На самом деле мы оба — и я, и мама — сжирали себя заживо чувством вины. Прозевали, не досмотрели, были недостаточно внимательными, слишком циклились на себе и своих проблемах, теперь кажущимися нелепыми и пустыми. Мы были эгоистами. Все трое. Да. Но даже не это самое страшное. За двадцать с лишним лет мы так и не стали семьей. Я бы мог попытаться проложить между родителями мост, соединить враждующие берега, но предпочёл самоустраниться и заняться собственной жизнью. Отец мог бы относиться с уважением к своей жене, которую по-своему любил и ненавидел, а она… она тоже много чего могла, но не сделала. Папа умер через месяц после возвращения в Москву. В собственной кровати и в присутствии сына и рыдающей жены. Сейчас я понимаю, что целый месяц — в два раз больше, чем прогнозировали врачи, но тогда… тогда время летело словно комета, а потом вдруг замерло и оборвалось… для одного из нас. И пусть это были по-настоящему тяжелые и страшные дни, но мы провели их вместе, в полной мере ощутив крепость утраченных когда-то связей.» — Макс, ты почему не сказал, что собираешься приехать? Меня бы захватил, — в гостиную вплывает мама, позвякивая связкой ключей. Задумавшись о своем, я не услышал, как она вошла. — Я с работы. Мне не по пути, — быстро закрывая коробку, отзываюсь я. — Бледный какой-то… — недовольно хмурится мать, поглаживая выпирающий живот, на который я стараюсь не смотреть. Мне все еще не по себе от того, что мой брат или сестра родится раньше годины со дня смерти отца. — Да нормальный, мам. Не придумывай, — отмахиваюсь я. — Похудел, — качнув головой, она останавливается в шаге от меня. — Как диплом получил, так и пашешь с утра до ночи. Еще и ешь наверняка всякую дрянь. — Мам, прекращай. Я хорошо питаюсь и спортом заниматься успеваю. А работаю как все, кто к чему-то в этой жизни стремится. — Весь в отца. Вот он слово в слово говорил, и чем это закончилось? — мама упирает руки в округлившиеся бока. — И не смотри на меня, как на врага народа. Я тебе дело говорю. Работа работой, а отдыхать тоже нужно. — В эти выходные планируем с парнями на озеро рвануть. На сапах покатаемся, поплаваем. Погоду, вроде, обещают жаркую, — успокаиваю раскудахтавшуюся наседку. — На озеро с друзьями — это хорошо, — мама снова любовно оглаживает свой живот, смотрит на меня с теплой улыбкой. — А девушки будут? — в ее глазах появляется любопытный блеск. — Глупый вопрос, мам, — раздраженно отзываюсь я. С тех пор, как ее личная жизнь устаканилась, она с особой прытью решила взяться за мою и при каждой нашей встрече дотошно пытает меня на эту тему. — Ник как удочку закинет, так сразу все русалки наши. — Ну я же серьёзно спрашиваю, — с досадой восклицает мама, явно лелея надежды на другой ответ. — А я серьезно отвечаю. — Не может быть, чтобы у красивого двадцатитрехлетнего парня не было постоянной девушки. Ты просто от меня скрываешь! — Ты тоже всего не говоришь, — с упреком напоминаю я, опуская взгляд на круглый, как мячик, живот. — Знаешь, уже кто там? — Мальчик, — сияя улыбкой, счастливым тоном отвечает мама. — Мы в субботу с Вадиком на УЗИ ходили. Не представляешь, как он рад. — А дочка его тоже рада? Или вы Ульянку еще не осчастливили? — по изменившемуся выражению лица понимаю, что актуален второй вариант. — Не напоминай, эта мелкая егоза все нервы мне вымотала, — мрачнеет мать. Отношения с будущей падчерицей у нее пока не складываются и, боюсь, что с маминым гонором сложатся не скоро. — Ладно, мам, я поеду. Вадику привет не передаю. Мы с ним днем в офисе пересекались. Он, кстати, про УЗИ тоже умолчал. Отлично шифруетесь. Молодцы. — не хочу ни язвить, ни расстраивать ее, но получается как-то само собой. Так