Грейс не ответила, и я посмеялся над собственной шуткой: одно неловкое «ха-ха». А потом дал задний ход. Моя бабушка выглядела бы круче за рулем, чем я в тот день. Я сгорбился над баранкой, весь вспотел и мог думать только о том, что: а) я веду чужую машину, б) я не водил машину несколько месяцев и в) я сдал экзамен на права лишь потому, что инструктором был мой четвероюродный брат, который в тот день мучился с похмелья, и мне пришлось трижды останавливаться, чтобы его вырвало в канаву. – У тебя точно есть права? – спросила Грейс, наклонившись к спидометру. Тот показывал, что я еду на восемь километров медленнее допустимой скорости. – Эй, я дал экзаменаторам всего две взятки. Я заслужил эти права. Клянусь, она почти улыбнулась. – Так ты из Ист-Ривер? – Ага. – А зачем перешла в другую школу, последний год ведь? – Душа тянется к приключениям, – саркастически заметила она. – О, тогда понятно, чем тебя привлекло наше заведение. У нас что ни день, то сплошное веселье. – Хинк – отвязный парень. Спорим, он отрывается целыми днями? – О да. Душа вечеринок. А потом, слава богу, мы приехали. Я остановился у дома, расслабил руки и только тогда понял, как крепко цеплялся за руль. – Впервые вижу человека, который так стрессует за рулем. Хочешь, посидим немного, отойдешь? – предложила она. – Что я могу сказать? У всех свои слабости. Я думал, она пересядет на место водителя, но она велела мне выключить мотор. Мы вышли, я вернул ей ключи, и она заперла машину, как будто намеревалась зайти ко мне в гости. Я засомневался: пригласить ее в дом или нет? Но тут она повернулась и сказала: – Ну ладно, пока. Завтра увидимся. А может, и не увидимся. Кто знает, где я буду завтра. И заковыляла вниз по улице совсем не в ту сторону, откуда мы приехали. – Там ничего нет, только сточная канава, а через квартал – кладбище. Мы жили так близко к кладбищу, что в начальных классах мне даже пришлось пару раз сходить к психотерапевту: я вбил себе в голову, что за мной охотится призрак моего прадеда Йоханнеса ван дер Флирта. Грейс ничего не ответила и не оглянулась. Она лишь подняла руку с тростью, словно хотела сказать: я знаю – и продолжила идти. Я растерянно смотрел ей вслед, пока она не исчезла за углом. – Ола, брателло, – проговорила моя сестрица Сэйди, как только я закрыл дверь. – Черт, Садс, у меня аж сердце екнуло, – выпалил я, схватившись за грудь. Сэйди была старше меня на двенадцать лет; знаменитый нейробиолог, золотая девочка и паршивая овца нашей семьи, вот так одновременно. Мы были похожи: черные волосы, глаза немного безумные, ямочки на щеках. Но по крутости мне было до нее далеко: Сэйди щеголяла кольцом в носу, татуированным плечом и затейливыми дредами, оставшимися со времен бурной молодости. – Тебя два дня не видно, не слышно, чувак. Я уж решила, предки прикончили тебя и закопали в неглубокой могиле, – Сэйди врала в свое оправдание. Она разводилась с мужем-доктором, который оказался порядочным дерьмом, развод тоже шел достаточно скверно, поэтому примерно девяносто процентов времени она тусовалась в больнице или у нас. – Не дури, Сэйди, – крикнул с кухни папа. На нем был обычный домашний прикид: гавайская рубашка, короткие шорты (настолько короткие, насколько можно носить мужчинам, не преступая грань приличий) и черные очки. Три года назад он переместил свою столярную мастерскую на задний двор, и с тех пор его стиль заметно деградировал. Если он был не в пижаме, считай, случилось чудо. Черные волосы мы с Сэйди унаследовали от него. По крайней мере, так мы предполагали. У него была черная щетина на подбородке, но, сколько я себя помнил, он был лысым. – Мы бы вырыли могилу метра в полтора глубиной. В этом доме никого не надо учить, как избавиться от трупа, – добавил он. – Тоби и Глория тому свидетели, – буркнула Сэйди, имея в виду инцидент, случившийся за шесть лет до моего рождения. В нем были замешаны две золотые рыбки и спрей от насекомых. В итоге ее питомцы почили случайной безвременной смертью. – Двадцать три года, Садс. Рыбки сдохли двадцать три года назад. Смирись уже. – Я еще отомщу! – яростно провозгласила Сэйди. В глубине дома заплакал ребенок. Сэйди вздохнула. – Думала, года через три привыкну, что у меня ребенок, но, черт, все время об этом забываю. – Я его приведу. – Я бросил рюкзак и пошел в бывшую комнату Сэйди, где обычно спал Райан. Как и я, Райан появился на свет случайно и стал для всех сюрпризом. Мама с папой планировали только одного ребенка, а через двенадцать лет после Сэйди я их удивил. – Райан, приятель, все нормально? – Я открыл дверь и обнаружил в комнате своего племянника двух с половиной лет. В выходные с ним сидел дед, то есть папа. – Генли, – пробормотал тот и протер глазки, – где мама? – Пойдем, отведу тебя к ней. – А что за девчонка? – спросила Сэйди, когда мы с Райаном за руку вышли из коридора. – Какая девчонка? – С которой ты приехал. Она взяла Райана на руки, и я заметил на ее