– Я звоню по поводу Ким Коразон. – Крошки Кимми? Школьницы с проектом? – Можно и так сказать. Она внесла тебя в список информантов по делу Доброго Пастыря. – Да ладно. Как это вас жизнь свела? – Долгая история. Я подумал, может, ты поделишься информацией. – Это какой же, например? – Такой, которой не найдешь в интернете. – Пикантные подробности? – Если они важны для дела. Из трубки раздалось сопение. – Я еще кофе не пил. Гурни молчал: он знал, что будет дальше. – Значит, так, – прохрипел Хардвик, – ты сейчас едешь в “Абеляр”, привозишь мне большой суматранский, а я, так уж и быть, попробую вспомнить тебе важных подробностей. – А такие есть? – Кто ж знает? Не вспомню, так выдумаю. Ясен пень, что одному важно, то другому чушь собачья. Мне без молока и три сахара. Через сорок минут, захватив два больших кофе, Гурни свернул с извилистой грунтовой дороги, ведущей от магазина “Абеляр” в деревне Диллвид на еще более извилистую грунтовую дорогу, даже скорее заброшенную тропу для скота, в конце которой Джек Хардвик снимал маленький фермерский домишко. Гурни припарковался рядом с характерной машиной Хардвика – частично отреставрированным красным “понтиаком-джи-ти-о” 1970 года. Редкий, то и дело начинавшийся снег сменился колючей моросью. Как только Гурни ступил на скрипучее крыльцо, сжимая в каждой руке по стакану кофе, дверь распахнулась и на пороге появился Хардвик в футболке и обрезанных тренировочных штанах, со взъерошенными седыми волосами. С тех пор как Гурни ранили, они виделись только однажды, на допросе в полиции штата. Но уже в первой реплике был весь Хардвик: – А с какого перепоя ты знаешь крошку Кимми? Гурни протянул ему кофе. – Нас познакомила ее мать. Тебе такой? Хардвик взял стакан, открыл отверстие на крышке и отхлебнул. – А мама тоже горячая штучка? – Бога ради, Джек… – Это значит да или нет? – Хардвик посторонился и дал Гурни войти. Входная дверь вела в большую комнату. Гурни ожидал увидеть гостиную, но комната вообще никак не была обставлена. Пара кожаных кресел да стопка книг на голом сосновом полу, казалось, были не отсюда и их скоро должны были вывезти. Хардвик посмотрел на Гурни. – Мы с Марси расстались, – сказал он, видимо, объясняя, почему в комнате пусто. – Жаль это слышать. А кто такая Марси? – Хороший вопрос. Я думал, что знаю. Оказалось, нет. – Он сделал большой глоток. – Ни хрена я не разбираюсь в полоумных бабах с большими сиськами. – Еще больший глоток. – Ну и что? Все мы на чем-нибудь обжигались, правда, Дэйви? Гурни давно уже понял: самыми невыносимыми своими чертами Хардвик напоминал ему отца. И неважно, что Гурни было сорок восемь, а Хардвику, несмотря на седину и бывалый вид, меньше сорока. В речи Хардвика частенько сквозил тот самый цинизм – нота в ноту, – который так хорошо был знаком Гурни и моментально переносил его в квартиру, из высокого окна которой он зачем-то пустил некогда стрелу. В ту квартиру, откуда он сбежал, в первый раз женившись. В памяти всплыла картинка. Вот он стоит в гостиной в этой тесной квартирке, отец пустился в пьяные рассуждения: мол, твоя мамаша полоумная, все бабы полоумные, нельзя им доверять. И незачем им ничего говорить. “Мы мужики, Дэйви, мы всегда друг друга поймем. А твоя мать, она малек… малек того, понимаешь? И незачем ей знать, что я сегодня пил, правда? Одна морока. Мы мужики. У нас свой разговор”. Дэйву было тогда восемь лет. Теперь, в сорок восемь, он усилием воли постарался вернуть себя в гостиную Хардвика, в “здесь и сейчас”. – Половину хламья вывезла, – сказал Хардвик. Затем снова отхлебнул кофе, сел в одно из кресел и указал Гурни на второе. – Чем могу помочь? Гурни сел. – Мать Ким – журналистка, мы уже много лет знакомы по работе. Она попросила меня об услуге: “чуть-чуть присмотреть за Ким” – так она выразилась. Я пытаюсь понять, во что ввязался, думал, может, ты поможешь. Как я уже сказал, Ким внесла тебя в список консультантов. Хардвик воззрился на свой стакан, словно на загадочный артефакт. – А кто еще в этом списке? – Некий Траут из ФБР. И Макс Клинтер – коп, который погнался за убийцей и облажался. Хардвик издал какой-то резкий звук – вроде как закашлялся. – Ух ты! Самодур века и пьяный псих. Компашка у меня – зашибись. Гурни отхлебнул большой глоток кофе. – Так как насчет важных пикантных подробностей? Хардвик вытянул свои мускулистые, изрезанные шрамами ноги и откинулся в кресле. – О которых не знают журналисты? – Именно. – Во-первых, пожалуй, зверушки. Про них ты, наверно, не знал? – Зверушки? – Маленькие пластмассовые фигурки зверей. Из набора. Слон. Лев. Жираф. Зебра. Обезьянка. Какая шестая, не помню. – А какое они… – На месте каждого убийства нашли фигурку. – Где именно? – В относительной близости от машины убитого. – В относительной близости? – Ага. Вроде как стрелок бросал их из своей машины. – Лабораторное исследование что-нибудь показало? – Не-а, ни отпечатков, ничего такого. – Но? – Но все эти фигурки – часть детского набора. “Мир Ноя” называется. Как на диораме. Строишь Ноев ковчег, а потом сажаешь туда зверей. – А что с каналами распространения? Магазины, фабрики? Как к нему мог попасть этот набор? – Дохлый номер. Ширпотреб, в “Уолмарте” эти наборы штабелями лежат. Продано семьдесят восемь тыщ. Все одинаковые, все с фабрики в Сунь-Хуе. – Где? – В Китае. Хрен знает где. Какая разница – наборы все одинаковые. – Были гипотезы, объясняющие значение каждой фигурки? – До фига. И все бредовые. Гурни мысленно пообещал себе вернуться к этому вопросу позже. Когда позже? Что за бред? Он согласился только чуть-чуть помочь, а не вести расследование на общественных началах, об этом его никто не просил. – Интересно, – сказал он. – А что еще есть странного, о чем широкая публика не знает?