Нара совсем близко. Я могу дотронуться до неё. Я ХОЧУ дотронуться до неё. Тяну руку, уже чувствую жар от нагретой солнцем кожи, но тут она сворачивает за угол… И меня пронзает страх, что я больше никогда её не увижу. Я подрываюсь, бегу за ней со всех ног, заворачиваю за тот же угол… Её нет. Пропала. Исчезла! Я лихорадочно кручу головой в поисках знакомой фигуры. И, уже почти придя в отчаяние, вдруг вижу Нару высоко на стене: она поднимается по лестнице вверх. Как? Где? Каким образом она там оказалась? Не вижу никаких ступеней, их нет! Бред. Это какой-то бред! Мечусь у подножия башни, колочу по ней кулаками, рычу, кричу, как ненормальный, зову её. Но она не слышит меня. Она уходит! – Etrafına bak, aptal!(*Оглянись, дурень!)– слышу я старческий голос. Мне некогда задаваться вопросом, откуда этот голос, я просто делаю, что мне велят. Есть! В стене позади меня выступ. И ещё один, и ещё… Я несусь по ступенькам вверх, задыхаясь, обливаясь потом. Я должен догнать её! Какая странная лестница: то она вьётся снаружи башни, причём без всяких перил, и приходится жаться к стене, чтобы не навернуться с высоты в пропасть, то она ныряет в прохладный тоннель, по которому приходится двигаться чуть ли не на ощупь. Пролёты расположены хаотично, никакого логического порядка – то влево, то вправо, то снова вправо. Я совсем запутался, знаю одно: я поднимаюсь вверх. Я следую заней. Из глубокой тени я неожиданно вырываюсь на ослепительно яркий свет. Глаза режет, сердце бешено стучит в горле, грудь едва не разрывается надвое. В нос ударяет густой запах мандарин, а под ногами целая россыпь этих золотисто-красных, спелых плодов. Я вижуеё. Она парит над синей бездной, купаясь в солнечных лучах. Ветер ласкает её тело, играет с распущенными волосами, треплет подол юбки, приподнимая его, и облизывая гладкие икры и колени. Чёрт! Я, кажется, ревную её к ветру. – Заир… Наши глаза встречаются. На лице её счастливая улыбка – я ещё никогда не видел, чтобы она так улыбалась. И я таю от этой улыбки, как снег под солнцем. Нара раскидывает руки в стороны, как крылья, и, приветствуя меня, кричит захарит… Я вздрагиваю и просыпаюсь. Сердце гулко бьётся о рёбра. В ушах всё ещё звучит её крик, её зов. И у меня нет больше сил противиться ему. Глава 35. Линара. Глава 35. Линара. – Эй! Меня прямо-таки подбрасывает от неожиданности. – Neden bağırıyorsun? Kimi çağırıyorsun?(*Чего кричишь? Кого зовёшь?) Я со страхом оборачиваюсь, и глаза мои чуть не вылезают из орбит. В плотной тени скалы, к которой примыкает башня, на высоком топчане, укрытом коврами и разномастными подушками, восседает старуха, такая древняя, будто сама рождена этими камнями. С ног до головы укутана в тёмные одежды, в руках клюка, в глазах суровость. Я бы приняла её за призрак, если бы из-под обширной юбки, трепыхающейся на ветру, не проглядывали фирменные треники с лампасами, а рядом не валялись стоптанные найки. Но гораздо больше поражает меня то, что она сидит под настоящим мандариновым деревом, невесть каким образом оказавшимся здесь. Старым, с потрескавшейся корой и скрюченными, полусухими ветками, на которых, тем не менее, ещё висят спелые плоды. Мандариновое дерево на крыше. Чудо, другого слова у меня просто нет. – Neden sessizsin? Dilini mi yuttun? Sen kimsin?(*Чего молчишь? Язык проглотила? Ты кто?) – Я-я… Линара. – Kim?(*Кто?) – Ben Linara'yım, büyükanne…(*Я Линара, бабушка!) – Nara?(*Крик, зов)– старуха удовлетворённо качает головой. – Хорошее имя. Сильное. Поэтому так хорошо кричишь захарит? От порыва ветра на топчан падает три мандарина. Не вставая, старуха подбирает ближайшие два и кладёт в корзину, уже почти полную оранжевых плодов. До третьего она пытается дотянуться клюкой, но неловко отталкивает его, и тот падает с топчана и катится в мою сторону. Я подбираю пахучий плод, подхожу и протягиваю его старухе. Коричневой, и такой же корявой и сухой, как ветки старого дерева, рукой, она отводит мою ладонь. – Это тебе. Ешь, – приказывает старуха, и хлопает рядом с собой по лежаку. – Садись и ешь. Странно, но я слушаюсь беспрекословно. Разуваюсь, присаживаюсь