— Уже девятнадцать лет, — продолжил Харри. — С той самой поры, как узнал, кто настоящий отец Анны. — Ты лжешь! — крикнул Расколь и занес руку с бутылкой над его головой. У Харри пересохло во рту, он закрыл глаза. А когда снова открыл, встретил остекленевший взгляд Расколя. Оба тяжело дышали. Расколь прошептал: — А… Мария? Харри сумел заговорить только со второй попытки: — От нее нет никаких известий. Кто-то говорил Стефану, что несколько лет назад ее видели вместе с бродячим табором в Нормандии. — Стефану? Ты говорил с ним? Харри кивнул. — С чего бы это он стал говорить с таким спиуни, как ты? Харри попытался пожать плечами, но у него не получилось: — Сам у него спроси. — Спроси… — Расколь недоверчиво уставился на Харри. — Симон привез его вчера. Он в соседнем вагончике. У полиции к нему есть претензии, но у наших ребят указание не трогать его. Он хочет поговорить с тобой, Расколь. Так что тебе выбирать. Харри просунул ладонь между шеей и острым краем бутылки. Но Расколь на сей раз не пытался помешать ему подняться. Только спросил: — Зачем ты это сделал, Спиуни? Харри пожал плечами: — Ты позаботился о том, чтобы суд в Москве не отнял у Ракели Олега. А я даю тебе шанс не потерять единственного оставшегося из твоих. — Он положил наручники на стол. — Независимо от твоего выбора, считаю, что мы квиты. — Квиты? — Ты помог мне с женой и сыном. А я тебе — с братом. — Я слышал, что ты сказал. Но что это значит? — Это значит, что я выложу все, что мне известно об убийстве Арне Албу. И мы будем преследовать тебя всеми возможными способами. Расколь поднял бровь: — Тебе проще не впутывать меня в это дело, Спиуни. Сам знаешь, вам на меня ничего не повесить, так зачем же стараться? — Затем, что мы полицейские, — ответил Харри, — а не хихикающие наложницы. Расколь долго смотрел на него. Потом коротко кивнул. В дверях Харри оглянулся. Согнувшись, худощавый человек сидел за пластиковым столом, и тень скрывала его лицо. — Времени у вас до полуночи, Расколь. В полночь ребята отвезут тебя обратно. Сирена «скорой» прорезала шум уличного движения на Финнмарк-гате, то повышая, то понижая звук, словно пыталась отыскать верный. Глава 46 Медея Харри осторожно толкнул дверь в спальню. Он словно бы почувствовал запах ее духов, но такой слабый, что, возможно, он просто всплыл у него в памяти. Огромная кровать возвышалась посреди комнаты, словно древнеримская галера. Харри сел на матрас, положил руки на прохладное белоснежное белье, закрыл глаза и почувствовал, что он словно бы покачивается на длинных ленивых волнах. Здесь ли Анна ждала его в тот вечер? Раздался резкий звонок. Он посмотрел на часы. Ровно семь. Это оказалась Беате. Эуне позвонил пару минут спустя. Лицо его с двойным подбородком порядком покраснело после подъема по лестнице. Тяжело дыша, он поздоровался с Беате, и они втроем прошли в гостиную. — Значит, ты можешь определить, кто изображен на этих портретах? — спросил Эуне. — Арне Албу, — сказала Беате и показала на портрет с левой стороны. — Альф Гуннеруд в центре и Харри — справа. — Блестяще! — восхитился Эуне. — А, ерунда, — возразила Беате. — Муравей различает всех своих собратьев по куче. Пропорционально весу тела веретеновидная извилина у него работает гораздо эффективнее моей. — Боюсь, по отношению к моему весу эффективность моей извилины близится к нулю, — сказал Эуне. — Ты что-нибудь можешь разглядеть, Харри? — Сейчас, по крайней мере, чуть больше, чем когда Анна показывала мне их в первый раз. Я знаю, что этих троих она обвиняет, — Харри кивнул на женщину с тремя светильниками: — Немезида, богиня возмездия и справедливости. — Которую римляне слямзили у греков, — подхватил Эуне, — оставили весы, заменили кнут на меч, завязали ей глаза и назвали богиней правосудия. — Он подошел к торшеру. — Когда примерно за шесть сотен лет до Рождества Христова начали понимать, что система кровной мести действует неэффективно, и решили сделать возмездие не личным, а общественным делом, именно эта женщина стала олицетворением современного правового государства, — он провел рукой по прохладной бронзовой женской фигурке. — Холодная справедливость. Слепое возмездие. Наша цивилизация покоится у нее на руках. Разве она не красива? — Красива, как электрический стул, — сказал Харри. — Месть Анны нельзя назвать слепой. — Она была и слепая и осознанная, — поправил его Эуне. — Преднамеренная и бессознательная. Анна была, по-видимому, весьма чувствительной натурой. Очевидно, с нарушениями психики, но мы все такие, в сущности, речь идет только о серьезности этих нарушений. — И какие нарушения были у нее? — Я же ее никогда не видел, так что могу только догадываться. — Тогда догадывайся, — сказал Харри. — Раз уж мы заговорили о древних богах, то, надеюсь, вы слышали о Нарциссе, греческом юноше, который настолько влюбился в свое зеркальное отражение, что был не в силах от него оторваться. В психологии понятие «нарциссист» ввел Фрейд. Оно означает человека самовлюбленного, с преувеличенным сознанием собственной исключительности, помешанного на мысли о том, что он должен добиться величайших успехов. У нарциссистов потребность в отмщении тем, кто ущемил их самолюбие, зачастую превалирует над всеми другими потребностями. Это так называемое «нарциссическое неистовство». Американский психоаналитик Хайнц Кохут описал, как такая личность любыми средствами пытается отомстить за уязвленное самолюбие, даже в тех случаях, когда нам кажется, что речь идет о сущем пустяке. Например, выраженное отрицание повседневности обычно приводит к тому, что человек с маниакальным упорством стремится воссоздать внутреннее равновесие, пусть это в конечном счете и повлечет за собой смерть. — Смерть кого? — спросил Харри. — Да кого угодно. — Но это же безумие! — воскликнула Беате. — Ну, я в сущности об этом и говорю, — отрезал Эуне. Они прошли в столовую. Эуне попробовал присесть на один из старых стульев с прямыми спинками, стоящих у длинного узкого дубового стола: — Таких больше не делают. — Но неужели она лишила себя жизни только для того… чтобы отомстить? — простонала Беате. — Есть ведь и другие способы. — Разумеется, — согласился Эуне. — Но самоубийство зачастую само по себе есть месть. С целью вызвать у тех, кто тебя предал, чувство вины. Анна просто сделала на шаг больше, чем необходимо. Кроме того, есть все основания полагать, что она на самом деле не хотела больше жить. Она была одинока, изгнана из семьи, ей не везло в любви. Карьера художницы не задалась, она прибегла к помощи наркотиков, но это не могло решить ее проблем. Короче говоря, это была глубоко разочарованная и несчастная женщина, и она, хладнокровно все обдумав, предпочла самоубийство. И месть. — Вовсе не думая о морали? — спросил Харри. — Вопрос о морали, конечно, интересный. — Эуне сложил руки на груди. — Ведь общество налагает на нас моральную обязанность жить и потому отвергает суицид. Но Анна явно восхищалась античностью и, не исключено, придерживалась мнения древнегреческих философов: человек волен решать сам, когда ему умирать. Ницше тоже полагал, что человек имеет полное моральное право лишить себя жизни. Он даже использовал термин «Freitod», то есть «добровольная смерть». — Эуне поднял указательный палец. — Но перед ней возникла другая дилемма. А именно — жизнь или месть. В любом случае Анна исповедовала христианскую этику, а она запрещает мстить. Парадокс, разумеется, состоит в том, что христиане верят в бога, который сам по себе — грозный мститель. Если ты что-то делаешь наперекор ему, значит, гореть тебе вечно в аду, а такое возмездие несоизмеримо с величиной греха, скорее это дело Международной амнистии. И если… — А может, это просто ненависть? Эуне и Харри повернулись к Беате. Она испуганно посмотрела на них, словно эти слова сорвались с ее губ по ошибке. — Мораль, этика, — прошептала она. — Жизнелюбие. Любовь. И все же сильнее всего ненависть. Глава 47 Свечение моря Харри стоял у открытого окна и слушал далекий вой сирены «скорой», медленно утопавший в шуме Котловины.[73] Дом, унаследованный Ракелью от отца, высоко возвышался над ней, и Харри как на ладони видел происходящее там, под световым покровом, правда, лишь то, что мог разглядеть среди стоящих в саду огромных деревьев. Он любил этот вид. Мысль о том, сколько уже лет они растут здесь, успокаивала его. И о городских огнях, свет которых напоминал морское свечение. Морское свечение Харри видел лишь раз в жизни, когда дед однажды ночью взял его с собой в лодку, собираясь на ловлю крабов в районе Свартхольмена. Всего одна ночь. Но этот вид он не забывал никогда. Одна из картин, с каждым годом становившихся в памяти все более ясными и реальными. Так было далеко не со всеми его воспоминаниями. Сколько ночей он провел с Анной на этой кровати, сколько раз на борту судна капитана Эспера они отправлялись в плавание по бурным волнам? Ему и не вспомнить. А вскоре и все остальное забудется. Печально? Да. Печально, но необходимо. И все же две картины, связанные с именем Анны, никогда, он знал это наверняка, никогда не изгладятся у него в памяти. Две почти одинаковые картины. Ее густые волосы веером разбросаны по подушке, глаза широко распахнуты, одной рукой она крепко сжимает белую-белую простыню. Разница только в положении пальцев другой руки. В первом случае они сплетены с его пальцами. А в другом — сжимают рукоять пистолета. — Ты окно не закроешь? — услышал он за спиной голос Ракели. Она сидела на диване, подобрав под себя ноги, с бокалом красного вина. Олег уже отправился спать, довольный своей первой победой над Харри в тетрис, — Харри уже боялся, что его эра безвозвратно канула в прошлое. Новости не содержали никаких новостей. Набившие оскомину рефрены: крестовый поход на Восток, возмездие Западу. Они выключили телевизор и поставили пластинку «Стоун Роузес»,[74] которую Харри, к своему изумлению и удовольствию, обнаружил в ее собрании. Времена юности. Тогда больше всего поднимали ему настроение наглые английские пацаны с гитарами и театрализованными эффектами. Теперь ему нравились «Kings of Convenience»,[75] мелодии у них пусть и медленные, но хоть чуть-чуть не такие заунывные, как у Донована.[76] И «Стоун Роузес» на малой громкости. Печально, но факт. А возможно, необходимо. Жизнь развивается словно по спирали. Он закрыл окно и дал самому себе обещание при первой возможности взять с собой Олега в море ловить крабов. — «Down, down, downs, — слышалось из динамиков бормотание «Стоун Роузес». Ракель нагнулась вперед и отхлебнула вина.