но Саркис схватил его за локоть. — Тише, не кричите, Арсен Павлович, торги уже начались! — он попытался оттеснить его от двери. — Какие нахер торги? — Ямпольский вывернул Саркису руку и вдавил в стену коридора. — Ты детьми здесь торгуешь, ушлепок? Тот с шумом втянул воздух, упираясь в стену головой. — Ну и что, что дочка, вспомнили! Нет уже Дворжецкого, второй год как нет. А девушку отчим привел, долг у него карточный, на счетчике. Она совершеннолетняя, паспорт показать могу, немая правда, ну так это и к лучшему, меньше болтать будет… Арсен перестал бороться с желанием размазать Саркиса по стенке и впечатал его несколько раз лицом в венецианскую отделку. Отшвырнул в сторону и вошел в кабинет. — Двадцать пять тысяч! — громко объявил чернявый огрызок с подстриженной бородкой, Арсен поднял вверх руку. — На сегодня все, господа. Торги закончены, — и повернулся к Агате. — Этот урод тебя заставил? Ты тут не по своей воле?