Схема знакомая. До боли прямо. Не счесть заводов и вообще дел, которые так разорили. Тупо – на входе, либо на выходе ставят посредника – чаще всего там сын, зять, сват генерального. На входе – втридорога перепродаются комплектующие, на выходе – продукция покупается по одной цене, а перепродается по другой. И вот так за год, за два, за три нормально работающее производство превращается в полудохлое. Потому что с него высосали всю оборотку. И если вы видите предприятие, которое годами в убытках, но работает – ищите рядом вот такую вот конторку. Это, кстати, наше ноу-хау. Я до катастрофы много чем интересовался за границей, так вот могу сказать – нет там такого. Директора там за такое могут на пятьдесят лет посадить, не говоря уж о том, что и он сам и все, кто имел отношение к схеме, работы больше не найдут. Там – это защита прав собственников, акционеров. У нас же… Но меня это все равно взбесило. Сильно. – Сом. Скажи одну вещь: а чо вы молчите? – Кому говорить? Депутата у нас нет, даже собрание не назначают. – А вы потребуйте. Придите с автоматами и потребуйте. – Вадимыч, сам знаешь, я за любой движняк кроме голодовки – но… – Что – но? Что? … – У вас, ипать, завод отжимают! Не у республики – у вас. Хочешь, скажу, чо дальше будет? … – Сначала посредники на продажи и закупки присядут. Потом не станет хватать денег. Начнут резать социалку, которую я, б… как мог пробивал. Но это не поможет. Начнут увольнять и резать зарплаты. Снова не поможет. Потом знаешь, что? … – Потом решат, что слишком большая честь – зарплату вам платить. Времена вон какие. Перебьются. Пайками и тэ дэ. Ты же ездил, рабские плантации видел. Хочешь, чтобы и тебя так загнали? – Меня не загонят. – А чо? Свалишь? … – Эх, ты. Сомяра. Не понял ты одну вещь. Тебе – и всем остальным – выпал шанс. Такой шанс, какой никому в жизни не выпадал. Не сгинуть, а жить, и жить даже по-людски. Хоть по какой-то, но человеческой справедливости. А теперь у вас этот шанс отнимают, а вы на это тупо смотрите. Ну, ладно, может, и пронесет, может, и не будет ничего. Так и прощелкаете хлебалом всю свою жизнь вольную. Сомяра помолчал, потом сказал: – Споем, что ли? – Ну, давай, веди… И Сомяра запел: Это было весною, в зеленеющем мае, Когда тундра надела свой зеленый наряд, Мы бежали с тобою, опасаясь погони, Опасаясь засады и криков солдат. Лебединые стаи нам навстречу летели, Нам на юг, им на север – каждый хочет в свой дом. Эта тундра без края, эти редкие ели, Этот день бесконечный, ног не чуя, бредем. А по тундре, по железной дороге, Мчится поезд курьерский Воркута-Ленинград. А по тундре, по железной дороге, Мчится поезд курьерский Воркута-Ленинград. Дождь нам капал на рыла и на дула «наганов» Суки нас окружили, «Руки в гору!» – кричат. Но они просчитались, окруженье пробито — Кто на смерть смотрит прямо, пули брать не хотят. Мы теперь на свободе, о которой мечтают, О которой так много в лагерях говорят. Перед нами открыты безмерные дали. Нас теперь не настигнет, автомата заряд; А по тундре, по железной дороге, Мчится поезд курьерский Воркута-Ленинград… Спели. Сомяра помолчал, потом сказал: – Эх, Вадимыч. Никогда актив не уважал, а вот день пришел – самому активистом быть. Говори, что делать-то будем. Бывшая Россия Ижевск, Устиновский район Тысяча тридцать второй день Катастрофы Подполковник Трошков был типичным продуктом милицейско-полицейской системы страны. Что в ней было не так… сразу и не скажешь, скорее не так было со всей страной и уже давно. На Кавказе говорят, не стыдно зарабатывать деньги любым способом, стыдно денег не иметь… но тут было другое, совсем даже другое. Он не сказать чтобы коррумпирован насквозь, скорее наоборот. Проблема была в том, что у него не было никаких идеалов, никакой системы моральных ценностей, на которых бы он основывал свои поступки, никакой позитивной мотивации того, что он работал в правоохранительных органах. Если спросить его, зачем он пошел работать в полицию, он бы не ответил. Пошел, потому что была школа милиции и туда было проще поступить пареньку из маленького городка и без денег, потому что там общага была. Закончил, потому что иначе никаких путей в жизни не было, только пахать как проклятому и к пятидесяти сбухаться в ноль. А он так не хотел. Продвигался по службе. Вместе со всеми. Делал то же, что и все, не выделялся. Подвижники в системе были опасны, от подвижников система избавлялась в первую очередь. Тем, кто наверху, нужны были понятные и управляемые кадры, всем остальным – тюрьма или выкинштейн. Не счесть в Нижнем Тагиле тех, кто хотел как лучше. То, что полиция представляет собой подобие мафиозной системы, он понял почти сразу. Но ничего не пытался изменить, наоборот, встроился и без задней мысли принял правила игры. Ведь если так подумать, любой колхоз или небольшое предприятие в глубинке представляет собой подобие мафиозной структуры. С неформальными авторитетами, традициями, способами неофициального заработка и избавления от чужих. Ведь порой за бригадирскую должность или удобный кабинет такие страсти-мордасти разгораются, что хоть фильм снимай. Художественный. С субтитрами. Он никогда не пытался ничего изменить. Никогда не шел против начальства. За то продвигался по службе и стал в конце концов замначальника РОВД – начальником уголовного розыска одного из районов столицы. Должность по-любому козырная. Сейчас, конечно, все по-другому стало. Раньше пистолеты не выдавали, сотрудники за свои деньги покупали травматы. Сейчас у всех автоматы на руках. Банковской системы нормальной не стало, а раньше это была неслабая жила золотая, источник приработка. Но и с Уголовным кодексом стало проще, а смертная казнь позволила очистить общество быстро и довольно эффективно. Воровского хода больше не стало. Вот только ментовский остался. Он, наверное, навсегда останется. Свой выбор подполковник сделал уже давно, но окончательно, когда на Каму выехали, вот там и были сказаны слова. Хорошие такие слова – определяющие, можно сказать. Есть люди, а есть лохи. Давайте, пацаны, определяться, кто мы, люди или лохи. Если так вдуматься – а подполковник не вдумывался, – то деление это на людей и на лохов – оно страшное. Получается, что есть лох, как бы не совсем человек, и ты в отношении этого человека можешь все что угодно делать – кинуть, выстегнуть, припахать, – просто потому, что ты считаешь себя выше него. И это страшно не только, когда это говорит мент, это страшно, когда говорит любой. Но подполковник, поживший и жизнь знающий, был искренне уверен в том, что одни должны жить так, а другие – иначе. И жизнь свою так и строил. Днем он поехал пообедать. С женой он давно развелся и видеть ее не хотел… мозги выносила… да и просто достала, хотя брать научила его именно она, требуя все новых и новых приношений в дом, когда он был еще простым опером и когда у него были какие-то иллюзии. Но сейчас он ее отправил… работает где-то уборщицей, сына так и не смогла ему родить, а новой его женой была молоденькая телка, работала раньше в магазине электроники и подрабатывала в «сексе по Интернету». Она свое место понимала и подполковника более чем устраивала. На кухне он увидел большую сумку с продуктами. – Кто занес?