– А зачем ты дергала ручку? – Пару раз она отрывалась, как только я за нее бралась. – Ты хочешь сказать, ее кто-то специально откручивал? – Вот именно, специально откручивал. Дважды. В первый раз полиция посмотрела, но ничего делать не стала – сочла, что это чей-то розыгрыш. Во второй раз даже не потрудились приехать. Копа на телефоне это, кажется, рассмешило. – Не вижу ничего смешного. – Спасибо. – Я уже спрашивал, но… – Да, уверена. Я уверена, что это Робби. И нет, доказательств у меня нет. Но кто еще мог это сделать? Зазвенел дверной звонок – затейливым, мелодичным перезвоном. – Боже. Это мамина затея. Она подарила, когда я переехала. Тут была обычная дребезжалка, Конни его ненавидела. Минутку. – Она пошла открывать. Вскоре она вернулась с большой пиццей и двумя банками диетической колы. – Вовремя привезли. Я заказала пиццу по телефону, пока мы ехали. Подумала, надо будет перекусить. Пицца вас устроит? – Спасибо, вполне. Она положила коробку на журнальный столик, открыла ее и пододвинула одно из кресел. Гурни сел на софу. Когда они съели по куску и запили колой, Ким сказала: – Ну вот. С чего начнем? – Ты собираешься интервьюировать семьи убитых. Полагаю, первым делом ты как-то решила, какие убийства выбрать? – Да, – она внимательно смотрела на него. – В убийствах недостатка нет. Даже если бы ты ограничилась только штатом Нью-Йорк и только одним годом, выбирать пришлось бы из сотен дел. – Да. Он подался вперед. – Ну так расскажи, как выбирала. По каким критериям? – Критерии менялись. Сначала я хотела взять разные типы жертв, разные типы убийств, разные семьи, с разными расовыми и этническими корнями, дела разной давности. Показать весь спектр. Но доктор Уилсон все время говорил мне: “Проще! Проще!” Советовал сократить выборку, найти зацепку, чтобы зрителю было легче воспринимать. “Чем уже фокус, тем яснее мысль”. Раз десять я это от него слышала, и наконец до меня дошло. Все начало складываться, вставать на свои места. А потом: “Есть! Эврика! Вот про что я буду снимать!” Странно, но ее энтузиазм тронул Гурни. – Так каковы критерии отбора в итоге? – Все как советовал доктор Уилсон. Я сокращала выборку, сужала фокус. Искала зацепку. Когда я стала думать в таком ключе, ответ возник сам собой. Я поняла, что могу сделать весь проект про жертв одного только Доброго Пастыря. – Это который отстреливал водителей “мерседесов” лет восемь-девять тому назад? – Десять. Ровно десять. Все убийства совершены весной двухтысячного года. Гурни откинулся в кресле и задумчиво кивнул, вспоминая печально известную серию из шести убийств, после которой каждый второй на северо-востоке страны боялся ездить по ночам. – Интересно. То есть природа преступления во всех шести случаях одна и та же: время совершения, убийца, мотив и степень внимания к расследованию – все один к одному. – Именно! И во все случаях убийца не найден – дело не закрыто, рана не затянулась. Дело Доброго Пастыря – самый подходящий материал, чтобы посмотреть, как разные семьи через столько лет реагируют на одну и ту же беду, как переносят утрату, как переживают несправедливость, что с ними происходит, особенно с детьми. Разные последствия одной трагедии. Она встала, подошла к тумбочке у стола. Достала блестящую голубую папку и протянула ее Гурни. На папке красовалась наклейка с крупной надписью: “осиротевшие. проект документального фильма ким коразон”. Вероятно, он задержал взгляд на фамилии, и Ким спросила: – А вы думали, моя фамилия Кларк? Он мысленно вернулся в то время, когда Конни брала у него интервью для журнала “Нью-Йорк”. – Кажется, я слышал только фамилию Кларк. – Кларк – девичья фамилия Конни. После развода с моим отцом (я была маленькая), она снова ее взяла. А у него была – и есть – фамилия Коразон. И у меня тоже. За тонким покровом констатации факта слышалась горечь. Не эта ли горечь, подумал Гурни, не дает ей называть