— Идет. Часы показывали двенадцать, и в столовой Управления полиции Осло было полно народу. Харри стиснул зубы и вошел внутрь. Коллег своих он недолюбливал. Однако не по каким-то принципиальным причинам, а чисто инстинктивно. С годами неприязнь только усугублялась. — Вполне заурядная паранойя, — называл это Эуне. — Да у меня у самого такая. Мне кажется, ко мне несправедливы все мои коллеги-психиатры, хотя на самом деле — не более половины. Внимательно осмотревшись, Харри увидел Беате, которая, как всегда, ела принесенные из дома бутерброды, а также спину человека, составлявшего ей компанию за столиком. Лавируя между столиками, Харри старался не замечать обращенные к нему взгляды. Некоторые, правда, бормотали что-то вроде «приветик», но он не отвечал, считая, что его, скорее всего, подкалывают. — Я не помешаю? Беате взглянула на Харри так, будто он застал ее за чем-то непристойным. — Вовсе нет, — ответил хорошо знакомый голос. Сосед по столику поднялся. — Я как раз собирался идти. Харри почувствовал, как волосы на затылке понемногу начинают топорщиться. Не по каким-то принципиальным соображениям, а чисто инстинктивно. — Что ж, до вечера. — Том Волер одарил покрасневшую как рак Беате белозубой улыбкой, подхватил свой поднос, кивнул Харри и удалился. Беате, уткнувшись в бутерброд с коричневым сыром,[30] силилась придать лицу более-менее нейтральное выражение; Харри между тем плюхнулся напротив. — Ну? — О чем ты? — с преувеличенно непонимающим видом прощебетала она. — На моем автоответчике было сообщение, что у тебя есть что-то новенькое, — сказал Харри. — Мне показалось, это срочно. — Я разобралась. — Беате отпила глоток молока из стакана. — В тех набросках лица Забойщика, которые выдала программа. Меня все мучила мысль, что они мне кого-то напоминают. — Те распечатки, что ты мне показывала? Но там нет ничего, хотя бы отдаленно похожего на лицо. Просто случайный набор черточек. — И все же. Харри пожал плечами: — Что ж, ведь это у тебя fusiform gyrus. Ладно, валяй. — Сегодня ночью я поняла, кого. — Она сделала еще глоток и промокнула следы молока салфеткой. — И кого же? — Тронна Гретте. Харри смерил ее взглядом: — Ты что, издеваешься? — Нет, — ответила она. — Просто говорю, что есть определенное сходство. К тому же Гретте находился поблизости от Бугстадвейен как раз в момент убийства. Однако, как я сказала, я во всем разобралась. — А как… — Я связалась с лечебницей Гэуста. Если это тот же налетчик, который потом ограбил отделение Норвежского банка на Киркевейей, то это не Гретте. В тот момент он сидел в телехолле в компании как минимум трех санитаров. Я послала парней из криминалистического отдела снять у Гретте отпечатки пальцев. Вебер только что сравнил их с отпечатком на бутылке из-под кока-колы. Совершенно точно, он ему не принадлежит. — Значит, раз в кои-то веки ты ошиблась? Беате упрямо мотнула головой: — Нет, просто мы ищем человека, чьи физические характеристики идентичны параметрам Гретте. — Прошу меня извинить, Беате, однако вынужден заметить, что у Гретте нет ни физических, ни каких-либо иных характеристик. Он бухгалтер, и внешность у него как у бухгалтера. Я даже уже не помню, как он выглядит. — Ничего, — сказала она, разворачивая следующий бутерброд, — зато я помню. У нас есть на что опереться. — Хм. У меня тоже есть новость. Возможно, хорошая. — Да? — Я сейчас двину в «Ботсен». Расколь изъявил желание поговорить со мной. — Вот как?! Что ж, удачи. — Благодарю. — Харри встал и, немного помявшись, наконец решился: — Знаю, я не твой отец, но можно я тебе кое-что скажу? — Пожалуйста. Осмотревшись по сторонам, он убедился, что никто их не слышит, и только после этого рискнул: — На твоем месте я был бы поосторожней с Волером. — Спасибо. — Беате откусила большой кусок. — Но вообще-то ты все правильно сказал о себе и моем отце. — Всю свою жизнь я прожил в Норвегии, — начал Харри. — Вырос в Уппсале. Родители были учителями. Отец мой сейчас на пенсии; с тех пор как умерла мама, он живет как во сне, лишь изредка навещая нас, бодрствующих. Моей младшей сестренке его очень не хватает. Полагаю, мне тоже. Мне недостает их обоих. Они думали, что я стану учителем. Я тоже так считал. Вместо этого поступил в Школу полиции. Немного изучал право. Если меня спросят, почему я стал полицейским, я приведу десять веских причин, хотя сам не верю ни в одну. Теперь я об этом уже и не думаю. Это просто работа, за которую я получаю деньги; иногда мне удается сделать что-то хорошее, такое, что долго еще будут помнить. Мне не было и тридцати, когда я стал алкоголиком. А