— Да? Ну давай, показывай... — и, одобрительно глядя ко мне в ноутбук: — О-о-о... Показываю ему трехмерные макеты проекта, он смотрит, а сам аккуратно убирает волосы у меня на затылке и целует шею. — М-м, хороший проект... Мне щекотно, я смеюсь и отдергиваюсь: — Нрав-вится?.. — Ахереть. Я аж возбудился, — тянет мою руку к своей ширинке, я же делаю вид, что не хочу туда тянуться. — Напоминает сиськи, — продолжает. — Ну-ка... подойди-ка... — он рассматривает два здания разной высоты, — да, точно — твои. Я шутливо возмущена этим сопоставлением, он шутливо невозмутим: — Во, смотри. Он начинает меня раздевать, при этом двумя пальцами «отмерять» какие-то участки на грудях, чередуя «замеры» с мокрыми поцелуями: — Вот так. Вот здесь, здесь и здесь. Ну, точняк, я же сказал, — и одним рывком сдергивает с меня трусики. — Ри-и-ик! — возмущенно пищу я, голая, в одних босоножках — перед ним, полностью одетым. — Че, имя мое нравится? — глухо ворчит он и толкает он меня на стол. — До визга нравится... до писка... Давай... — внезапно рвется вниз и лижет киску, — м-м-м... визжи мое имя... — так же внезапно прекращает вылизывания, быстро расстегивается и вставляется в нее. — Ах... ты-ы-ы... — не визжу — рычу я, ухватив его зубами за шею. От кого поведешься, от того и наберешься. Его щетина колет мне губы, а ноздри и дыхалку разъедает запах сигарет. Его шероховатые засаленные джинсы, будто наждаком, трут мои голые ноги. Гроблю маникюр, царапая его мокрую куртку, что стоит колом, а сама думаю со стоном: «Дома... дома... как хорошо быть дома...» Ему слышны лишь мои отрывисто-оторванные звуки и междометия. Вопреки моим замыслам вместо нормальных, цивилизованных стонов я издаю истерические, хихикающие рыдания, а против его попытки засчитать это за вожделенные им визги категорически возражаю: — Это не визги, а... эм-м-м... экстатические звуки. Я в скором времени бросаю его куртку и пролезаю под футболку, под которой царапаю его голую спину, а его таскаю за волосы. Но ему надоедает мое насилие над его волосами, и он тихонько требует-ворчит: — Так, че за нахуй... ты нежней не можешь, что ли... Могу, конечно — кончая, нежно треплю его по голове, чем вызываю на его лице блаженную улыбку. *** Раннее лето в Берлине сейчас скорее напоминает раннюю весну. Какой там — мило посидеть на балконе после крышесносного приветственного секса, попить чай, поесть в конце концов. Холод и сырость знают, что им здесь не место, и будто просят прощения за то, что все-таки нагрянули, застали врасплох носителей шортиков и маечек, испортили им вечер. Тут волей-неволей не захочешь никуда вылазить из кровати, а будешь кувыркаться дальше, уже хотя бы для того, чтобы согреться. Или просто повозиться друг с другом. — Есть охота, — замечает Рик, погрызая мое ухо. У меня урчит в животе. — М-гм, опять придется пиццу заказывать, — невозмутимо соглашаюсь со своим желудком. — Ну, или другое что-нибудь. Ты ж ниче не приготовил. — Это ты ниче не приготовила, — «взъяряется» Рик, а его лапы грозными, требовательными тисками сдавливают мои сиськи. — Я сама только с дороги. — С дороги?.. — огрызается он, глядя на меня исподлобья. — Так тебя ж уже — с дороги... мало тебе?.. А ну, нá еще... Мою голову недвусмысленно нагибают «на юг», заставляют взять губами член. — Ты че делаешь... — возмущаюсь — и беру. — Кормлю тебя... с дороги... Я категорически несогласна с тем, что секс способен заменить еду. Категорически. Но я делаю-таки ему минет, и наш голод на время утихает, вернее, видоизменяется. С голодным