Я взглядом показал, что нас запросто могут слушать. — Ой, да забудьте. Я их уже не боюсь. — Грустно улыбнулся Колобов. — За моей спиной тот самый угол, дальше которого пятиться уже некуда. — Так что с перстнями не так? — Полюбопытствовал, глядя на свои руки. — Я обещаю их снять. — Вам посоветовали их надеть или вы решились на это сами? — Вообще, посоветовали привезти, — ограничился я частью правды. — В них все не так, юноша. Долгорукие ненавидят Шуйских, Шуйские ненавидят Юсуповых, Борецких вырезали девятнадцать лет назад, Тенишевых вырезали Юсуповы пять лет назад, Де Лара вассальный род Юсуповых, а вы посмели где-то найти перстень главной семьи без вассального герба, а уж перстень нашего правящего дома — это просто запредельно невероятная наглость! Остается клеймо Самойловых, за которое вам ничего не скажут, но вы бы знали насколько эта семья мстительна сама по себе! — Да что вы говорите… — Не ерничайте, я просто желаю вам добра. Вам бы ценить помощь старого человека, но разве дождешься от вашего поколения? — Извините. Я просто был изрядно… Удивлен. Но перстни снимать не спешил, с интересом поглядывая на них. Действительно, необычный набор подобрался. — Еще эта форма исполнения… Максим, верно? — Да. — Максим, перстни бывают нескольких видов — семейные, нарекающие, наделяющие и признающие. Вам непонятно, быть может, но нет никакой сложности. Семейные — это те, что даются по крови. Нарекающие — дарятся при вводе в семью или признанием части семьи, наделяющие — отдаются губернаторам провинций и городов, с правом действовать от имени рода, признающие — как признание услуги, их можно обменять на ответную, вернув перстень. Обратите внимание на вид закрепки и качество исполнения… Впрочем, это не важно, — отмахнулся Колобов, не желая вдаваться в подробности. — Ваши подделки весьма искусны, и будь они только признающими, да если бы вы смогли объяснить, какого демона вас наградили и Юсуповы, и Тенишевы одновременно… Но тут целый цирк! Одно признающее, одно наделяющее, два нарекающих и целых четыре родовых, к тому же среди них с полосой бастарда! Мастер изрядно посмеялся, — недовольно покачал головой старик. — А ваш перстень, где он? — Поинтересовался я, глядя на белый след на его пальце, примеченный ранее. Колобов тут же сжал ладонь в кулак, прижав его к обивке дивана. — Простите за мою бестактность, — тут же сдал я назад. — Нет, ничего, — словно сделав над собой усилие, Колобов открыл ладонь и поднес к лицу. — Вы правы, перстень был. Наделяющий. Теперь его нет, — глухо, словно текст приговора, произнес Аркадий Алексеевич. — А что случилось? — Вновь осторожно спросил я. Но, видимо, вновь совершил лютую бестактность. Хотя все равно не ясно, отчего бы ему, сбросить очки на диван, уронить лицо на ладони и приняться его ожесточенно тереть. — В этом-то вся и проблема, — с горечью простонал он, не отнимая ладоней от лица. — В том, что вы тут, в Москве, ни черта не знаете! Не знаете, что прямо сейчас в вашей стране идет война! Умирают люди! Я смотрел телевизор — хоть одна, хоть одна новость! Хоть где-нибудь. — Прорычал он, будучи в явном отчаянии. — Аркадий Алексеевич, вы уж простите… — Неловко начал я, оставаясь в непонимании причин. — Ничего, ничего, — убрал он ладони и протер лицо платком. — Это вы мне простите эту вспышку. В самом деле, какая вам разница. — Возможно, разница есть. Пока не узнаю, не скажу, — признался я. — Хотя бы честно. Хотя бы без фальшивого сочувствия, — быть может, просто нашел он в моем ответе то, что хотел услышать сам. Война идет в стране круглосуточно. Мелкая, затяжная, стычками и в полную силу — кланы имеют собственные земли, свободу, практическую неподсудность и право не платить налоги. Странно было бы переживать за то, что сосед решил отрезать от соседа клочок земли и за это получил по зубам. Простых людей, конечно, жаль. — Так как бы вы рассказали эту историю по телевизору, если бы могли? — Бросьте, — буркнул он, словно стесняясь своих эмоций, снова нацепил очки и прижал портфель к груди. — Но вы ведь хотели, чтобы хоть кто-то обо всем узнал? — Уже поздно. Уже все случилось. — История — это ведь про то, что случилось, — пожал я плечами. — Рано или поздно об этом расскажут. — Так, как хотят победители. — Вот именно, — поддакнул я. Не то, чтобы я его уговаривал и вызывал на откровенность — попросту ожидать было скучно, а беседа коротала время. Но последний довод все же возымел действие. — Есть такой… Был такой клан на юге страны. Фоминские, может, слышали. — Слышал, — кивнул я, с удивлением примеряя к живому, в общем-то, аграрному клану слово «был». — Шестьсот лет назад тоже был. Хороший, крепкий род. Боевой. За службу на границе быстро