Это могло означать очень многое, но Франц отдал бы правую руку на отсечение, что явно не желание взять его на конную прогулку. Мюриель скривила губы и звучно шмыгнула носом. – Смог. – Извини, что? – переспросила Делайла. – Я говорю: смог! – гаркнула тетушка, поворачиваясь к миссис Фармер и глядя на нее так, будто ее до глубины души возмутило это непонимание. – Большой Смог не прекращает дымить, я верно понимаю? Посмотри на него… Тетушка кивнула на Франца и покривилась. Мальчик сжал кулаки, ощущая, как на ладонях выступает пот. Властный тон смутил его, а то, как Мюриель глядела на племянника – будто оценивала на рынке корову, выискивая проплешины на шкуре, – заставило поежиться. Бойкий и в то же время мечтательный, Франц всегда производил много шума, но, встречаясь с такими напористыми и холодными людьми, которые вдобавок обладали некой властью, впадал в ступор. А тетушка была именно такого сорта. Ей удавалось смотреть свысока даже на Делайлу, несмотря на то что Мюриель была ниже ее на целую голову. – Сколько тебе лет, мальчишка? «У меня вообще-то имя есть!» – подумал Франц, но вслух не смог выдавить ни слова. – Тринадцать, – ответила мать. – Я спрашивала тебя. – Тетка даже не повернулась к Делайле. Франц почувствовал, как по позвоночнику заструился предательский холодок. Тон тетушки явно подразумевал: переступая порог моего дома, вы принимаете мои условия. Я не приглашала вас переехать, а позволила, и, не дай бог, вы об этом забудете! – Это все из-за дыма, мальчишка наверняка болен из-за этого дыма. Ты говорила, у него нелады со здоровьем? Даже не отдали его в гимназию? Это все дым! Хорошо, что вы наконец-то решили убраться из этого мерзкого городишки, – фыркнула Мюриель. – Давно пора! В горле тетушки недовольно заклокотало, она откашлялась и гаркнула: – Ужасное место! Хуже не придумать! Только ослы могут поселиться в этом вашем Лондоне! Вы как хотите, я туда ни ногой. С моей подагрой и ревматизмом не хватало еще подцепить какую-нибудь легочную дрянь! В Ист-Энде легкие можно сразу выплюнуть, подышали бы вы этим смогом еще пару лет и выплюнули бы, попомните мои слова. «Как будто мы могли выбирать…» – мелькнуло в голове у Франца. Делайла поджала губы, но промолчала. Пальцы тетушки, похожие на разбухшие сардельки, брезгливо дернулись, словно сбрасывая паука. Мюриель вновь строго посмотрела на семейство Фармеров, точно они вдруг захотели прыгнуть в повозку и рвануть обратно в город. Впрочем, в отношении Франца это было отчасти правдой: если бы ему выпала возможность вернуться, он бы не раздумывая согласился. Но возвращаться было некуда. Он в ловушке. – Слава богу, я живу в Миллхиле, – продолжала Мюриель, – в тишине, вдали от этих лондонских забастовок. В моем возрасте и с таким здоровьем главное – это спокойствие! И тетушка вперила взгляд во Франца, будто увидела в нем угрозу. – Что ж, – с прохладцей ответила мать Фармера, – мы не помешаем. Тетушка скривилась и недоверчиво покачала головой. В этот момент раздались шаркающие шаги, и появился еще один обитатель дома – мужчина с измученным серым лицом и длинными усами, и Франц предположил, что это, возможно, садовник. Экономка отдала ему распоряжения по поводу багажа, и мужчина пошаркал к ящикам и чемоданам. – Что ты, Делайла! – Тетушка ухмыльнулась широким ртом. – Я не сомневаюсь, что вы не помешаете. Просто учтите, что я терпеть не могу топотню и крики. От них у меня мигрень. – Думаю, повода для беспокойства нет. – Вы собаку не привезли, случайно? – У нас нет собаки. – Это хорошо, – одобрила Мюриель. – Очень благоразумно, Делайла. Животные совершенно не умеют себя вести. Собака в доме – конец спокойствию. Эти бестии только и думают, как стащить со стола скатерть или нагадить на ковер, вдобавок тявкают с утра до ночи, а у меня и так бессонница! А шерсть… – Тетушка передернулась. – Шерсть повсюду! На обоях, в ванной, в тарелках. У меня аллергия на шерсть. – У нас нет собак, – холодно напомнила Делайла. – Хорошо! – рявкнула Мюриель. – Очень хорошо. Что же. Можете проходить в дом. Ужин подадут в половине восьмого. «В половине восьмого, ни секундой раньше или позже», – явно имела в виду Мюриель, бросив строгий взгляд на семейство Фармер, и от ее ухмылки, которую тетушка выдавала за улыбку, Франц содрогнулся, будто от порыва неприятного промозглого ветра. Он вновь поднял взгляд на дом и сглотнул. Дом надменно смотрел на Фармеров сверху вниз. Длинный и серый, он протянулся из одного угла сада в другой и стоял здесь, видимо, еще с прошлого столетия. Франц с легкостью