удовольствием заглатываю его и представляю, как он будет кончать мне на грудь. Перед самым финишем Рик легонько оттаскивает меня. — Давай, трахни меня... давай... — требует он и сажает наверх. Не прекращает хрипловатого бормотания: — О, как ты хорошо его сосала только что... прям так, как надо... чтоб язычок вперед... я чуть не кончил... еле сдержался... давай теперь... о, давай... Смотрю в зеркало на свое извивающееся тело и на него подо мной, сжимающего мою попу с беспомощной улыбкой на лице. Он тоже на мое тело смотрит и мне в лицо — ловит мой взгляд. Я бы сказала снова, что как-то по-собачьи, но — нет, я настаиваю, на песика он не тянет. Он не смотрит заискивающе в глаза, не просит, а вглядывается внимательно, почти настороженно. Наблюдает, будто задумал что-то. Рик возбуждает меня, воспламеняет. Я кончаю, откинувшись назад, с блаженным наслаждением полузакрытых глаз — в потолок. Бросаю ему взгляд — он смотрел на меня, а теперь отводит глаза, будто его застукали. Точно что-то задумал. Да я ж тебя знаю, волчару, думаю, извиваясь над, ним. Знаю... Я догадываюсь, чего он хочет. Так и есть — поездив в ней, начинает юлить, то и дело вытаскивает член, а при «попытке» проникновения самым подозрительным и нехарактерным для него образом попадает не туда. — Так, облом сегодня! — разъясняю я, сжимая его щеки. С ним строго надо, решительно, иначе просто возьмет и поимеет, где не планировалось. — Просто в узенькую твою хотел... — «скулит» он — пусть не надеется. — Я сказа-ала! Категорически нельзя давать спуск этому наглому зверюге — к рукам приберет, оборзеет в край. — Я ж потыкаться тока... — Я сказа-а-ала!!! В качестве предупреждения пробираюсь и тыкаю его в задницу. — Поты-ыкаться... — подрагивает он, сжимаясь, но не прекращает. — Он только до половины вошел... — Не фиг, на фиг! — взрываюсь я и тыкаю его снова. Чувствую, что он уже невменяем и, что ему как раз не дают, соображает с трудом. От напряженности мне больно, но его это, кажется, не волнует, вот и приходится применить силу. — А че сделаешь, если войду туда?.. — жарко шепчет он, кажется, больше возбужденный, чем отпугнутый моими тыканьями. — Вытащу его жестко и решительно! И будет больно, — предупреждаю. — А по-моему, щас кое-кто пищать будет... просить: «Ри-ик... трахни меня в попу...» — Щ-щаз-з-з. Я все-таки не думаю, что он и правда войдет туда насильно. Меня просто смешит-бесит наглая невозмутимость его нескончаемых попыток, когда я ведь до проедания дырки в башке твержу ему «нет». И — нет, сегодня я реально не намерена, поэтому и «нет». А в следующий раз после «да» — а он, который «да», скорее всего, снова будет рано или поздно — когда я буду приходить в себя в туалете, а он — лицемерно и печальненько жалеть меня и рассуждать, что — все, хорош, отныне — только по-людски, я обязательно подколю его, чтоб слезки крокодильи-то утер. Чтоб сам себе не врал хотя бы. *** После безобразий мой «супермен» упахивается и засыпает, а я соображаю, что супами да гарнирами не отделаешься и — вот не вру — готовлю полноценный ужин. — Ахереть, так ты готовить умеешь, — нагло-восхищенно поглощает он после мое жаркое и пирог с яблоками. — Я заслужил все-таки?.. — Я заслужила. А ты — твое дело. Рада, если вкусно. В общем, мне кажется, нам обоим интересней не сюсюкаться. Надолго, ненадолго — а что, если не задумываться, а просто продолжать в том же духе? А что «одним «этим» мужика не удержишь» — ну, во-первых, это мы еще посмотрим, а во-вторых, я уже говорила, что никого не держу и держать не собираюсь. ***