прирос землей, получил право основать клан. Много доблести, славы и почета. Появились вассальные семьи. Слуги с родословной, которые получили свой герб. Война с османами, новые земли… Более полутысячи лет, это немало, юноша — сложно все рассказать. Я же не торопил. Где-то есть начало конца этой истории, и ему лучше знать, как все так получилось. — Максим, вы ведь не думаете, что все и всегда было хорошо? — Чуть повернулся он ко мне. — Сомневаюсь в этом. — Мы, бывшие слуги, лучше всех это знаем. Иногда приходит хороший правитель. Иногда мот и транжир, воспитанный мотом и транжиром. Но присяга есть присяга, оттого служишь каждому верой и правдой, отчаянно надеясь, что со следующим правителем все наладится. Надо только надеяться и ждать. В этот раз не дождались, — мотнул Колобов головой, и очки чуть сбились на его носу. — Как так получилось? — Подтолкнул я его словом, устав от задумчивой паузы. — Как обычно, — поправил он оправу. — Отец искренне думал, что наследники толковые и послушные. Умер, а те стали прожигать его капиталы. Вы не подумайте, род Фоминских достаточно богат, чтобы его капиталы не сожгла и сотня таких наследников. Тем более, что сыновья у них росли на диво толковые. — Аркадий Алексеевич чуть повернулся ко мне. — Самое важное, их родителям на них было наплевать! А это, я вам скажу, великолепно — потому что мы могли обучить их всему, что понадобится настоящему правителю! И мы учили! Оставалось-то — немного подождать! Пятьдесят, шестьдесят лет, чтобы нынешние померли и на их место взошли толковые и умные! И клан бы жил! И слуги бы — тоже жили! — Но теперь вы здесь, и без перстня. — Да, — понурился Колобов. — Князь и его брат умудрились оскорбить высокородную деву. Она от них вместе со всей свитой и пепла не оставила. — Одна? — Впечатлился я. — Высокородная дева, Максим, не оставит даже от этой башни камня на камне, — терпеливо произнес он. — Вы даже не представляете, какая Сила течет в крови древних семейств! Почему — очень даже… Только я, наверное, князя с братом, да свитой… Хотя… — А какой ранг у князя был? — Мастера, — гордо приподнял он подбородок. — Не, ну этих можно, — задумчиво пробормотал я. — Вы о чем, юноша? — Переспросил Колобов. — Так, теоретические размышления. Площадь накрытия, сила удара… Одна — ладно, пусть. А что остальной клан? — У высокородных дев — высокородная семья, — закрыл он глаза и сцепил ладони на портфеле. — Они пришли и сожгли столицу княжества. Встали на окраине и сделали то же самое, что та девчонка. Сделали, не входя даже на улицы, не подходя к защитникам и ополчению. Так мы лишились всех Фоминских за одну ночь. А эти… Они ушли. Благородно решили не продолжать избиение, — уже потряхивало его от ненависти. — Что за семья? — Поинтересовался я. — Стародубские. Ага, те же Рюриковичи, только в профиль. — Но раз ушли, то… — Не совсем понял я. — То за ними пришел князь Панкратов, — продолжил он с прежним ожесточением. — И развесил везде свои гербы. Вместе с несогласными. Ловко… — Все на это просто так смотрели, я понимаю? — Главной семьи нет, вассалы сбиты с толку, союзники не ведут дела с вассалами, — уже успокоившись ответил Колобов. — А с Панкратовым у нас никто не ровня по Силе. Да и… Если не он, то кто-то другой прибрал бы к рукам бесхозное. Я надеялся, что это будет император, — все же добавилось в его голосе горечи. — Позвольте поинтересоваться, но что вы делаете здесь? — Осторожно поинтересовался я. Судя по поведению и словам, его совершенно не вдохновляет князь Панкратов в качестве господина. Он не выглядит его новым вассалом — более того, за речи, им сказанные про князя, можно на виселицу загреметь в первых рядах. Куда понятнее было бы восхваление, пусть и насквозь лживое… — Я, в некотором роде, потомственный казначей Фоминских, — облизал губы Колобов. — В некотором роде, потому что клана уже нет. Кланового банка, впрочем, тоже нет. Есть только бумажки, — похлопал он по портфелю. — Захочу я — вместо бумажек вернутся все клановые деньги. Не захочу — в могилу их утащу за собой. — Ваше желание зависит от встречи с князем? — Именно так. Именно так. — подвигал он пальцами на портфеле. — Но то, что вы обо мне подумали — неверно. — Я о вас пока ничего не подумал. — Честно признался я. — Мне больше интересно, почему князь держит обладателя таких капиталов в приемной. — Потому что он знает, что мы не договоримся, — поджал он губы. — Тем не менее, вы ждете встречи. — Я попытаюсь его убедить. Он хочет деньги, и я готов их отдать, слышите? — Поднял он голос, словно был уверен, что нас слушают. — Но только деньги Фоминских! Ни грошом больше! Но они хотят все! Хотят даже больше, чем все! Больше, чем деньги! Но так нельзя!