Конни мамой? Впрочем, у него не было ни малейшего желания в это углубляться. Он открыл папку и увидел довольно толстую стопку бумаги, листов пятьдесят. На титульном листе была та же надпись, что и на папке. На второй странице – содержание: концепция работы, обзор источников, подход и методология, критерии отбора информантов, “Дело Доброго Пастыря: жертвы и обстоятельства”, предполагаемые информанты, контакты, обстоятельства жизни, расшифровки пробных интервью, ДоНДП (приложение). Он еще раз внимательно перечитал содержание. – Ты это сама написала? Структуру проекта разработала ты? – Да. Что-то не так? – Вовсе нет. – Тогда почему вы спрашиваете? – Рассказывала ты утром очень эмоционально. А выстроено все очень логично. Эмоциональностью она напомнила ему Мадлен, а логикой – его самого. – Как будто я сам это написал. Ким хитро прищурилась. – Это комплимент, да? Он рассмеялся: кажется, впервые за день, а то и за месяц. Затем помолчал и вновь вернулся к содержанию. – Я так понимаю, ДП – это Добрый Пастырь. А что значит ДоН? – Это заголовок того письма на двадцати страницах, которое он разослал в полицию и в прессу. Декларация о намерениях. Гурни кивнул. – Да, я вспомнил. Пресса окрестила это письмо “манифестом” – так же, как сочинение Унабомбера[1] за пять лет до того. Ким тоже кивнула: – И здесь мы подходим к тому, что я и хотела у вас спросить: что вообще такое, эти серийные убийства? Тут легко запутаться. Ну вот есть, например, Унабомбер или Добрый Пастырь. И кажется, у них мало общего с Джеффри Дамером и Тедом Банди[2] или с теми чудовищами, которых вы сами арестовывали, как этот Питер Пиггерт или Дед-Людоед, рассылавший части тела своих жертв местным полицейским. Боже! В них же совсем ничего человеческого. Она вся содрогнулась. Затем помассировала предплечья, словно пытаясь согреться. Где-то в сером сиракьюсском небе рокотал вертолет: вначале приближаясь, затем отдаляясь, пока не затих вдалеке. – Иные социологи на меня обиделись бы, – сказал Гурни, – но сам термин “серийный убийца”, как и многие ему подобные, весьма расплывчат. Мне иногда кажется, что все эти так называемые ученые – просто шайка любителей навешивать ярлыки и извлекать из этого прибыль. Проведут сомнительное исследование, свалят в одну кучу сходные случаи, обзовут “синдромом”, присовокупят название понаукообразнее и читают лекции об этом, чтобы такие же недоумки затвердили эти ярлыки, сдали экзамен и влились в секту. Тут Гурни заметил, что Ким смотрит на него с удивлением. Почувствовав, что брюзжит и что виной тому, похоже, не столько состояние современной криминологии, сколько его собственное, он переменил тон: – Если коротко, то с точки зрения мотива между каннибалом, взбесившимся от власти и вседозволенности, и идейным убийцей, жаждущим искоренить социальные пороки, общего мало. И все же больше, чем может показаться на первый взгляд. Ким округлила глаза. – Вы хотите сказать, оба убивают людей? И к этому все и сводится, какие бы внешние мотивы им ни приписывали? Гурни поразили ее эмоциональность, ее порыв. Он улыбнулся. – Унабомбер говорил, что хочет очистить мир от пагубного влияния новых технологий. Добрый Пастырь говорил, что хочет очистить мир от пагубных последствий алчности. Но, несмотря на всю логичность их манифестов, оба они выбрали контрпродуктивные средства для достижения своих целей. Убийством никогда не добьешься того, чего они хотели, – якобы хотели. Их поведение можно объяснить только одним. Гурни почти что видел, как напряженно Ким думает. – То есть средство и есть цель? – Именно. Мы часто путаем средства и цель. Действия Унабомбера или Доброго Пастыря вполне понятны, если только предположить, что само убийство и было их целью, давало им эмоциональную отдачу. А так называемые манифесты – не более чем прикрытие. Она поморгала, видимо, пытаясь сообразить, как это может помочь ей в работе.