— Я прилечу послезавтра утром. Раньше не могу никак, у меня будут огромные неприятности. — Не знала, что у вас там рабовладельческий строй. Что ж. Я вас предупредила. Не смею больше отвлекать. Она нажала отбой, не попрощавшись. Противный столичный хлыщ! По голосу слышно. Послезавтра он сможет! А если бы уже всё⁈ Тоже бы послезавтра смог? Он раздраженно отшвырнул телефон. Терпеть не мог баб с низким голосом, да ещё таких, которым до всего есть дело и больше всех надо. Как пить дать, она там какой-нибудь управдом. Иван Васильевич Бунша в юбке. С любопытным носом. В воскресенье с утра, несмотря на конец марта, пошёл снег огромными хлопьями. Марина терпеть не могла весну, вплоть до двадцатых чисел мая. Весной в её жизни вечно происходили какие-то беды. Вот и в этот раз — растяжение, потом болезнь Нины Фёдоровны. Вчера она вызывала скорую дважды. А сегодня у Нины Фёдоровны было очень низкое давление. Марина не отходила от неё ни на шаг. Они ждали «Гришу». Марина молилась, чтобы он успел. Не ради него. Ради Нины Фёдоровны. Метель всё не кончалась. Огромные белые хлопья летели со свинцового неба и бились прямо в окно. Наконец кто-то открыл двери ключом и вошёл. Резко прошёл в комнату прямо в пальто. Марина встала, уступив ему место, но не покинула квартиру соседей. Она чувствовала, что Нина Фёдоровна уходит. — Гришенька, — прошептала та. — Тихо, мама, не говори, тебе тяжело, — он держал мать за руки. «Где ж ты раньше был?». — Как хорошо, увидела тебя, сынок, — она прикрыла глаза, снова открыла. — Мариночка, это Гриша, мой сынок. — Да, Нина Фёдоровна, я поняла. Хорошо. — Мариночка, спасибо. Дай бог вам с Данюшей. Вы хорошие люди. Марина чувствовала, что глазам становится горячо. — Гриша, ты сильный. Ты привык один, ты справишься. Помнишь? «Делай что должен и будь что будет», — она закрыла глаза и больше не открыла. Марина бросилась к ней, проверяя пульс. Совсем слабый. — Скорую, — она схватила телефон. Позвонила. — Всё, больше не придёт в себя, — устало сказала она. — Не каркайте! — резко обернулся он и сверкнул на неё глазами. — У меня мама так уходила три года назад. Я знаю, что говорю. А вы могли бы и поднапрячься ради человека, которому всем обязаны! — А вы могли бы не совать нос, куда не следует, Мария Леонидовна! — Марина Леонидовна. До вашей славной персоны мне дела нет. Дождусь скорую и уйду, не переживайте. Холёная столичная с… штучка, — прошипела она. — Заткнитесь уже, — устало сказал он, поднялся и снял пальто, оставшись в джинсах и сером свитере крупной вязки. Сходил до ванной, умылся, вернулся к кровати Нины Фёдоровны. Он был ростом немного выше среднего, широкоплечий, смуглый; с буйными русыми кудрями, немного спускавшимися на шею, лежащими, будто в беспорядке, но видно, что беспорядок этот стоит не одну сотню ненаших денег. Глаза то ли голубые, то ли зелёные, сразу и не поймёшь; скулы высокие, подбородок упрямый, почти квадратный, греческий профиль. Марина, будучи искусствоведом, всегда очень быстро выхватывала взглядом и оценивала лица. Иногда приёмные дети похожи на родителей. Григорий Янович совсем не походил на мать. Приехала скорая, и Марина ушла домой. По суете, которая возникла примерно через полчаса, она поняла, что всё кончено. Нины Фёдоровны не стало. Тело увезли. Ей очень не хотелось идти к новоявленному соседу, но было поручение, данное при жизни Ниной Фёдоровной. Она постучала, хоть у неё были ключи. Он открыл. Вид у него уже был не такой холёный; Григорий Янович осунулся. — Мне нужно отдать вам то, что просила Нина Фёдоровна. Иначе я бы не стала беспокоить. — Проходите, беспокойте. Не очень весело тут одному. «Ну сочувствия моего ты вряд ли дождешься». И всё же она сочувствовала. — Вот. В этом пакете одежда, в которой Нина Фёдоровна просила её похоронить. В этом — деньги на похороны; она говорила почему-то «смёртные». Здесь список, кого позвать на поминки. И адреса ближайших агентств. И комплект ключей, который Нина Фёдоровна давала мне. Всё. — Спасибо. Похороны завтра в три. Вы же будете? — Буду, только на обед не поеду. Он кивнул. Марина скрылась за дверью, он проводил её взглядом. На следующий день, сразу после похорон и обеда, он отбыл в Москву. А ещё через пару дней в соседней квартире начался ремонт. Несколько месяцев Марина наблюдала в общем коридоре кучу незнакомых лиц, слушала звуки перфоратора, заставляла рабочих убирать из общего коридора горы строительного мусора. Григорий Янович, видимо, руководил ремонтом дистанционно. Глава 2 Конец августа. Собрав волю в кулак, Марина решила выйти на утреннюю пробежку. Вчера во второй половине дня они с Даней вернулись из Турции. К счастью, ремонт в соседней квартире закончился раньше их отлёта, а то Марина переживала, что же будет. Она не стала будить на пробежку Даню, пожалела, хотя обычно летом заставляла вставать и бегать, чтобы шевелился. Но через несколько дней начнётся учебный год, так что пусть сын отдыхает. Она закрывала двери на ключ, когда из соседней квартиры кто-то вышел. От неожиданности Марина вздрогнула. Обернулась и оказалась нос к носу с Григорием Яновичем. Он был в спортивном костюме, в ушах