представил, как поколения предков Мюриель рождались, росли и умирали в этом доме – такие же чопорные, как и их родовое гнездо. С фронтонной части на гостей глядело около десятка окон. За стеклами пряталось множество комнат, но Франц уже догадывался, на что они похожи: молчаливые покои были вычищены до блеска, но всегда пусты. Этому дому были чужды пышные вечера, музыка, танцы. Ему были чужды люди. Наверняка здесь обитали лишь унылый садовник, экономка, служанка и Мюриель в компании своих бесчисленных болячек. «Я не хочу здесь жить! – Франц повернулся к Филиппу, задумчиво рассматривающему окно второго этажа. – Филипп, слышишь? Я не хочу жить здесь! Не хочу!» Будто услышав внутренний вопль брата, Филипп чуть повернулся, но, прежде чем близнецы обменялись хотя бы взглядами, кое-что случилось. Со стороны коляски раздался истошный женский крик. Делайла Фармер мгновенно подобрала юбки, Франц и Филипп оцепенели, а тетушка Мюриель – вероятно, недовольная нарушением спокойствия – что-то недовольно хрюкнула. У коляски стояла служанка и с ужасом взирала на коробку в своих руках. По-видимому, она хотела помочь отнести пожитки Фармеров в дом и теперь, округлив глаза от страха, смотрела на приоткрытую крышку коробки. Пару секунд спустя из щели вырвались темные пятна, похожие на крупные хлопья сажи, – прямо в лицо служанки. Женщина, вновь вскрикнув, отшатнулась и разжала руки. Коробка грохнулась оземь, крышка отскочила, и на землю со звоном выкатились многочисленные баночки. «Черт! – скрипнул зубами Франциск. – Наверное, от тряски что-то разбилось…» – Стойте! Франциск решительно направился к служанке. Та судорожно трясла руками, пытаясь сбросить черных мотыльков, рассевшихся по всему платью. – Погодите! Я сейчас их сниму! Не двигайтесь, вы можете их поранить! – Франц! – прошипела мать. – Что это? – зарокотала тетушка. – Что это такое?! Некоторые из раскатившихся по земле баночек треснули, у некоторых отскочили крышки, и из горлышек вовсю выползали пауки, гусеницы, сороконожки. Разноцветные бабочки покинули стеклянные убежища, устланные травами и цветами, и замельтешили над землей. «Че-е-ерт!» Франциск бросился подбирать склянки. – Господь праведный, что это такое?! – гаркнула тетушка Мюриель. – Это… – Франц покраснел, подняв взгляд на тетушку. – Это просто бабочки. Мотыльки. Они не опасны. Я сейчас всех соберу, подождите немного! Франциск упал на колени, схватил одну из баночек и, нашарив крышку, принялся торопливо собирать разбегающихся насекомых. Когда он подхватил с земли одну особенно длинную сороконожку («Каких трудов мне стоило ее добыть!») и, подняв в воздух извивающееся членистое тело, аккуратно опустил насекомое в стеклянный домик, все присутствующие невольно вскрикнули. Франц не обратил на это внимания и продолжил собирать беглецов. Побледневшая служанка в любой момент готова была упасть в обморок, с ужасом таращась на облепивших ее черных бабочек, и Франциск успокаивающе проговорил: – Погодите… погодите немного… сейчас я найду сачок и сниму их! Сейчас, одну минуту! Он, тяжело дыша, встал и двинулся к коробке, чтобы поставить уцелевшие баночки обратно, но тут раздался грозный голос тетушки: – Нет, нет и еще раз нет! Впрочем, Франц пропустил ее крик мимо ушей. – Молодой человек, – прорычала тетка. Франциск замедлил ход. – Ты слышал, что я сказала? Обернись. Тон тетушки не подразумевал ослушания, и Франциск, глубоко вдохнув, обернулся. Мюриель глядела на него сузившимися глазками. – Никаких бабочек! – отрезала тетка. – Никаких мотыльков! Никаких насекомых! – Но… – Не смей трогать этих гадких, мерзких существ. Франц возмутился до глубины души: «Они не гадкие! Как можно говорить такое про бабочек?» Вслух он сказать этого, правда, не смог. Тетушка была иного мнения. Раздувая ноздри, Мюриель какое-то время с отвращением глядела на нежно-лазурного мотылька, приземлившегося в шаге от нее, а затем резко подняла ногу и тут же опустила. Из груди Франца вырвался крик боли. Ему показалось, будто внутри порвалась какая-то струна; он уставился на туфлю, не смея думать, что бабочка под подошвой уже мертва. «Нет! Нет! Нет!» Страх пронзил мальчика, и он застыл, чувствуя, как в жилах забурлила кровь. – Вы… вы… Франциск, трясясь от гнева, устремил глаза на тетушку, а та вскинула голову и нахмурилась – никогда еще не осмеливался какой-то ребенок дерзить ей, почтенной взрослой даме! Делайла Фармер глядела на сына, поджав губы, и всем своим видом демонстрировала, что их ждет серьезный разговор. – Так-так-так. Ты что-то хотел сказать? Говори.