* * * Пролог Среди жарких признаний в любви летнему солнцу, волнительного ожидания первых теплых весенних лучей и яркой радости от созерцания закованных в лед озер под синим небом найдется в душе тихая любовь к поздней осени. Не той ранней и слякотной, с размытыми дождями дорогами, хотя и ей достанутся добрые слова от тех, кто встретит ее в тепле своих покоев и кому хлесткий ливень за порогом, приглушенный оконной рамой, станет аккомпанементом треску огня в камине. И не середине осени, наполненной нотами увядания и прощания, – под звуки птичьих стай, зовущих за собой: к теплому морю, в страны с ранним рассветом и поздним закатом, переждать студеную пору и, быть может, остаться там навсегда. Кто-то поддастся, но там, под знойным бризом, на горячем пляжном песке, глядя поверх голов шумной и многочисленной толпы на горизонт, рано или поздно затоскует о ней. А поздней осени – с твердой, слегка промерзшей землей. С холодом, пока еще не столь колючим, чтобы прятать ладони в теплые перчатки и нагружать плечи тяжелой шубой, но достаточным, чтобы очистить разум от тревог. С ощущением выполненного дела, наполняющим странным спокойствием, – будь то собранный урожай или сданный квартальный отчет, за завершением которого видится новое начало, но оно, вместе с большим снегом, ожидается еще нескоро… Еще будет покров – тонкий, белоснежный, без единого следа – и ощущение первопроходца всякий раз, когда подошва продавит первый снег, оставив четкие отпечатки шагов. Он же скроет все запахи, оставив в воздухе только морозную свежесть. И самое важное – тишина, не тронутая суетой птиц и шумом дождя. Промолчат под ветром деревья, лишенные листвы, не мешая мыслям. Благостно. Особенно прекрасна эта пора поздним утром среды, за городом, с похмелья. Во всяком случае, князь Юсупов, глядя за окно на подворье усадьбы Еремеевых, куда явился прекращать сватовство своего внука к местной невесте, но вдруг стал главным сватом, чуть не прослезился от нахлынувших чувств. Высокая нотка романтической задумчивости позволяла ему не замечать сожженный дотла гостевой домик, впившийся в землю остов боевого вертолета, пустую карету «Скорой помощи» на вершине дуба и старательно вырытую посреди поляны у дома яму, с проглядывающими в ней крупными купюрами и воткнутой рядом лопатой. – Твое сиятельство?.. – окликнули князя слева задумчивым голосом. – А? – недовольно поморщился Юсупов от постороннего звука и покосился на соседа по столу. Они все еще занимали главный зал поместья Еремеевых – князь Юсупов, князь Долгорукий, сосредоточенно изучающий этикетку минералки слева от него – как всякий образованный человек, испытывающий потребность в чтении в момент бездействия. Князь Галицкий, уронивший голову на сложенные руки по ту сторону стола. Князь Шуйский, дремавший рядом с ним, откинувшись на спинку кресла. Князь Панкратов, уснувший головой на пачке бумаг, отчего на щеке его трафаретом отпечаталась карта Ближнего Востока с крайне важными и секретными отметками, нанесенными ручкой. Где-то еще должен был ходить князь Давыдов, но Юсупов даже знать не хотел где: потому что найдется – и опять придется пить. Пили вшестером они уже пятый день – с субботы по эту среду, но возлияния их были исключительно во благо общего дела. Потому как успешно решенный вопрос сватовства перерос в стратегическую проблему строительства судоходного канала из Каспия в Аравийское море. Вон и бумаги с заметками и картами оттого раскиданы по столу – с пометками, схемами, исполненными как ими самими, так и срочно вызванными консультантами. Территория бывшей Персидской империи все еще оставалась местом, где не получалось просто провести прямую линию от океана до океана, хотя кое-кто в самом начале предложил именно этот маршрут, использовав вместо линейки грань штофа из-под водки. Но там и Юсупов припомнил пару священных мест, пересекать которые было неразумно, если нет желания вступать в войну со всем правоверным миром. А консультанты Панкратова добавили отметки трех мертвых городов, не к ночи помянутых… Человек Долгорукого дополнил двумя местами Силы, которые удерживались местными племенами и штурм которых мог затянуться на годы даже для объединенных княжеских сил. Галицкий предоставил консультанта по водным ресурсам, ловко указавшего, какие природные маршруты можно приспособить под канал с минимальными затратами. Ну а Давыдов, не желая ударить в грязь лицом, отправил с курьером записку, адресат которой – странный человечек с бегающим взглядом и постоянно потеющим лбом обрисовал контрабандные пути по ныне мертвой империи и озвучил их бенефициаров – из империй вполне здравствующих. В пустыне оказалось на редкость много жизни – медленный и несуетливый наркотрафик, сумасшедшие гонки на бензовозах по ночам без единой включенной фары от ничейных нефтяных скважин к границам Османской империи, трансфер золотого песка и археологических редкостей из погребенных под песком забытых поселений… Информация стоила просто диких денег, но досталась исключительно за уважительные взгляды Давыдову, горделиво крутившему усы в ответ на похвалы. Присутствующие осознавали, что трогать маршруты, которые уже давно стали наследными предприятиями для караванщиков и родовой привилегией у собиравших с них дань аристократов, означало изнурительную партизанскую войну и саботаж на каждом шагу. Местная специфика, знание которой могло сэкономить прорву ресурсов или позволить превентивно уничтожить мешающие им силы. В общем, мысли и желания князей постепенно собирались в стройную картину, а когда напоенные до невменяемости консультанты проснутся и возглавят общий штаб, то и в пошаговый план к действиям по строительству канала. Ясное дело, пока никто консультантов из поместья отпускать не собирался, равно как до времени представлять связь с внешним миром (уж больно тема была щекотливая), обеспечивая горячительным в той мере, чтобы не казалось, будто их удерживают – скорее консультантам было просто плохо самим выйти из гостевых комнат. Поутру новорожденными пингвинами – неуклюжими и грустными – они собирались на верхних этажах, делали новые пометки и записки, выбирали жребием парламентера, спускавшегося к князьям вниз и под полные надежды взгляды столпившихся у лестницы второго этажа коллег обменивавшего бумаги на водку и еду. Похмелье заставляло припоминать все новые и новые детали, потому что листы внимательно читались пока еще трезвыми князьями, не принимающими повторы. За пять дней материалов набралось на небольшую гору – память выжималась до донышка. Правда, часть бесценных бумаг отчего-то валялась на полу, и никто не торопился их поднимать… Автоматически поведя взглядом вниз, Юсупов зацепился им за край сброшенной на пол скатерти. Ах да, присутствовал еще отец невесты – Еремеев-старший, на правах хозяина дома и совладельца одного процента от будущего канала. Этот с мудростью кота выбрал место для ночевки под широким и тяжелым столом – просто так не сдвинуть, да и пнуть ноги не достают. Еще и скатертью укрылся, стервец… Польза от Еремеева была значительная – он знал, где в этом доме есть еда и питье. Вернее, где она есть еще после того, как все, что было на кухне и в погребах, съели и выпили. Под домом же были какие-то совершенно несуразные катакомбы, из которых глава дома всякий раз деловито являлся с ящиком горячительного и мешком продуктов. Пять дней подряд, три раза в день. И не похоже, что запасы собирались заканчиваться. Свите же князей настрого было сказано господ не беспокоить – они и не беспокоили, оставаясь за воротами усадьбы. Особенно после вертолета. «Скорая» приехала на чадный дым и отчего-то возжелала лечить не вертолетчиков, а Долгорукого с Давыдовым, яростно споривших на крыше усадьбы, у кого из них лучше получается строевая подготовка молодых бойцов. Вместо молодых бойцов были примы Большого театра – первое и второе отделения. Собственно, после того как дамы озвучили принадлежность к первому и второму театральным отделениям, спор и был затеян… Карета «Скорой помощи», понятное дело, подготовке мешала. Денег откупиться не было, но были лопата и знание, где деньги есть – исключительно в долг. Мелочи жизни. – Твое сиятельство! – уже нетерпеливо позвал его Долгорукий, продолжая напряженно глядеть на этикетку бутилированной воды. Собственно, воду привезли сегодня утром, загрузив упаковками целую телегу с запряженной в нее лошадью, самоходом прошедшую от парадных ворот до самой усадьбы. Прибытие вызвало исключительно положительные эмоции – как у князей, даже заспоривших, кто из их слуг догадался снабдить их целебной водой, не нарушив приказа не являться им на глаза, так и у Давыдова, с ходу опознавшего в лошадке племенную ахалтекинскую породу и заворковавшего вокруг нее с нешуточной заботой – даже позабыв о выпивке и новых застольных тостах… А если не пьет Давыдов, то и у остальных появлялся шанс выжить… – Князь!!! – Что?.. – У тебя в роду татары были? – Ну, были, – равнодушно пожал плечами Юсупов. – И Кремль жгли? – Жгли… – вздохнул тот. Собственно, было это поболее тысячи лет назад, оттого ответ слышался исторической справкой, а не чем-то обидным для ныне живущих в столице. Тем более что прошлые полтысячи лет Юсуповы занимались делом абсолютно противоположным. – А монголы в твоем роду были? – не унимался Долгорукий. – Само собой. – На Урале, поди, тоже города палили с четырех