айфоновские наушники. Пропустил её в общую дверь, закрыл, уже у лифта достал один наушник и сказал: — Доброе утро, Марина Леонидовна! — Здравствуйте, Георгий Янович, — сухо ответила она. — Григорий Янович, — поправил он. — Я тут уже четыре дня, но вас не видел. Отдыхали? «Тебе что с того?». Она не простила ему поздний приезд пять месяцев назад. Хотя это не её дело, но всё же. — Да, вчера вернулись. Они вошли в лифт. Там стояли ближе, и Марина отчётливо услышала из вынутого наушника: «Любишь, любишь, любишь, любишь, любишь, любишь, любишь или нет?..». Она искренне надеялась, что её любимая «Агата» оказалась в этом наушнике случайно, как одна из композиций в плейлисте, или передавали на радио. Нарочно не стала ничего спрашивать у него о приезде, даже ради вежливости. И так понятно. Приехал вступать в наследство и продавать квартиру. Смотри-ка, тут заранее подоспел, почти за месяц. Видимо, уже на продажу выставил, заранее. Скоро начнут ходить, смотреть. Потом новые соседи… Эх. Они вышли из подъезда и разбежались в разные стороны — он вниз по улице, а она в сторону сквера. «Красивая, — думал он, пока бежал. — Породистая». Но увы, совсем не в его вкусе. Ему нравились мягкие и женственные, желательно, блондинки или рыжие, со светлой кожей. Эта тёмная вся: почти чёрные глаза, смуглая кожа, тяжёлые тёмные волосы, длинные и гладкие. Черты лица правильные, большой яркий рот. Но мягкости нет и в помине. Он готов был спорить на что угодно, что она баба-начальник. Голос этот низкий. Брррр… Единственное, что было в его вкусе, — грудь. Явно третьего размера, высокая. И осанка. Осанка танцовщицы балета. Григорий Янович был очень неравнодушен к противоположному полу, но ещё больше противоположный пол был неравнодушен к нему, Григорию Яновичу. Как он сохранил свою свободу до тридцати трёх лет — одному богу известно. Видимо, повлияло то, что на заре карьеры он вёл бракоразводные дела, и такого насмотрелся… У него выработался стойкий иммунитет к попыткам склонить его идти под венец. Он был очень предусмотрителен и осторожен, чувствовал угрозу, опережал «противника» на несколько шагов, всегда знал, когда нужно прекратить отношения, а когда их вообще не следует начинать. Грудь и осанка — это точно не причина для начала отношений. Слишком много минусов, они перевешивают. Почему-то он опять вернулся мыслями к соседке, которая, судя по всему, терпеть его не может. …Как же Марина любила осень… Конец августа — уже почти осень. А дальше будет только лучше: ковёр из листьев, низкое небо, туманы, моросящие дожди… Всё то, что многие терпеть не могут, она обожала всей душой. И если весной почти всегда приходили какие-то напасти, то осенью, наоборот, случались разные удивительные вещи. Странно, с чего вдруг она задумалась об удивительных вещах? Хотя… Через десять дней, вместе с началом нового сезона, в их галерее состоится открытие новой экспозиции, которую вот-вот привезут из Москвы. Открытие — это всегда волнение. Возвращаясь после пробежки, она обнаружила на стоянке возле дома, рядом с их машиной, большой чёрный «Вольво» с московскими номерами. Так вот на чём столичные жители понаехали. В этот раз своим ходом, не на самолёте. На следующее утро история с пробежкой повторилась. В лифте она услышала из его вынутого наушника: «…для никого, только для нас…Давай вечером умрём весело, поиграем в декаданс…». Этот лощёный столичный хлыщ слушает её любимую «Агату»! Следующим утром Марина вышла на пробежку пятью минутами раньше, и успела уйти одна. Однако, когда ещё через день она опять вышла пораньше, он появился одновременно с ней. Странно. …В обед она встретилась в кафе со старшей сестрой, Верой. Пришлось Марине сидеть в зале для курящих — Вера курила. Несмотря на большую разницу в возрасте — Вера была старше Марины на пятнадцать лет, не так давно они отметили её пятидесятилетний юбилей, — они не могли жить друг без друга и всегда находили массу тем для разговоров. Сыну Веры, Тимофею, двадцать восемь лет, и он всего на семь лет младше «тёти Марины»; не так давно он женился и уже успел подарить Вере двоих внуков. Сегодня темой встречи сестёр стало предстоящее открытие новой экспозиции в галерее. Вера была журналистом, и она собиралась освещать открытие в своём издании. — У нас фотограф новый, Славик, просто отпадный! Притащу его, шикарные будут фотки! — У вас в издании всегда шикарные фотки. — Что есть, то есть, — Вера затушила сигарету и принялась за кофе. — Но Славик и сам хорош, увидишь. — Вера, ты опять? Тебя послушать, все хороши. Как тебя Николай тридцать лет терпит? — Куда он денется с подводной лодки? Где ещё найдёт такое сокровище, как я? К тому же, насчёт Славика я не о себе пекусь, он слишком молод. — Обо мне тем более не надо, — усмехнулась Марина. — Ты же знаешь, приспичит — найду на время. — Бессовестная ты, Маринка, тебе от мужиков только секс и нужен! — Не просто секс, а качественный секс. А зачем они мне ещё? Остальное всё сама могу. Они помолчали. Тема была вечная. После замужества с отцом Даньки, Марина категорически отрицала брачные узы, и вообще, совместное существование с индивидами мужского пола.