и не научился притворяться и лить в уши то, что от меня хотят услышать. Прихватив коробку с фотографиями, разворачиваюсь в сторону выхода. — Макс, не злись на нас, пожалуйста. Мы же понимаем, как тебе сложно, — увивается за мной мать, тормозит за локоть в прихожей. — Я знаю, у тебя обида за отца… Но вот так получилось! Мы же ничего не планировали. — Саша однажды тебе почти то же самое сказала, но ты ее слушать не захотела, — совершенно не к месту вспоминаю я. Мама резко бледнеет, прячет глаза и даже отпускает мой локоть, за который цеплялась, как утопающий за спасательный круг. Отступив назад, защитным жестом складывает руки на животе, где растет и развивается мой брат. Прости, мелкотня, я не специально нашу мамочку нервирую. Потом сам поймешь, как с ней иногда непросто. — Прости меня, Максим. Я психанула тогда… Можно было как-то иначе, а не так…, — неожиданно извиняется мама. Это настолько не свойственно ее неуступчивому характеру, что в голове проскакивает шальная мысль, а не послышалось ли мне? — Да и потом дел наворотила… — шумно выдохнув, добавляет она, подняв на меня кающийся взгляд. Ну, и как это понимать? Блядь, она бы не выглядела так убито, если бы речь шла о какой-то незначительной херне. Поставив коробку на пол, прислоняюсь плечом к косяку дверного проема и складываю руки на груди, всем видом показывая, что с места не сдвинусь, пока не получу внятные объяснения. — С этого момента подробнее, мам, — требую я, окинув ее испытывающим взором. — Саша звонила…, — мама подпирает противоположную стену, на лице смятение и что-то еще, не поддающееся расшифровке. — Кому? — Тебе. — А я почему об этом не знаю? — Мы только в госпиталь прилетели. Все на эмоциях. Такой шок… Не до нее было. Ты куда-то отошел, и я ответила… — она замолкает, подбирая слова, а меня словно обухом по голове. — Клянусь, не помню, что я ей наговорила. Сама не своя была. В здравом бы уме никогда… — Раз извиняешься, значит, что-то помнишь, — недоверчиво прищурившись, утверждаю я. — Ну что я могла ей такого сказать? — вспыхивает мама, нервно заламывая руки. — Обидеть, оскорбить, унизить, но мое мнение она еще в Сочи выслушала. Да, сгоряча. Да, перегнула. Да, ляпнула, что ты с друзьями в клубе, а телефон дома забыл. Подумаешь, какая гордая фифа. А она как представляла? Что ты у ее юбки сидеть будешь и пылинки сдувать? Да я вам обоим глаза открыла! Потом спасибо мне скажешь… — Мам, ты… — слова застревают в горле. В венах закипает токсичная ярость с горькой примесью предательства. Дёргаюсь в сторону матери, но тут же отступаю назад. Грудную клетку ломит, кулаки сжимаются от собственного бессилия. Мама держится за свой живот, в глазах отчаянье и страх, и я понимаю, что ни черта не могу сделать. Даже накричать не посмею. Её же волновать нельзя, а меня можно… Вдребезги. Наотмашь. Потому что ей так захотелось. Потому что она мать и имеет право. — Ну были же потом клубы, Макс! И не один раз, и не два. И девки были… Где я соврала? А? Где обманула? — всхлипывает она, приближается ко мне вплотную, обнимает, щедро смачивая мою футболку слезами. Я не реагирую, не могу. Не чувствую ничего. Словно окаменел. — Ну прости меня, Максим. Дура я вот такая у тебя, но любя же. Я для своего сыночка самого лучшего хочу. Девушку хорошую, умную, без багажа за плечами… — Почему сейчас решила покаяться? — внезапно осеняет меня. Ступор потихоньку отпускает, а мозги начинают работать в усиленном режиме. — Молчала бы и дальше. Я бы все равно правды не узнал. Ты ее звонок стерла? — Да, — подавленно кивает. — И переписку тоже. Я позже на ее смс ответила. Сашка подумала, что это ты… когда вернулся. — Из клуба, — мрачно заканчиваю я. — И что я ей