…тогда ладно. Нам с Акуно есть чем заняться… знаешь, кажется, я ненавижу балы. Мне всегда казалось, что это красиво, а тут… кошмар полный. Кайя, послушай, ты мог бы узнать осторожно, это Урфин запретил Тиссе на бал идти? Мне просто сказали, что она отказывается шить платье. А времени уже почти не осталось. И если он, то почему? Это как-то… неправильно. И вообще он моего портного напугал! Отелло фигов. Единственного, между прочим, вменяемого портного на весь этот город! Где я второго найду? Я не хочу опять в корсеты! Она хмурилась, скорее от общей усталости, чем от злости. Кайя знал это состояние, когда для отдыха уже не хватает просто сна, а нужно что-то большее. Уехать. На Север. И плевать, чего хочет Мюррей, – Ледяной дворец понравится Изольде. Сделанный из стекла и белого мрамора, он оживает именно зимой. Кайя помнит серое зеркало озера, замерзающего в первые же дни. Молчаливую стражу елей. И обындевевшие березы, ветви которых украшают бумажными фонариками. Скрытые зеркала, отражающие лунный свет, в котором дворец кажется выше, изящней. Хрустальный флюгер. Урфин еще мечтал добраться до него… Алые грозди рябины. А потом дальше, по санному пути. Чтобы наст скрипел под полозьями, кони взбивали снег в мелкую труху, и время от времени летело над трактом залихватское: – С дороги! Непременные бубенцы на сбруе. И одеяла из медвежьей шкуры. А в ногах – печка. У Кайя получается передать ощущение тепла и дороги. …всегда мечтала на санях покататься. Извини, что злилась. Ты-то ни в чем не виноват. Это у меня не выходит справляться. …выходит. Ты слишком строга к себе. Ты хочешь всего и сразу, а это тяжело, особенно когда остальные против. Потом будут фьорды. Изрезанный берег. Море, которое в грозу становится черным и стелет волны на скалистые простыни дна, готовое принять обессиленные схваткой корабли. Замки с высокими стенами, узкими бойницами и редкими окнами в донжоне. С длинными очагами, вдоль которых стоят столы. И места хватает всем, от баронов до слуг. На открытом огне жарят кабанов и быков, кур, перепелов и прочую живность, а старики поют песни о былых временах. В этих песнях много правды. Кое-что Кайя узнавал из них. …не жди меня сегодня, ладно? Ложись спать. Я действительно не знаю, когда все закончится. …это из-за листовок? Да. А еще – пушек, которые доставили в город. И проповедников, что появлялись на улицах, говоря, что Ушедший создал всех людей равными. А если так, то правильно будет и все, что люди имеют, поровну делить. Гильдии не могли их не слышать. И надо бы, чтобы услышали другое мнение. Остаются трое. Мэтр Эртен, мэтр Ортис и молодой еще – относительно молодой – мэтр Вихро, глава гильдии кузнецов. Эти-то и принимают решения. Рано или поздно, но остальные пойдут за ними. Разве что кроме докторов и алхимиков, вечно считающих себя непричастными, стоящими выше прочих. Старейшины не торопились говорить. Они приняли приглашение, как принимали прежде, с достоинством и без душевного трепета, что, по мнению Совета, свидетельствовало о неспособности осознать ту высокую честь, которая им оказывается. Ужин шел своим чередом. Неторопливая беседа о посторонних вещах. Осторожные шутки. И вежливый смех. Похвала повару… и лишь по окончании трапезы мэтр Эртен заговорил: – Городу лечебница нужна. Это хорошее дело. Для него Кайя велел принести особый стул с твердой спинкой. У старика еще тогда спина побаливала, а после дня в Каменном зале и вовсе должна была бы разболеться. – Мы поддержим. – Ортис занял место напротив Кайя. Он не стеснялся смотреть в глаза, и, пожалуй, Кайя это нравилось. А Совет считает, что гильдиям не место в Верхнем городе, забывая, что гильдии этот город и построили, кормят и способны обрушить, хотя под обломками погибнут сами. – И мы поддержим. – Кузнецы не отстанут от оружейников. Вечное соперничество, расколовшее некогда единую ветвь. – Спасибо. – С учениками другое дело… – осторожно начал Вихро. – Кто-то может решить, что ваша светлость вмешивается в дела гильдий. Ваша светлость платит сейчас ученикам, чтобы через несколько лет иметь собственных мастеров, которым будут больше прислушиваться к вашей светлости, чем к старейшинам. Мэтр Ортис кивнул, соглашаясь, что