– Это совсем неинтересная история. – Почему? – Потому что ответ никак не характеризует меня как человека. Я вот задаю тебе глубокие вопросы: какой твой любимый цвет, песня, почему ты одинок. А ты спрашиваешь о том, что больше всего бросается в глаза. – Могу спросить еще что-нибудь. Грейс посмотрела на звезды. – Три месяца назад я попала в аварию. В ужасную аварию. Машина семь раз перевернулась. Я месяц пролежала в больнице, мне вставили металлические штыри, делали пересадку кожи. Неделю я пролежала почти без сознания, хотела умереть, лишь бы не чувствовать боль. Потом стало лучше. Научилась заново ходить. У меня ужасные шрамы. Нет, я тебе их не покажу. Достаточно информации? – Жесть. – Жесткачная жесть. Но в жизни все происходит по какой-то причине, бла-бла-бла и все такое прочее. – Она закатила глаза. – Не веришь, что всему есть причина? Грейс фыркнула. – Посмотри на небо, Генри. Посмотри и скажи честно: ты веришь, что наша жизнь – нечто большее, чем тупая вереница случайностей? Планета образовалась из облака пыли и газа, жизнь возникла в результате химической реакции, а нашим пещерным предкам просто повезло: прежде чем умереть ужасной смертью, они успели заняться сексом. Вселенная – не волшебное место, какой ее любят изображать. Она офигенно прекрасная, но в ней нет волшебства. Только наука. Я еще немного посмотрел на звезды, думая главным образом о том, как наши пещерные предки занимались сексом. – А как ты нашла это место? Грейс села, открыла чипсы и начала есть. – Давно, еще в детстве, меня сюда друг притащил. Мы были хулиганами и, когда вломились сюда, воображали, что бунтуем против системы. Мы сюда часто приходили и говорили часами. А теперь я прихожу сюда, когда хочу вспомнить, как ничтожна моя жизнь на фоне Вселенной. – Весело. – Космос – лучшее из известных мне лекарств от грусти. – Осознав свою ничтожность во Вселенной, сразу чувствуешь себя счастливым. – О да. Глядя на звездное небо, я вспоминаю, что я – лишь пепел давно погибших звезд. Человек состоит из атомов, ненадолго объединяющихся в упорядоченную систему, но вскоре рассыпающихся опять. Меня успокаивает ощущение собственной незначительности. – Да ты не такая, как все, Таун. Разве тебя, как всех нас, не пугает забвение? – Лучшее, что подарила нам Вселенная, – возможность однажды быть забытыми. – Да брось. Все хотят, чтобы их помнили. Она снова легла и стала смотреть на небо. А я вспомнил фразу: «Я слишком любил звезды, чтобы бояться ночи». По спине пробежали мурашки. – А мне нравится думать, что обо мне забудут, – проговорила она. – Когда мы умрем, вся боль и стыд, которые мы испытывали, все наши горести и мучения превратятся в пыль. Это придает мне смелости: я знаю, что в конце все сотрется и останется чистый лист. Нам достался краткий проблеск сознания, с которым мы можем делать, что хотим, а потом Вселенная опять забирает его себе. Я не верю в Бога, но даже я способна оценить эту высшую справедливость. Нет, меня не пугает забвение – для меня оно почти равноценно полному прощению грехов. – Ух ты, блин. Неудивительно, что Хинк захотел взять тебя редактором. – Видишь? Иногда и черновики бывают ничего. – А пишешь ты, наверное, сумасшедше. Почему перестала? – Да так. Ничего особенного. Посттравматическое стрессовое расстройство. Тебе будет неинтересно. Мне хотелось сказать ей: ты невероятная, странная, конечно, до жути странная, но невероятная — но вместо этого я спросил: – А какие грехи могут быть у семнадцатилетней девчонки? – Ты даже не представляешь. – Грейс села и