на ворсистый ковёр, устилающий доски, подбираю под себя ноги, так же, как старуха, и начинаю неторопливо чистить мандарин, глядя вдаль. Молчим, пока я высасываю сладкий нектар из волокнистой мякоти. Вкус необычный, не такой, к какому мы привыкли: слаще, душистее, но с крапинкой горчинки, будто морская соль въелась. – Вкусно? – спрашивает Ямур, ибо это, должно быть, она и есть. – Очень. – Как любовь: сладко-горькая. М-да. Лучше и не скажешь. – Ну, так что, Нара? Мужчину своего зовёшь, да? Я вдруг жутко смущаюсь, опускаю голову. – Нет, я просто… Нет. Нет никакого мужчины, бабушка. – Врёшь. Ветер путает мои волосы, чайки, крича, проносятся над нами. И именно сейчас мне до жути хочется поделиться с кем-то своей болью, поплакаться, как маленькой, и получить утешение. Пусть даже от совершенно незнакомой мне старухи, на этой «крыше мира», окружённой синевой. – Ну… Я не могу, понимаете? Мне нельзя. Он не свободен, и… У него другая. – Нет других! – резко прерывает меня Ямур, стукнув клюкой по полу и сердито хмуря седые брови. – Ты есть. Нара. У тебя крик громче. Зов сильнее. Огонь жарче. Других нет, если сама захочешь. Ты решаешь. А он уже за тобой идёт. Если бы так! Я вздыхаю: – Всё очень сложно, бабушка. Ямур неожиданно теряет весь свой запал оракула, кряхтит и подбирает очередной упавший рядом мандарин. – Ну, если сложно, тогда надо у звёзд спросить, – говорит так, будто речь идёт о чём-то совершенно обыденном, например, о рецепте пирожков с мандаринами. – Как это? – недоумеваю я. – Как, как? Приходи сюда ночью, когда звезды близко. Протянешь руку, коснёшься звезды, она сядет тебе на ладонь, – Ямур показательно бьёт заскорузлым пальцем в свою сморщенную ладошку, – и ты узнаешь свою судьбу. Ночью. Ночью приходи, Нара. Всё для себя и выяснишь. – Бабушка Ямур! Неожиданно на крышу, как чёртик из табакерки, выпрыгивает Мирай. – Я тут, дочка! Чего тебе? Девочка подходит ближе. Забавная, задорная, в своих безразмерных джинсах и аляповатой майке. – Ты опять забыла? Медсестра пришла капельницу ставить, а тебя нет, – звонким голоском отчитывает она Ямур. Старуха заволновалась, засуетилась, пытаясь вытащить из-под себя задеревеневшие ноги. – Ой, Аллах! Зака́пали совсем старуху. Тыкают, тыкаю в меня свои иголки, я вам что, вышивка, что ли? Мирай смеётся, привычным движением помогая Ямур справиться с ногами, и, присев на корточки, одевает ей кроссовки, пока та ворчит, но послушно подставляет ступни в тёплых вязаных носках. Я подхватываю женщину под локоть с другой стороны, и мы с Мирай осторожно поднимаем старушку, ставя её на пол. – Охох-ох… – она с трудом передвигает ноги. Мы медленно ползём к двери, которую я поначалу не заметила. – Корзину забери! – спохватывается Ямур. – Да взяла я, взяла, не волнуйся, ­– успокаивает её Мирай. – На кухню отнеси. Пусть вымоют и на стол поставят. Витамины. – Ладно. – А я думаю, как она сюда забралась? – говорю, когда девочка толкает покосившуюся створку перед нами. – А тут лифт есть. Старый, правда, примитивный, но работает. Вот она время от времени, и устраивает вылазки на крышу. Любит Ямур это место, да, бабуля? – Кто-то же должен мандарины собирать. Вас ведь не дождёшься. Мирай добродушно посмеивается, не возражает. Лифт смахивает на плетёную клетку с щербатыми досками вместо пола. Я с опаской ввожу в него старушку, и вхожу сама. Мирай бодро шарахает ладонью по огромной медной кнопке на болтающейся панели, клетка дёргается и неожиданно плавно ползёт вниз, вдоль каменной стены. Чудеса Старого дома продолжают поражать меня. Мы проходим галерею над пустым внутренним двориком, в котором, как в колодце, разносится эхо от наших шагов, и заводим Ямур в небольшую комнату, завешанную и застеленную старинными коврами ручной работы. Там мы со всеми предосторожностями передаём старушку в заботливые руки дожидающейся нас медсестры и отправляемся восвояси, прихватив с собой корзину. – Ямур родилась в этом доме, – объясняет Мирай. – Знает все его тайные уголки и закоулки. Мне иногда приходится часы тратить, чтобы найти её. Но её любимое место – крыша с мандаринами.