— Хуже, — её голос дрожит. — Ты… — она осекается. — Ты же… Я не отвечаю. Что я? Инвалид? Да. Конечно. — Соня знает? — Да, — Розина прикусывает губу. — Она меня ненавидит. Винит меня во всём. Я должна была сделать всё, чтобы вас остановить… — Да хватит уже, — прошу я. — Что сделано, то сделано. Бесполезно винить себя, мы все виноваты. Я снова открываю веки коротко вздыхаю. Холодно. Почему мне так холодно? — Я позову твоего отца, — Маша поднимается на ноги. Я ничего не отвечаю, мысли снова путаются, и я тону в бессмысленности своего существования. Дверь хлопает, я остаюсь в одиночестве, и тоска неожиданно проникает в мои лёгкие, словно только и ждала, чтобы остаться наедине со мной. Губы дрожат, и я прикусываю их с такой силой, чтобы боль отрезвила меня. Это конец. Конец для всего, что было мне дорого… 33 Jоhnyboy ft. KSENIA — Метамфетамир Соня. — …фольксваген пассат третьей серии девяностых годов, начала двухтысячных… — читает полицейский. — Номера… — Да. Вроде. Я не разбираюсь в машинах, — бормочет Маша. Я стою в стороне и прожигаю взглядом спину сестры, пытаясь сдержать всю свою злость и обиду, которая переполняет меня. Как она могла? Почему мне ничего не сказала? Это вообще не её дело, зачем она полезла в это? Из-за неё… Мужчина благодарит Машу и уходит. Она недолго стоит спиной ко мне, а потом оборачивается. Её взгляд натыкается на меня, и девушка замирает. Она бледная и уставшая, явно недавно плакала, но в этот момент я не испытываю к ней жалости. — Соня… — она делает шаг ко мне, но я отступаю. — Довольна? — выдыхаю я. — Как ты могла? — Я не… — её голос дрожит, но это вызывает во мне лишь новую волну злости. — Это ты виновата. Он… — я осекаюсь и опускаю голову. Губы начинают дрожать. — Ненавижу тебя! — выпаливаю я и разворачиваюсь, чтобы она не видела моих слёз. Я так зла, что готова срываться на всех подряд. Разрушать и уничтожать всё на своём пути, ненавидеть и отталкивать тех, кто окружает меня. Если бы Маша не помогала им, всё было в порядке, Егор бы не пострадал так сильно, он ведь вообще не при чём… Чёрт… Я ведь знала, что они не отступятся. Я должна была догадаться, что они попросят её. Почему я чувствую себя такой беспомощной? Если бы я только могла всё исправить… Егор Штормов, лучший боксёр нашего города, мечтающий выйти на профессиональный ринг, дышащий поединками и драками, живущий мыслями о спаррингах, теперь прикован к инвалидной коляске. Каждый из нас, кто был причастен к этому, винит себя. Маша, Матвей и я. Все мы виноваты. Он говорит редко и мало, не улыбается, постоянно просит оставить его в одиночестве. Не смотря на обещание врачей, что парень пойдёт на поправку и сможет встать на ноги, Егор не блещет оптимизмом. Его когда-то пронзительные голубые глаза заволакивает дымка. Они становятся безжизненными и холодными. Он ничего не говорит, но я знаю, что ему тяжело. Чертовски тяжело. Я собираю все свои силы и пытаюсь не терять оптимизм, надеясь, что его хватит на нас обоих. Бросить его сейчас я не могу, не посмею. В тот раз я хотела избежать подобных последствий, поэтому и разорвала все связи, но сейчас, если я уйду, это убьёт его. Я буду рядом, даже если он не встанет, если не сможет встать, если останется в коляске до своей смерти. — Погода хорошая, — тяну я, осторожно толкая коляску по хрустящему снегу. Егор не отвечает. Он говорит мало. Со мной почти никогда. Коротко отвечает на вопросы или же просит о чём-нибудь. Сейчас начало января, спустя два месяца после того случая. Сегодня морозный день, и солнце ослепляет своими холодными лучами. Здесь тихо и одиноко, здания окружают, деревья местами нависают и прячут нас в своих безжизненных руках. Операцию Егора откладывали три раза. То из-за его состояния здоровья, то из-за каких других причин. Мне ничего не говорят, но я знаю, что чрез неделю должны одобрить четвёртую попытку. Его увезут в Москву к хорошим врачам, он пройдёт курс реабилитации и встанет на ноги. У врачей хорошие прогнозы. Я останавливаю