хитро улыбнулась: – Хочешь, раскрою темный секрет из прошлого? – О боже, я так и знал. Ты здесь труп спрятала, да? (Она встала, взяла меня за руку и подняла на ноги.) Кого ты укокошила? Бомжа безымянного, да? Учителя из бывшей школы? Поэтому перевелась к нам? Мы медленно поднимались по спиральной лестнице. Она по-прежнему держала меня за руку. Остановившись на середине, она присела на корточки и показала мне что-то, нацарапанное на металле. – Видишь, когда-то я была вандалом. – Она отвела руку, и я увидел грубо выцарапанную надпись: Г. + Д. = НАВСЕГДА. – Вуаля. – Твоих рук дело? – Угу. Мне было лет десять, наверное. – Грейс Таун. Теперь даже не знаю, что и думать. А кто такой Д.? – Парень. – Твой парень? – Да так, скорее, детская любовь. – Навсегда? Значит, вы до сих пор вместе? – Увы, навсегда оказалось короче, чем я думала. Грейс провела пальцем по надписи, погрузившись в какой-то транс и словно забыв обо мне. – Мне домой пора, – тихо проговорила она. – Спасибо за компанию. Я раньше все время сюда приходила, но одной совсем не то. – Конечно. Обращайся. Можем ходить сюда хоть каждый день. – Завтра увидимся, ладно? – Ты в порядке? – Да. Просто… воспоминания нахлынули, знаешь. Мама живет в городе. Наверное, переночую у нее сегодня. Сам доберешься? – Грейс Таун, в своем ли ты уме? Разве я в мои годы смогу добраться до дома без сопровождения взрослого? – Значит, доберешься. Грейс начала подниматься, но через три шага обернулась и взглянула на меня. – Хорошо, что мы с тобой познакомились, Генри. – Я тоже так считаю. Я остался стоять на лестнице, глядя, как она уходит. Свет ее телефонного фонарика потускнел, и в конце концов ее поглотила темнота и не осталось ничего, даже звука. Я был один. Мои чувства сплелись в тугой клубок. Обычно я хорошо распознаю эмоции: радость, грусть, гнев, смущение – их легко определить и снабдить соответствующим ярлыком. Но это было что-то новое. Какая-то паутина мыслей с отростками во все стороны и полная неразбериха. Чувство огромное, гигантское, как галактика, такое большое и непонятное, что мой бедный маленький мозг взрывался, пытаясь его осмыслить. Узнав, что Млечный Путь состоит из четырехсот миллиардов звезд, думаешь: о черт, это же до фига, и твой ничтожный человеческий мозг не в состоянии понять, насколько огромно это число, потому что мы сконструированы совсем в другом масштабе. Вот что я чувствовал в тот момент. Обычно я понимал, что нравлюсь девчонке. Точнее, если девчонка со мной флиртовала, я это знал. Грейс Таун не флиртовала. Я ей не нравился. А если нравился и она со мной флиртовала, то делала это каким-то неизвестным мне способом. Когда девчонка нравилась мне, я тоже это понимал. Эбигейл Тернер (из детского сада) и Софи Чжоу (из начальной школы) снесли мне крышу. Я все время был как пьяный. С Грейс все было иначе. Я даже не мог сказать наверняка, влечет меня к ней или нет. Не было никакой всепоглощающей страсти. Не хотелось сорвать с нее одежду и поцеловать ее. Меня просто к ней тянуло. Это было как гравитация. Хотелось зайти на ее орбиту и вращаться вокруг нее, как Земля вращается вокруг Солнца. «Не будь идиотом, Генри, – буркнул я, включил фонарик в телефоне и стал карабкаться по ржавой лестнице навстречу ночному небу, думая об Икаре, о его высокомерии и о том, как уместна в данном случае эта метафора (я даже гордился, что придумал ее). – Не вздумай в нее влюбиться». Дома (мама, слава богу, меня подвезла) я открыл заметки в телефоне и написал: Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь