– Подлец! – повторяю я и добавляю со злым ехидством: – Поговорил, значит, в лучшем виде? – Старик… – неуверенно начинает Гвоздев. Катя закрывает лицо руками. – Положи трубку… пожалуйста… – стонет она. – Я сейчас всё тебе объясню, – говорит Гвоздев. – Что ты мне объяснишь? Когда ты, сука, переламывался, я тебе за молоком бегал, с ложечки тебя кормил!!! Мой взгляд вдруг упирается в табличку “please do not feed or touch pelicans”. Гвоздев замолкает на несколько секунд. – Я все сделал, как ты просил, – произносит он после недолгой паузы. В его голосе вдруг появляется воодушевление. – Сказал, что ты ее любишь, и всё такое… правда… Мы сидели у меня дома, бухали, и я ей, короче, это сказал. Ну а Катя, короче, разрыдалась от чувств, кинулась ко мне на шею, целовать стала… Ты же знаешь, она у тебя ого-го! Ну, короче, все и случилось… чисто по пьяни… Я молчу. Старый жук. Я горько усмехаюсь и чувствую, что злость куда-то уходит. Даю отбой и сую телефон в карман. Катя с выражением пойманной птицы роется в кармане пальто, достает бумажный платок и вытирает слезы. Телефон начинает верещать. На мониторе высвечивается Gvozdev. – Это Катя разболтала? – спрашивает голос Гвоздева. – Она рядом? Я в ответ молчу. – Сделай-ка громкую связь. – Не командуй… – Сделай, как друга прошу! – Ладно, – я чувствую, что на самом деле больше не могу на него злиться. – Катя! – кричит голос Гвоздева. – Ты тут? – Тут, тут, – Катя шмыгает носом. – Скажи ему, что это случайно, что мы, короче, не будем больше… – Не будем, – покорно повторяет Катя, – и вообще – было не очень. – Было не очень, – с готовностью подхватывает Гвоздев из телефона. – Слышь, Гвоздев, – вдруг свирепеет Катя. – Ты вообще охренел?! Это мне было не очень, понятно?! Мне!!! Понятно? Я нажимаю отмену громкой связи, выключаю у телефона питание и поднимаюсь. Бывает, конечно, что трагедия превращается в мелодраму, тут уж ничего не поделаешь, но мелодрама не должна все-таки превращаться в балаган. – Всё, хватит… – Погоди… – Катя, я, наверное, пойду. – Погоди, – она решительно встает со скамейки, комкает платок и кидает его в урну. – Ну прости, – она гладит меня по щеке. Я аккуратно отвожу ее руку. – Прости, – повторяет она. – Ну, хочешь, пойдем прямо сейчас в Хемпстед, в отель. Усмехаюсь и качаю головой. – Видишь, ты уже не сердишься. Это правда случайно… Ну прости… Ну, что мне сделать… – Ладно, проехали. – Ура! – Катя хлопает в ладоши. – Ой, а давай птиц покормим, а? У меня с завтрака булка осталась. У меня нет ни малейшего желания этого делать, но я зачем-то все равно иду с ней к ограде. Навстречу нам уже спешат голуби, утки, гуси, кружат чайки. Я беру у Кати булку, разламываю ее на кусочки и начинаю бросать их через ограду. Гуси, утки, голуби кидаются в сторону от резких движений, и все достается чайкам. Они стремительно налетают откуда-то сверху, с громкими криками подхватывают куски и уносятся прочь. Рядом со мной стоит Катя в своем красном пальто, в черном парике и улыбается. Возле нее – чьи-то дети, две светловолосые девочки лет пяти-шести. У них добрые глупые лица. Все доброе, я давно уже заметил, выглядит почему-то глупым, а все глупое – добрым. Готово. Начисто расхватали. Я отряхиваю с ладоней крошки. Спасибо, друзья. Получил массу благодарности. Сверху покричали, снизу покрякали, похлопали крыльями. Даже ворон в отдалении сдержанно, но одобрительно каркнул. Я чувствую, что все вещи и события сделались близкими, пустыми и встали вокруг меня привычным кругом, как дети из той песни про жука. Все завертелось, и эти птицы, и чьи-то глаза, и платаны, и клумбы, и газоны, и светловолосые маленькие девочки, и Катя в своем красном пальто и черном парике. Я словно проснулся от долгого сна и снова увидел плотные фигуры людей, которые будто вернулись из своих геометрий. Но их слишком мало, этих людей, хоть и много, и сад все равно кажется пустым, спокойным, забывшимся, забывшим прежние болезни и прежнюю боль. Зато мне теперь становится ясно, зачем я здесь стою с Катей, в этом парке. – Давай сейчас погуляем, поедим твои вафли, а потом – в отель, в Хемпстед, ладно? – предлагает Катя. У нее непривычно ласковый голос. – Там поужинаем, ну и, – она мне подмигивает, – все остальное. Мы идем по дорожке вдоль газонов в сторону королевского дворца, и вдруг меня осеняет: – Как это – в Хемпстед? Мы же… – Милый, пока ты курил на улице, я попросила перевезти наши вещи в другой отель. Это в Хемпстеде. Подальше от центра. Я останавливаюсь и смотрю на нее с удивлением. – Не хотела тебя пугать… Я сначала думала, чтобы с комфортом, а потом поняла – нам лучше без комфорта, но где-нибудь подальше, где уж точно не найдут. – Господи! Кто нас не найдет? – Витю убили, понимаешь? – Витю? – Ой, я не могу… пойдем снова сядем. В ее глазах вдруг мелькает какое-то дикое, новое для меня выражение. Я замечаю себе, что последний час мы только и делаем, что садимся и встаем, встаем и садимся. С этим тут проблем нет: скамеек очень много. – Господи, точно, ты же мне говорила. – Садись… Витя, Виктор Евгеньевич был Катиным продюсером и одновременно официальным постоянным любовником. Бритый наголо, крепкий, по-крестьянски сбитый мужчина. Всегда в одной и той же кожаной куртке коричневого цвета. Я видел его всего два раза, один раз в Париже, в ресторане, но со спины и мельком, другой раз – в Москве. – Он там что-то напутал с какими-то проектами… – она закрывает лицо руками. – Я не знаю… Я в Париже сидела, мне позвонили, сказали “сердечная недостаточность”. – Так убили или сердечная недостаточность? – Ладно, это долго объяснять. Я как узнала – сразу звонить кинулась, боялась, что к тебе придут. – Ой, да кому я нужен? – Мне… – Ага, а еще тебе нужен Гвоздев. Она отнимает от лица ладони, внимательно смотрит мне в глаза, а потом со всей силы бьет меня открытой ладонью по физиономии. Хочет еще раз ударить, но я хватаю ее за руку. – Ты чего?! Сдурела?! Я в панике оглядываюсь. Рядом, слава богу, никого. – А ничего… – Ладно. Мы тут надолго? – Не знаю, – хмурится она. – Может быть, навсегда. Глава 2. Мертвые опаснее живых