коляску возле небольшого замёрзшего пруда и дышу в варежки, чтобы согреть руки. Смотрю на Егора, но отсюда не видно его лица, только шапку и ссутуленные плечи. Жалость накатывает на меня, но я трясу головой, чтобы отбросить её в сторону. Шторма нельзя жалеть, он этого не потерпит. — Через неделю назначат дату операции, — оптимистично тяну я. — Готов? Штормов не реагирует. Вряд ли он ответит, так что я решаю снова нести очередной бред, чтобы молчание не уничтожало ни его, ни меня, но не успеваю. — А смысл? — его голос ровный и уставший. — Всё в пустую. — Эй, — я огибаю коляску и сажусь перед ним на корточки. Беру Егора за руки и улыбаюсь. — Не говори так. Ты сильный. Ты выздоровеешь. Парень смотрит на меня таким безразличным и пустым взглядом, что всё внутри меня сжимается. Он словно видит меня насквозь, знает все мои секреты и тайны. Его голубые омыты напоминают мне глаза старика, ожидающего смерть. Раньше глаза Егора ассоциировались у меня с чистым небом, в котором играют отблески солнца, но сейчас они больше похоже на лёд. Я вздыхаю и целую его в щёку. — Ты же знаешь, я буду рядом, — в очередной раз говорю я. — Да хватит! — неожиданно вскрикивает Шторм, хватая меня за куртку, словно собираясь ударить. Это впервые за всё время, когда парень повышает голос и вообще проявляет хоть какие-то эмоции. — Ты себя слышишь хоть?! Я инвалид! Он толкает меня так сильно, что я падаю на заснеженную дорогу. — Я, мать его, грёбанный инвалид! — орёт Егор. Он со злости ударяет кулаками по подлокотникам. Я сижу на снегу и смотрю на него снизу вверх, сдерживаясь, чтобы не разреветься. Мнетак больно из-за того, что я не могу помочь ему, что ничего не могу сделать, чтобы ему стало легче. — Егор, — тяну я. — Ты же знаешь, что говорят врачи. Ты поправишься. Всё будет хорошо… — Да пошла ты, Розина, — с ненавистью выплёвывает Штормов. — Хватит с меня твоей жалости. Ты поправишься, Егор. Всё будет хорошо, — передразнивает меня он. — Ничего не будет хорошо, — он хватается за колёса, чтобы развернуть коляску, но не делает этого. — Тошнит уже. Играешь тут в любящую жену, словно я овощ, не способный двигаться. Горло сдавливает, и я перестаю дышать, чтобы сдержать слёзы. — Да что ты такое говоришь, — я с трудом поднимаюсь на ноги. — Ты же знаешь, что я люблю тебя. Даже не думай, что я брошу тебя после всего, что случилось. Парень фыркает и коротко смеётся, и я даже удивляюсь. — Хватит с меня этого дерьма, — он качает головой, шмыгая носом. — Все вы только и делаете, что жалеете меня. Егор то, Егор это. Да что ты понимаешь, — парень не смотрит на меня. — Бокс был всем для меня, я не умею жить по-другому. Даже если я встану на ноги, всё бессмысленно. Я прикусываю губу. Нет, всё не может быть бессмысленным. Мы прошли через столько преград, чтобы быть вместе, одно это достойно того, чтобы жить. — Уходи, — бросает Егор. — Проваливай. — Что? — не понимаю я. — Проваливай, — злится Шторм. — Не хочу тебя видеть. Ты во всём виновата. Если бы ты не появилась в моей жизни, ничего бы не произошло. Всегда знал, что проблемы вечно из-за баб. — Егор, — обида сдавливает меня. — Я люблю тебя. Ты не можешь… Штормов вскидывает голову и смотрит на меня с такой яростью, что я отступаю. — Я сказал, убирайся из моей жизни, Розина. Никогда больше не попадайся мне на глаза. Я не хочу любить ту, которая забрала у меня смысл жизни. Всё кончено. Земля уходит у меня из-под ног, и я ощущаю, как проваливаюсь в глубины ада. Тихо выдыхаю, не понимая, что чувствую сейчас. Обиду, злость или вину? Хочу прикоснуться к Егору и сказать, чтобы прекратил нести эту чушь, но руки словно отнимаются. Я забываю, как дышать. Я просто стою и смотрю в глаза Егора Штормова, который разрывает меня на куски своей ненавистью. Он действительно верит в то, что говорит? Мои губы беззвучно шевелятся, пытаясь что-то сказать, но всё в моём теле отказывает. Неужели именно здесь в парке больницы наши пути разойдутся? Могу ли я сделать хоть что-то, чтобы исправить это?