— Анечка, можно вопрос? — Кому, мне? — она неодобрительно посмотрела на меня, и нахмурив брови коротко спросила, — ну? — Я вот еще не помню какой сейчас год, не подскажете? — Вот дают, гхм, — она возвела глаза вверх к плафону лифта, и я увидел ее могучий второй подбородок. Не жалеют себя медсестры в советских больницах, — год сейчас восьмидесятый. Какой же еще? Головой что ли ударился? — Спасибо, большое! — я постарался добродушно улыбнуться, — вы просто прелесть. — Так уж и прелесть, знаю я вас всех. У вас только одно на уме, — она зарделась, видимо не часто слышала комплименты в свой адрес. Уж не знаю, что имела в виду Анечка — я точно и не помышлял ни о чем таком. Я решил с ней подружиться, на всякий случай, мало ли как повернется жизнь. Мне может пригодиться медсестра в городской больнице. — Анна Сергеевна, вы не подумайте плохого. Я из самых добрых побуждений. Пойдете меня за меня замуж, когда я закончу школу и получу аттестат зрелости? — Вот дурной, — она зацокала языком, вытаскивая из хебэшного мешка комплект постельного белья и пижаму, — пошли покажу тебе твою палату. — Я это, можно мне спуститься позвонить домой? Мои переживают. — Вообще в это время нельзя. Режим. Хождения запрещены, но если ты тихо… — Я тихо. — Знаешь, как по лестнице дойти? Я кивнул. — Переодевайся, и чтобы тебя никто не слышал и не видел. Под мою ответственность, а то выговор мне будет. Понял? Она завела меня в шестиместную палату отделение первой хирургии и указала на кровать у окна. В палате не горел свет, но освещения из коридора было достаточно для того, чтобы видеть все внутри. Четыре койки в палате пустовали. На них лежали не застеленные матрасы и подушки. Анечка вручила мне постель и полосатую бело-голубую пижаму. Она была ношеной с потертостями на рукавах, но чистой. — Курить только в туалете! Он в конце коридора. Подъем в 7-мь утра. Ходячие завтракают на кухне. Носить не буду. — А я и не курю. Про ходячих — понял. На шестой койке рядом со моей лежал худой дед лет семидесяти со впалыми глазами. Он проснулся и обернулся на голос Аннушки. — Простите, — произнесла шепотом медсестра, потом обернулась ко мне и спросила: — ты спортсмен что ли? Не знаю почему я кивнул. — Ну хорошо, смотри не шуми мне тут, спортсмен, — и развернулась на выход. — Доброй ночи Анна Сергеевна. Я вежливо поздоровался с дедом. Он ответил мне кивком и повернулся на другой бок. Видимо, разговаривать у него желания не было. Ну и отлично, подумал я. Итак, что имеем. Двое человек сказали мне, что сейчас восьмидесятый год. Глава 3 Я посмотрел на тумбочку, стоящую между моей койкой и койкой моего соседа. На ней лежала газета Известия. Я пробежался взглядом по заголовкам. «Английский футбольные фанаты устроили погромы в Турине на Чемпионате Европы». «15-ый Президент дружественной Сирии, Хафез Асад пережил покушение». Ого! Да это же про отца Башара Асада. «Москва готовится принять гостей всемирного праздника спорта.» 27 июня 1980 года, пятница. На газете три ордена и надпись: «Известия Совета Народных Депутатов СССР» 27 июня 1980 года, пятница. Похоже, что я правда попал в прошлое. В тело Максима Бодрова. Сон не бывает настолько детальным, последовательным и реалистичным. Газета явственно говорила, нет даже кричала об этом. Я запомнил цифры в телефонном номере, который диктовала моя одноклассница Виктория Рерих доктору Cкорой Помощи. Спустившись в вестибюль, я нашел таксофон, представлявший из себя прямоугольный металлический аппарат-коробку с диском для набора. Опустив монету в монетоприемник, я набрал номер. После пары гудков трубку на том конце провода подняли трубку. Монета со стуком шумно провалилась в чрево металлической коробки. Я услышал женский голос. — Максим, внучёк! Где ты, что с тобой стряслось? Так. Раз внучёк — значит со мной говорила бабушка. — Ба, привет ты только не беспокойся, со мной все нормально, — и после короткой паузы добавил, — я в первой городской, в хирургии. — Мне звонил врач со скорой. Мы с дедом уже в курсе. Он сказал у тебя сотрясение. Тебя опять задевали? Барсуков? «Почему с дедом, а родители?» подумалось мне — Да, нет. Нет сотрясения, все нормально. Посмотрят пару дней и отпустят. А мама и папа тоже в курсе? На том конце трубки воцарилось молчание. А потом я услышал тихие всхлипывания. — Ба, ну ты чего? Я понял, что бабушка отчего-то заплакала. Послышался приглушенный голос взрослого мужчины. — Мать, ну все-все. Дай трубку. Я слышал обрывки их разговора: — Он про родителей спрашивает, видно всё же есть сотрясение у него. Ничего не помнит, — в отдалении гулко звучал голос бабушки. А потом снова установилась тишина. Видимо, мужчина прижал трубку к груди. Наконец в трубку снова заговорил мужской голос. — Максим, привет. Это дед. Узнаешь мой голос? — Привет! Дед, ну, конечно, узнаю. — Как себя чувствуешь? — Нормально, надеюсь завтра выпишут. — Какой сегодня день недели помнишь? — А какой сегодня день? — Пятница. До понедельника тебя никто не выпишет. Но ты там это, держись, слушай докторов. Мы завтра что-нибудь тебе туда сообразим. — Да, не-не. Ничего не надо. У меня тут все есть. Хотя тут же я понял, что у меня нет ни своего полотенца, ни мыльно-рыльных принадлежностей, ни смены чистого белья и носков. Память Максима Бодрова, начала смешиваться с моей словно молоко с кофе в стакане. Сначала две отдельных жидкости, потом две проникающие друг в друга и смешивающиеся тучи, а потом новый единый напиток более светлого, чем кофе оттенка. — Не перечь деду! — Не перечу, — я миролюбиво сбавил тон, потому что почувствовал, как люблю тех людей, с которыми я сейчас разговаривал. — Ну тогда давай, бабка твоя говорит — до завтра. — И вам спокойной ночи, дед. До завтра. Он повесил трубку. Я начал вспоминать, что у меня, то есть у Макса Бодрова родители умерли почти десять лет назад. Отец служил во флоте