– Эта «ситуация», как вы ее называете, включает в себя Новую Зеландию. – Изабелла услышала, что в ее голосе появились ледяные нотки. – Окленд. Новая Зеландия. Переезд. Расставание с Англией. – Я все понимаю. Но у нас есть юридический документ, в котором ничего не говорится о месте проживания детей. Я не могу понять, почему ваш адвокат во время бракоразводного процесса не посоветовал вам отказаться от некоторых пунктов этого соглашения, особенно тех, что касались страны проживания мальчиков. «Потому, что мне пришлось согласиться на условия Боба, – подумала Изабелла, но ничего не сказала. – Потому, что, если б я этого не сделала, он выложил бы информацию о моей жизни моим же руководителям. А если б это произошло, я была бы уничтожена, и он знал об этом. Потому что я пью. Но я не алкоголик. Бобу это, черт возьми, прекрасно известно, но он был готов использовать любые аргументы, лишь бы мальчики остались с ним и с чертовой Сандрой, которая появилась – вы только подумайте – уже через четыре месяца после развода». – В то время я не поняла, что там было написано, – пояснила суперинтендант, что являлось, естественно, ложью. Она просто не предвидела, что Боб может получить предложение, которое позволит ему оседлать волну успеха. И несмотря на то что его волна оказалась в Окленде, она не могла винить его за то, что он на нее запрыгнул. У них обоих были профессиональные амбиции. Но проблема заключалась не в этом. Проблемой была сама Новая Зеландия и то, как часто Изабелла реально сможет прилетать туда, чтобы навестить детей. – Я не знаю, что может произойти, если мы будем настаивать на разбирательстве, – произнес Уэйнрайт. – Я хочу остановить его, – ответила суперинтендант. – Я хочу видеть своих детей. И мне все равно, сколько это будет стоить. Я найду деньги, чтобы расплатиться с вами. В этот момент она увидела Барбару Хейверс – зеленую с похмелья, но живую, – которая направлялась в ее сторону, и закончила разговор. Руки суперинтенданта тряслись от ярости и от многочисленных водок, вина и портвейна – она поняла, что ей надо было опохмелиться, прежде чем встречаться с сержантом, но с этим уже ничего нельзя было поделать. Она устроила шоу и заставила себя проглотить бо?льшую часть английского завтрака, а когда они с Хейверс расстались, налила себе на дюйм припасенной водки, прежде чем покинуть гостиницу с запасом бутылочек в сумке. И вот сейчас Ардери бросила пустую бутылочку в перчаточный ящик. Четыре мятных таблетки решили проблему с ее дыханием, и она, поправив помаду, перешла через улицу, предварительно внимательно посмотрев по сторонам на предмет проезжающего транспорта. Пивоварня была еще закрыта, но последняя модель «Мерседеса», стоявшая перед зданием, говорила о том, что Клайв Дрюитт должен быть где-то внутри. Казалось, что он следил за ней – Изабелла надеялась, что он не видел, как она пьет водку, и взгляд, брошенный на машину, стоявшую через дорогу, подтвердил ее надежды, – потому что или он сам, или кто-то, кого она приняла за мистера Дрюитта, сразу же открыл перед ней полупрозрачную матовую входную дверь. На ней буквами, совпадающими по стилю с буквами на неоновом рекламном объявлении, была написана фамилия Дрюитт. Сама же реклама приглашала посетителей в пивоварню Дрюитта, где их ждали отличные закуски, еда и сидр. – Старший детектив-суперинтендант? – Мужчина говорил настороженным голосом, как будто старался не судить о ней по первому впечатлению, до того как поймет ее намерения и выслушает ее мысли по поводу смерти его сына. – Клайв Дрюитт, – представился он, когда Изабелла утвердительно кивнула. – Благодарю вас за приезд. – Не стоит благодарностей. Благодарю, что вы согласились встретиться со мной здесь, а не в Бирмингеме. – У меня были здесь дела, – пояснил мужчина. – Прошу вас, входите. Здесь мы с вами практически одни. Работники на кухне подойдут к половине одиннадцатого. Он закрыл и запер за ней дверь и пригласил Изабеллу пройти вслед за ним по восстановленному, но искусно состаренному древнему полу. От старости он был темным, как и остальной интерьер старого склада, в котором находилась длинная и сучковатая стойка бара и столы со стульями различных стилей и эпох. По контрасту со всем этим за прозрачными стеклами позади барной стойки находились сверкающие резервуары из нержавеющей стали. От них шли трубы и трубки к насосам, а запахи хмеля, дрожжей и поджаренного зерна служили отличной рекламой приготовляемого продукта. Дрюитт провел ее к одному из столов, длинному, в стиле монастырской трапезной. Вместо стульев он был окружен лавками, а на столешнице стояли ряды картонных коробок, некоторые