сторон? – Палили, – меланхолично подтвердил Юсупов, дотягиваясь до аналогичной бутылки и одним движением скручивая с нее крышку, – если там бунтовали. Наши города были, и земли тоже наши… – он попробовал прохладную и вкусную воду, – пока Золотая Орда не пала… – А я еще сомневался, внук он тебе или нет… – отчего-то пробормотал Долгорукий, отложив бутылку и с силой протерев глаза. – Чего это не внук? – вяло возмутился князь, вновь пробуя воду. – Внук-внук, – тут же заверил Долгорукий. – Твой Максим, пока мы пили, Кремль и пригороды Екатеринбурга сжег. Вода резко попросилась обратно. – Чего? – протерев губы, недоверчиво посмотрел на соседа Юсупов. – А ты этикетку на бутылке почитай, – посоветовали ему. На робкую улыбку князя – готового к шутке, даже нескладной – последовал в ответ серьезный и напряженный взгляд. Юсупов резко схватился за пластик и вчитался в мелкий шрифт на боковых гранях этикетки – там, где полагалось быть справочной информации об изготовителе, сроках годности и прочей обязательной чепухе. Но сейчас было отпечатано совсем иное – деловитое, хронологичное и крайне, крайне болезненное для похмельной головы. Уловив движение рядом, князь на секунду поднял взгляд и скривился – до того дремавшие Панкратов и Галицкий с Шуйским тоже с напряженным видом читали этикетку. Ага, спят они… – Господа! – нашел самое время, чтобы объявиться, князь Давыдов, вошедший с парадного входа в идеальном, словно выглаженном гусарском мундире и блиставший совершенно возмутительной бодростью. – Лошадь обихожена, я в город. Вам что-нибудь захватить? – Захватите нам Москву… – проскрипел Галицкий, трогая расстегнутый ворот рубашки и ослабляя его еще на одну пуговицу. – Что-то случилось? – заметил общее напряжение Давыдов. – Вода с нами случилась, – мрачно сообщил ему Юсупов. Князь задумался на мгновение, взял еще одну бутылку и скинул под стол. Еремеева это тоже касалось. Под столом возмутились, но затем, видимо, тоже вчитались в буквы – судя по тому, как резко стукнула снизу по столешнице голова хозяина дома. Ну да – там же текст начинается с «Еремееву Нику похитили»… – О, вода – это весьма коварная субстанция! – воодушевленно отметил Давыдов. – Иногда кажется – уже трезвый. А как попил водички – так снова праздник! А затем приметил хмурые взгляды в свой адрес и, притихнув, осторожно двинулся в обход стола к своему месту. – Вы берите воду и читайте, – посоветовал ему Галицкий. – «Во второй упаковке снизу не вода, а водка», – зачитал Давыдов нижнюю строчку как самую важную – именно там боевому гусару обычно писали, орден его ожидает за воинский подвиг или опала. – Выше читайте. Недоверчиво покосившись на Галицкого, Давыдов все-таки послушался. – О!.. – Я сначала думал – все, белочка, допился, – напряженно поддакнул его эмоции Долгорукий, продолжая тереть лицо, – но что-то все складно написано… – Это не белочка. Это песец, – мрачно отозвался Юсупов, содрав этикетку и комкая ее в руках. – Я этого зверя хорошо знаю. Он у меня ручной был. – Мою Нику похитили! – донесся злой голос из-под стола. – Всех убью, один останусь! Галицкий, Долгорукий, уберите ноги со скатерти, я хочу встать! – Вы дочитайте: там уже освободили, – даже не пошевелился Галицкий, игнорируя ерзанья под ногами. – Слушайте, ну это же возмутительно! – отставив воду в сторону, хлопнул по столешнице гусар. – Какого демона пили мы, а дерется он?! Никогда со мной не было такого позора! И только Шуйский молча читал текст раз за разом, мрачнея все сильнее и сильнее. Быть может, потому что осознавал гораздо лучше остальных последствия сожженного пригорода, бывшего в собственности самого императора. А также реакцию хозяина Кремля на бомбардировку и разрушение до фундамента одной из башен – пусть чужой, но в сотнях метров от собственного дома. – Я предлагаю узнать детали. – Долгорукий положил ладони на столешницу и посмотрел в сторону ворот усадьбы, где обязаны были дожидаться слуги. Слуги, которым они сами запретили их тревожить – пусть даже звонит сам император… Тогда им показалось, что это сравнение избыточно… – Еремеев, у тебя телефон есть к главным воротам? Позвони, пусть пришлют кого из наших людей… – усталым голосом распорядился князь Юсупов. Не прошло и пяти минут, как помещение усадьбы наводнили десятки людей, явившихся с телефонами, раскрытыми ноутбуками, паникой и всеми проблемами мира. На глазах мрачнел до того спокойный Долгорукий – в деле оказался замешан его внук Игорь и родовой телеканал. Выслушивал своих консультантов князь Шуйский, прикрыв глаза и положив руки на столешницу. Ему сообщили, что единственный внук чуть не умер в поединке с князем Черниговским и сейчас в родовой больнице в Москве.