может, и двадцати — это как посмотреть. Говорят, алкоголизм заложен на генном уровне. Вполне возможно. Когда я вырос, то узнал, что мой дед, который жил в Ондальснесе, напивался ежедневно на протяжении пятидесяти лет. Мы бывали там каждое лето до тех пор, пока мне не исполнилось пятнадцать, и я ничего не замечал. К сожалению, этого его таланта я не унаследовал. Вытворял такое, что просто не могло пройти незамеченным. Короче говоря, это чудо, что я все еще работаю в полиции. Харри покосился на табличку «Не курить» и закурил. — Мы с Анной были любовниками шесть недель. Она не любила меня. Я не любил ее. Порвал с ней скорее для ее же пользы. Хотя она думала иначе. Второй человек, находившийся в комнате, кивнул. — За свою жизнь я любил трех женщин, — продолжал Харри. — Сначала была первая юношеская любовь, я даже чуть было не женился на ней, но потом у нас все разладилось. Она покончила с собой много лет спустя после нашей последней встречи. Я к этому не имею никакого отношения. Другая была убита на другом конце света человеком, за которым я охотился. То же самое произошло и с моей напарницей, Эллен. Не знаю почему, но женщины, которые окружают меня, умирают. Может, всему виной гены. — А третья твоя любимая женщина? Третья женщина. Третий ключ. Харри погладил пальцами инициалы АА и бородку ключа, который Расколь подтолкнул к нему на другой конец стола, едва Харри вошел в комнату. Когда Харри поинтересовался, идентичен ли этот ключ тому, что был послан ему по почте, Расколь кивнул. А потом попросил Харри рассказать о себе. И вот теперь Расколь сидел, оперев локти о стол и сплетя длинные худые пальцы, будто для молитвы. Неисправную трубку светильника заменили, и теперь падающий на его лицо свет придавал ему ровный бледно-голубой оттенок. — Третья женщина сейчас в Москве, — сказал Харри. — Думается, она вполне жизнеспособна. — Она твоя? — Я бы не стал это так называть. — Но вы вместе? — Да. — И планируете быть вместе всю оставшуюся жизнь? — Ну-у… Мы ничего не планировали. Еще слишком рано об этом думать. Расколь печально улыбнулся: — То есть ты еще не планировал. Женщины, однако, планируют. Они планируют всегда. — Так же как и ты? Расколь покачал головой: — Я умею планировать кражи денег. Что касается кражи сердец, тут все мужчины — жалкие любители. Мы можем считать, что завоевали ее, подобно полководцу, занявшему вражескую крепость, но слишком поздно замечаем — разумеется, если замечаем вообще, — что нас просто заманили в ловушку. Ты что-нибудь слышал о Сунь-Цзы? Харри кивнул: — Китайский генерал, военный тактик. Написал трактат «Искусство войны». — Утверждают, что это он написал «Искусство войны». Я лично думаю, что автором трактата была женщина. На первый взгляд «Искусство войны» — руководство по тактике ведения боя, однако если копнуть глубже, в нем описывается, как вообще побеждать в конфликтах. А еще точнее — искусство получать то, что хочешь, по самой низкой цене. Выигравший войну не всегда оказывается победителем. Многие завоевывали корону, но при этом несли слишком большие потери и могли править лишь на условиях, которые выдвигали их якобы поверженные противники. Когда речь идет о власти, женщины, в отличие от мужчин, не столь тщеславны. Они не стремятся продемонстрировать свою власть всему свету. Женщина хочет просто обладать властью, которая позволит ей получить все остальное. Уверенность. Пищу. Удовольствия. Месть. Мир. Она — рационально мыслящий властелин, умеющий строить планы, способный видеть дальше отдельных битв и победного ликования. К тому же она обладает врожденной способностью определять слабости своей жертвы и инстинктивно чувствует, когда и куда следует нанести удар. А когда лучше воздержаться. Выучиться этому нельзя, Спиуни. — Поэтому ты и сидишь сейчас в тюрьме? Расколь прикрыл глаза и беззвучно рассмеялся: — Я мог бы ответить, но тебе не стоит верить ни единому моему слову. Сунь-Цзы говорит, что первый принцип войны — это tromperie.[31] Поверь мне — все цыгане лгут. — Хм. Значит, если я тебе поверю, получится как в греческом парадоксе про лжеца? — Сам суди, господин полицейский, раз уж ты знаешь не только уголовный кодекс. Если все цыгане лгут, а я цыган, выходит, неправда, будто все цыгане лгут. То есть я говорю правду — все цыгане лгут. Следовательно, лгу и я. Логически замкнутый круг, из которого невозможно выбраться. Такова и моя жизнь, и это единственное, что истинно. — Он рассмеялся звонким, почти женским смехом. — Ну что ж. Я перед тобой раскрылся. Теперь твоя очередь. Расколь некоторое время разглядывал Харри. Затем кивнул.