из которых были открыты, а некоторые – запечатаны. – Мой мальчик не мог убить себя, – сказал мужчина. Как будто это было подтверждением его слов, он достал из одной из коробок семейную фотографию в рамке и протянул ее Изабелле. На ней было изображено, как поняла суперинтендант, все семейство Дрюиттов: мама, папа, взрослые дети, их мужья и жены, множество внуков и идеально ухоженный спрингер-спаниель. Все они были артистично расставлены профессиональным фотографом, который мудро посоветовал всем им одеться одинаково. Они выбрали голубые джинсы и белые рубашки, хотя двое мужчин и одна из женщин – надо признаться – выглядели бы лучше, если б выбрали что-то, в достаточной степени скрывающее то, что лишь с натяжкой можно было назвать мускулами и изгибами тела. Ардери легко смогла определить Йена Дрюитта. Он стоял в середине группы взрослых детей, и он был единственным из всех, кто не стал надевать джинсы и рубашку. Вместо этого на нем была одежда священнослужителя. Изабелла решила, что фото было сделано в день его ординации, или как там еще называется официальное рукоположение в чин диакона. Это было первое фото Йена Дрюитта, которое увидела суперинтендант, если не считать фотографий мертвого тела из файлов детектива Пажье. Как и все его братья и сестры, отец, мать и несколько внуков, Йен был рыжеволосым. Кроме того, он носил очки и был пухлым, с сутулыми плечами, говорившими о желании или спрятать свой рос, или, что было более вероятно, сделаться незаметнее. Потому что эти три отличительные черты – очки, рыжие волосы и лишний вес – всегда вызывали повышенное внимание хулиганов. «Интересно, – подумала Изабелла, – сильно ли он страдал в детстве от более агрессивных сверстников?» А еще ей было интересно, как это могло на него повлиять. – Он никогда не причинил бы себе зла. – Клайв Дрюитт как будто прочитал ее мысли. Изабелла взглянула на него. Было видно, что сделала с ним смерть сына. Он сильно похудел, и от этого все его лицо собралось в складки и покрылось морщинами. На фото он выглядел стройным, а сейчас у него был истощенный вид. Выдавшиеся скулы были обтянуты кожей, глаза ввалились, а руки стали костлявыми. Волосы потускнели; их рыжий цвет постепенно превращался в цвет соломы. В Шропшир Изабелла приехала не для того, чтобы выяснять что-то об умершем человеке, но говорить об этом его отцу она не стала. Суперинтендант находилась здесь для того, чтобы оценить, как проводились два расследования, а это в большей степени касалось оценки работы полиции, чем выяснения того, как жизнь Йена Дрюитта могла привести к его самоубийству. И если она правильно сделает свою работу, исключив возможность каких-либо нарушений, то результаты ее расследования совпадут с результатами двух предыдущих. И тем не менее ей надо было вести себя со всей осторожностью, так как отсутствие расследования со стороны КСУП могло насторожить мистера Дрюитта. – Я встречалась в Лондоне с членом Парламента, представляющим ваш округ, – сказала Ардери, – с мистером Уокером, в присутствии помощника комиссара полиции Метрополии. Мистер Уокер выразил нам свою – и вашу, мистер Дрюитт, – озабоченность. Я с этим полностью согласна. – В этом была некая ложь, но она хотела убедить отца, что его тревога воспринимается серьезно. – Мы с моим сержантом изучим прошлые расследования, которые завершились вердиктом коронера[81] о самоубийстве. Дрюитт не был дураком. Он быстро сообразил, что ее присутствие не значит возобновления расследования. – У Йена не было на то причин, – сказал он. – Вы можете спросить любого, и он вам это подтвердит. – Мужчина подошел к одной из запечатанных коробок, открыл, покопался в ее содержимом – Изабелла увидела, что это была в основном одежда, – и, не найдя того, что искал, открыл следующую. На этот раз он нашел искомое под стопкой шерстяных свитеров – и протянул суперинтенданту деревянную дощечку с просьбой «посмотреть на это». Ардери увидела, что доска сделана из древесины красивого вишневого цвета, а на ней укреплена бронзовая табличка с надписью, гласившей: Человек года города Ладлоу, а под ними имя Йен Дрюитт и дата, относящаяся к началу марта. Над надписью был изображен замок Ладлоу с развевающимся над центральной башней флагом. Изабелла подумала, что награда сделана со вкусом. Она не походила на одну из тех второсортных поделок, которые власти города часто вручают как символ своей благодарности. – Они наградили его вот этим, – сказал Дрюитт. – Мэр и муниципальный совет. Церемония проходила в зале заседаний совета: речи, фуршет, музыканты из колледжа… Говорю же вам, у него не имелось никаких причин убивать себя. У него были друзья и люди, которые любили его. У него было все, о чем он мог мечтать. «И в дополнение ко всему этому, – подумала Изабелла, – обвинение в педофилии». Однако вслух она этого не произнесла. Суперинтендант знала, что эта табличка ничего не значит с точки зрения глобальной картины произошедшего, и хотя она была очень мила, это был всего лишь жест. Кроме того, в случае с Йеном Дрюиттом эта табличка, и церемония, и это выступление оркестра и все остальное могли послужить толчком для кого-то уже достаточно разозленного, кто анонимно запустил механизм в действие. – Наш Йен? – продолжал между тем Клайв Дрюитт. – Да у него не было ни одного депрессивного дня в жизни. Он никогда не грустил и не хотел большего, чем у него уже было. Вы что, считаете, что это портрет самоубийцы? Услышав это, Изабелла засомневалась, что Дрюитт слышал что-нибудь об обвинении в педофилии. Но он должен был. Такое не могло пройти мимо него. Хотя он и не хочет думать об этом. Ни один отец не захочет услышать подобное о своем сыне. – А вот это, – сказал отец. – Вы только взгляните. – Из той же самой коробки он достал сложенную газету. Изабелла заметила, что это было местное издание «Эхо Ладлоу». На первой странице размещался отчет о церемонии, во время которой Йену Дрюитту был присвоен титул «Человек года». Там же рассказывалось о том, чем он занимается в Ладлоу, и перечислялись его достижения – прошлые, настоящие и те, что ждали его в будущем. Они выглядели действительно впечатляющими. Но ни одно из них не доказывало, что он не мог быть самоубийцей. А если он им не был, то его кто-то должен был убить, или же он умер случайно. Первое было невероятно, принимая во внимание место, где он умер, а второе было невозможно по той же причине. – Мистер Дрюитт, – сказала суперинтендант, – уверяю вас, что и я, и моя коллега, мы обе, внимательно исследуем все, что касается произошедшего в ту ночь в полицейском участке. Мы изучим все написанные отчеты и проверим все процедуры, которым следовали занимавшиеся этим делом полицейские и КРЖП. И если в том, что попало в отчеты, есть какие-то ошибки, то мы обязательно обнаружим их. Дрюитт повернулся к ней лицом, и Изабелла увидела: он пытается понять, что именно она имеет в виду. Прошло несколько мгновений; за это время Ардери успела заметить, что они были не одни, как она думала вначале. За стеклом молодая женщина в комбинезоне делала что-то возле резервуаров, занося пометки на планшет, который был у нее в руках. – Значит, расследование не возобновляется, так? – проницательно заключил Дрюитт. – Вы приехали для того, чтобы аккуратно все здесь зачистить… Так вот, послушайте меня, старший детектив-суперинтендант Как-Вас-Там-Зовут. Со мной этот номер не пройдет. Я хочу, чтобы расследование возобновилось, и именно это обещал мне Уокер после своей встречи в Мет. – Но ведь это только начало. – Изабелла постаралась говорить рассудительным голосом. – После того как я и моя коллега закончим свое расследование по поводу действий полиции здесь, в Ладлоу, мы подготовим отчет для нашего руководства. На основании этого отчета будут выработаны рекомендации. У самих нас нет права давать рекомендации, это делается нашими начальниками. – Ложь на грани, хотя и достаточно похожая на правду. Конечно, они могут вести расследование сколь угодно долго, внимательнейшим образом опрашивая всех, кого уже опросили. Но насколько Изабелла могла судить в данный конкретный момент, это будет бесполезным расходованием их времени и ресурсов полиции Метрополии. – Я хочу, чтобы вы поговорили со всеми – действительно со всеми, – кто знал моего мальчика, – сказал Дрюитт. – А особенно хочу, чтобы вы с пристрастием побеседовали с тем полицейским – как его там зовут, – который оставил Йена в одиночестве на бог знает какое время и по бог знает какой причине. И если этого не произойдет, вам придется иметь дело с моими адвокатами. Со всеми сразу. «Это не совсем то, что планировалось», – подумала Изабелла. Если ему не понравится то, как они будут работать, то он, без сомнения, опять позвонит своему члену Парламента. Ей необходимо нейтрализовать его, пока этого не произошло. Хильеру не понравится, если на него выйдут или этот член Парламента, или адвокаты Дрюитта. Это также не понравится ни главному констеблю Уайетту, ни кому-либо еще. Суперинтендант провела рукой по недавно открытой коробке. – Все понятно, мистер Дрюитт. Вы позволите мне забрать это с собой? – Эти вещи, принадлежавшие Йену? А зачем они вам? Наверное, хотите забросить их куда подальше, а? – Совсем нет! Среди вещей вашего сына может находиться что-то, что даст