лице хитрую улыбочку. Когда ей было лет пятнадцать, я часто видел эту улыбку. Она всегда означала, что Сэйди что-то задумала. – А, эта… Ее зовут Грейс. Новенькая. Я на автобус опоздал, и она предложила меня подвезти. – Симпатичная. В своем роде. Похожа на Дженис Джоплин. Лицо человека, обреченного не дожить до двадцати семи. Но милая. Я пожал плечами и притворился, что не слышал ее. 4 ПРЕПОРУЧИВ РАЙАНА СЭЙДИ, я спустился в подвал. Лет десять назад Сэйди превратила его в свою берлогу и творила там всякие бесчинства, а после ее отъезда в колледж помещение перешло ко мне. Обстановка в нем была, прямо скажем, не роскошная. Больше всего он напоминал бункер, где люди из постапокалиптического общества скрываются от радиоактивных осадков. Вся мебель была из разных гарнитуров, бетонный пол покрыт лоскутами поддельных персидских ковров, в углу стоял холодильник старше моих предков, а на стене висела настоящая лосиная голова, неумело набитая таксидермистом-недоучкой. Никто не знал, откуда она взялась, но я подозревал, что Сэйди где-то ее сперла, а предкам было слишком стыдно в этом признаваться и возвращать ее законным владельцам. Или они были настолько впечатлены ее поступком, что ничего не сделали. А может, и то, и другое. Двое моих лучших друзей уже были там, впрочем, как и всегда. Они сидели на диване и играли в Grant Theft Auto V на моей плейстейшн. Представлю их в порядке появления (то есть по близости рассадки к входу): • Мюррей Финч, или просто Маз, 17 лет, австралиец. Высокий, загорелый, мускулистый, вьющиеся светлые волосы до плеч, редкие мальчишеские усики. Предки Маза эмигрировали в Штаты шесть лет назад, но он до сих пор (нарочно) говорил как Стив Ирвин[3] и называл уродливых теток собаками, а футбол – пинг-понгом[4]. Свято верит, что «Крокодил Данди[5]» – лучшее, что случилось с австралийцами за всю историю. Девчонки его обожают. • Лола Лианг, или просто Ла, 17 лет. Кожа смуглая, глаза темные, волосы темные, стрижка короткая. Живет по соседству, сколько себя помню. Характеризует себя как «тройной вызов политкорректности»: наполовину китаянка по отцовской линии, наполовину гаитянка – по материнской и стопроцентная лесбиянка. Всю жизнь ее «случайно» выбирали моделью для любых печатных и информационных материалов школы: ее лицо красуется на обложке нашего ежегодника, на рекламном щите у входа, на сайте школы и даже на закладках, которые бесплатно раздают в библиотеке. А еще она стала первой девчонкой, которую я поцеловал. Это случилось три года назад. Через две недели Ла призналась в своей гомосексуальности и вступила в длительные отношения на расстоянии с Джорджией из соседнего городка. А у нас в городе до сих пор считают, что она стала лесбиянкой из-за того, что я настолько ужасно целуюсь. Я стараюсь не обижаться. Девчонки ее обожают. Я смотрел на них, стоя на нижней ступеньке и облокотившись о перила. – Круто, что, хотя меня не было в автобусе, и это, вероятно, могло означать, что я мертв или умираю, вы двое все равно явились ко мне домой, едите мою еду и играете в мою приставку без меня. Отец хоть заметил, что вы пришли одни? – Давай начистоту. – Ла развернулась и взглянула на меня с улыбкой: – Мы нравимся Джастину больше, чем ты. – Что за девчонка, чувак? – спросил Мюррей, не отрываясь от экрана, где он давил танком несколько полицейских машин. – Ты на нее слюни пускал, как бешеная собака динго. – Полегче, кенгурятник. – Я подошел к старому аймаку Сэйди, который, несмотря на преклонный двадцатилетний возраст, все еще с хрипом работал. – Не вижу здесь наивных американских цыпочек, которые тают от твоего акцента. Вообще-то Мюррей умел разговаривать как нормальный человек, но в ходе своего пребывания в Штатах понял, что говор бушмена из австралийской прерии нравится девчонкам, и иногда забывал переключиться. На рабочем столе аймака была одна-единственная папка, озаглавленная «Их разыскивает полиция / посмертные фото». В ней мы собрали лучшие фото всех присутствующих в комнате (и Сэйди), которые следовало использовать в случае, если кто-то из нас пропадет без вести / умрет/ станет известным преступником. Нашим предкам были выданы строгие инструкции предоставить СМИ именно эти фото, а не другие, и сделать это до того, как журналисты полезут на «Фейсбук» и выберут случайное уродское фото, на котором нас отметили вопреки нашему желанию. – Но Маз прав, – возразила Ла. – Что за странная девчонка, за которой ты бросился вдогонку? Неужели подумал «уж ей-то не удастся сбежать», а ей удалось? – Ха-ха. Значит, вы оба все видели? – Я достал из холодильника банку колы и сел за компьютер, где медленно и мучительно, пиксель за пикселем, грузился «Фейсбук». – Ее зовут Грейс Таун. Она новенькая. Хинк предложил ей стать редактором газеты, но она отказалась. Я разозлился и побежал за ней. – Грейс Таун? То есть серьезно – Грейстаун[6]? – воскликнул Мюррей, открыл банку колы и сделал глоток. – О боже, бедняжка.