написал? Она молчит, хлюпая носом, ласково гладит по плечам как в детстве, но сейчас это ни хера не работает. Бомбит меня по-взрослому, выворачивает до ломоты в мышцах. — Говори, мам, — не повышая тона, бросаю я, а она вздрагивает, словно я ее ударил. — Что между вами… всё. Не хочешь больше ничего. Наигрался…. — запрокидывает лицо, смотрит с раскаянием. — Охереть не встать. Это же полный пиздец, — не стесняюсь в выражениях, но мама будто и не замечает моей грубости. Как обычно слышит только себя, а все мои слова пролетают мимо ее ушей. Про пароль спрашивать бессмысленно. Дату моего рождения она знает не хуже меня. Сам дурак, но до этого случая никто в мой телефон не залезал, да и паролем я не пользуюсь с тех пор, как заработала функция распознавания лица. — Это бы все равно случилось. Я всего лишь ускорила процесс. Но мне очень жаль, что влезла… — Что изменилось теперь? К чему эти слезливые признания? — отстраняю ее за плечи, пытливо заглядывая в зарёванные глаза, и снова вижу ложь. Мама опускает голову, растирая слезы по лицу вместе с поплывшим макияжем. Успокаивается, делает глубокий вдох и продолжает: — Мы с Вадиком встретили ее в субботу. Столкнулись в коридоре больницы. Сашка, конечно, опешила, я хотела мимо пройти и надо было… — цедит с раздражением. — Вадим ее узнал… Он же не в курсе, что мы с Мальцевой больше не общаемся. Я и Кристинку с Верой после похорон Эдгара не видела, но они звонили мне регулярно, морально поддерживали. — Дальше что? — подталкиваю я, когда мама снова начинает буксовать, путаясь в показаниях. — Про подруг ты к чему? — К тому, что… — высморкавшись в бумажную салфетку, она смотрит на меня прояснившимся твердым взглядом. — Мальцева не знала, что я мужа похоронила. Теперь вот знает. — Как не знала? — обескураженно переспрашиваю я, тщетно пытаясь сложить воедино все услышанное. Не выходит. Хоть убей, но не сходится расклад. — А Вера с Кристиной? — Я попросила ничего Мальцевой не говорить. — И они согласились? — в очередной раз не верю своим ушам, глядя на женщину, которая меня родила и воспитала, как на незнакомку. Кто ты, черт подери? — У меня муж умер! Конечно, они поддержали мою сторону. Но теперь-то понятно, что смысла скрывать нет, — мама нервно дергает плечом. — Ты не поверишь мне сейчас, но я и сама смертельно устала от этой ноши. Раньше надо было тебе обо всем рассказать. Я жалею. Правда, жалею, но ты когда-нибудь поймешь, что любой родитель будет всеми правдами и неправдами защищать своего ребенка, даже если тот давно вырос и мнит себя взрослым. Это инстинкт, против которого не попрешь. Мозгами я понимала, что творю дичь, но материнское сердце говорило другое. — Про инстинкты и материнское сердце — это, конечно, сильно, — холодно чеканю я. — Но тобой руководили эгоизм, ревность и глупые стереотипы. — Ты ошибаешься! — Мне больше нечего тебе сказать. — Максим! — на надрыве звенит ее голос. — Всё, мам, я поехал. Снова подхватив коробку, открываю дверь и выхожу на крыльцо, желая как можно скорее убраться подальше от этого дома. Обдумать все в тишине. Без материнских истерик и попыток надавить на жалость. Сука, я же все это время всерьёз считал, что Снегурке на меня настолько похер, что даже позвонить и выразить соболезнования оказалось выше ее достоинства. А Сашка не знала ничего, и подружки промолчали в угоду моей мамочке. Вот такая она, блядь, женская дружба. — И ты так уйдешь? Бросишь беременную мать в слезах? — выбегая следом, кричит мне в спину манипулятор уровня «бог». — Не стой на сквозняке, мам. Продует, — не оглядываясь, равнодушно отвечаю я и, бросив коробку с обломками своей семьи в багажник, уверенно сажусь за руль. Глава 18 Александра