подобное мнение если и не высказывалось, то явно мелькало в головах гильдийцев. Они тоже боятся за власть и в этом схожи с лордами. – Мне просто нужны люди, которые бы работали. Не на меня. На других людей. И мне странно, что гильдии этого не видят. Видят. Но им выгоден постоянный дефицит. Он означает, что мастера не останутся без работы и работа эта будет оценена по достоинству. Им не нужна конкуренция. И старейшины молчат, предоставляя Кайя возможность говорить. – Я надеюсь, гильдии поймут, что мною движет забота о городе. Но я хотел бы побеседовать о другом. – О пушках? – Ортис потер щеки, которые год от года становились более пухлыми и розовыми. – Нехорошее дело… уходили ученики. Уходили подмастерья. Никто не хочет ждать, пока освободится место. Два-три года – это хорошо. А если десять? Или дольше? Если у него не хватает таланта мастером стать? А он думает, что хватает? И тут ему говорят – наплюй, иди и будешь свободен. – То есть кто-то из ваших? – Возможно. Ваша светлость, я не хочу лгать. Но и отмалчиваться не стану. Я бы все понял, но чтобы пушки… в родной дом пушки! Он и вправду был расстроен, этот человек, которого многие считали забавным. Поговаривали, что Ортис имеет привычку наряжаться в женское платье, но при этом добавляли, что странность эта никак не сказывается на таланте. Его руки творят волшебство. – Город звучит иначе, – сказал Кайя, обводя взглядом людей, на чью поддержку рассчитывал гораздо сильней, чем на поддержку Совета. – Он более склонен… к мятежу. – Это чужаки. – Мэтр Эртен говорил очень медленно, видно было, что слова даются ему с трудом. А когда его не станет? Кто займет его место? И будет ли этот мастер хоть вполовину столь же талантлив? – Они приходят и говорят, что мир устроен неверно. Что многое имеют те, кто ни на что не способен. А те, кто способен, вынуждены тяжело работать. Их слушают. Кайя, я знаю, что ты не желаешь зла городу. И люди тебе не безразличны. Но в этих словах есть правда. – С каждым годом лорды позволяют себе все больше. И закон на их стороне. – Голос мэтра Вихро срывается. – Гильдии тоже имеют право решать! – Или быть услышанными. – Оружейник в этом вопросе солидарен с кузнецом. Право быть представленными в Совете, вот чего они добиваются. Говорить. Слушать. Менять законы, кажущиеся им несправедливыми. Но Совет категорически против, единогласен как никогда в своем нежелании делиться властью. – Если ваша светлость хотя бы раз осудит лорда… – Если гильдия хотя бы раз даст мне свидетеля, способного выступить в суде. Вы щедры на жалобы, но не более того. Ты, Ортис, говорил, что с тебя требуют взятку за разрешение строить новые цеха. Но стоило мне предложить расследование, как проблема уладилась. А ты, Вихро? Ты же предпочел взять деньги с того барона, который изнасиловал девушку, но не просить у меня суда. Вы требуете, чтобы я воевал, но отказываетесь дать оружие. И как мне быть? Молчат. Уверены, что худой мир все же лучше доброй ссоры. А с лордами ссориться себе дороже. Но если оставлять все как есть, то ничего не изменится. Вот только перемены нужны, как воздух. – Я не хочу войны в городе. И войны с городом. Те, кто к ней призывает, не будут проливать собственную кровь. Они пошлют на улицы мальчишек, которые достаточно глупы, чтобы поверить в свою силу. И мне придется этих мальчишек убивать. А те, кто уцелеет, пойдут под суд. Бунт – это измена. Измена – это смерть. Таков закон. Эртен молчит. И Ортис отворачивается, верно прикидывая, кто из молодняка уже почти готов выступить против лордов. Наверняка говорунов гоняют. Бьют. Порой, вероятно, калечат. Но слово сложно удержать в границах. – Гильдии не позволят своим воевать, – сказал Эртен. – Мы удвоили количество стражи. – Вихро ерзает, ему явно хочется сказать больше, но он не решается. – Гарнизон тоже будет увеличен. – Кайя знал, что эта мера не поможет против тех, кто твердо решил умереть во имя свободы. – Но лучше, если войны не будет. Глава 21 ГРАНИ МИРА И человек тоже был ужасно диким. И навсегда ему остаться диким, если бы не женщина.{24} «О роли женщин в становлении цивилизации». Трактат, признанный вольнодумным и запрещенный к распространению как подрывающий устои общества