нам зацепку. – И вы мне их вернете? – Ну конечно. И я напишу вам расписку. – Я не очень-то доверяю вам и вам подобным, особенно когда вы говорите, что Йен покончил с собой. Люди, посвятившие себя Богу, не кончают жизнь самоубийством. А Йен посвятил свою жизнь именно Богу. Ладлоу, Шропшир Днем здание участка, построенное в форме латинской буквы L, не сильно отличалось от того, что Барбара видела ночью, хотя сейчас свет в нем не горел, все окна были закрыты, а на парковке не стояло «Панды». На ней не было вообще никакого транспорта, и сержант поняла, что полицейский общественной поддержки еще не подъехал. Это давало ей шанс осмотреть здание при дневном освещении, чем она и занялась. Здание стояло на вершине склона, лужайка которого обрамлялась зарослями вечнозеленого кустарника. Хейверс поняла, что, скрываясь за этими кустами, человек может подойти к участку незамеченным. Она так и сделала, для того чтобы оказаться на парковке позади участка. Здесь увидела камеру наружного наблюдения, которая была закреплена над дверью, ведущей с парковки в заднюю часть здания. Она и еще одна камера на фронтоне здания – вот и все, что обеспечивало визуальную безопасность участка. Вернувшись к фасаду здания, сержант внимательно изучила фронтальную камеру, которую успела заметить ночью. Оказалось, что та направлена на улицу и захватывает по крайней мере какую-то ее часть, помимо бетонных ступеней, поднимавшихся от проезжей части, и самой проезжей части. Барбару заинтересовал угол обзора камеры. Могла ли она, в дополнение к съемкам тех, кто входил и выходил из здания, снимать также саму входную дверь и трубку, расположенную рядом с ней? Зафиксирована ли камера намертво или ее можно двигать? Барбара размышляла над этими вопросами, когда мимо проехала патрульная машина. Дойдя до парковки, сержант увидела молодого человека, который вылезал из нее. – Сержант Хейверс? – крикнул он. – Простите, что заставил ждать. Старик Роб не торопился, устраиваясь дома, когда я его привез. – Эти слова доказывали, что перед ней тот самый полицейский общественной поддержки. Барбара заметила, что Гэри Раддок был крупным парнем. В нем было больше шести футов роста[82], и хотя его фигура выглядела округлой, это говорило скорее о его мускулатуре, чем о жире. Темные волосы коротко подстрижены, но не в стиле футбольного хулигана; лицо круглое. Он выглядел до скрипа вымытым и был идеально выбрит. – Гэри Раддок, – ПОП пожал ей руку твердой рукой. – Вообще-то все зовут меня Газ. Долго ждете? – Барбара, – представилась Хейверс в ответ. – Несколько минут. Роб – ваш дедушка? – Скорее мой арендодатель. Он не захотел жить в доме для престарелых, для этого он слишком вздорный. Но и с дочерью жить не хочет. Твердое НЕТ. Так что я – это компромисс. Я ухаживаю за ним по утрам и вечерам, а днем, пока я на работе, за ним приглядывает сосед. Давайте пройдем внутрь. – Эта штука движется? – спросила Барбара. Газ оторвался от двери, которую открывал ключом, и проследил за направлением ее взгляда. – Камера? – уточнил он. – Не имею ни малейшего представления. Даже не знаю, работает ли она сейчас, после того как участок закрыли. Можем попробовать подвигать ее позже. Где-то внутри должна быть швабра… Газ провел Барбару внутрь. – Кофе? Вода? Чай? Она фильтрованная. Я имею в виду воду. В холодильнике кувшин с фильтром. Барбара сказала, что вода вполне подойдет, а Гэри решил выпить кофе. Он провел ее в комнату, которая служила столовой в то время, когда участок полностью функционировал. Теперь это был склад, в одном из углов которого стояла гора коробок, промаркированных различными датами, а также коробки с бумагой и картриджами для копира. – Какой стыд, – произнесла сержант. Раддок оглянулся на нее через плечо и понял, куда она смотрит. – Сокращения были действительно серьезными, – сказал он. – Одна из причин, почему я не смог стать кадровым полицейским. А теперь… конечно… после всего, что произошло, мне вообще повезло, что меня не уволили. Хотя думаю, что кадры для меня были исключены с самого начала – я не большой спец в чтении. – В чтении? – Барбара не была уверена, что понимает, о чем это он. Раддок продолжил приготовление кофе, достав из буфета пачку «Нескафе» и электрический чайник вместе с большой кружкой, посвященной юбилею Общества защиты домашних животных от жестокого обращения. – Я путаю слова и буквы, – объяснил Газ. – Сначала я думал, что это результат того, как меня учили. А потом сбежал в Белфаст и попробовал ходить в специальный класс, но ничего не изменилось. Он открыл кран и вымыл стакан. Передав его Барбаре, помог ей налить фильтрованной воды.