Все умолкли, оглядываясь. Романов приметил, что некий благообразный, сильно пожилой господин в длинной кавалерийской шинели, с седоватой бородкой клином действительно остановился и прислушивается. На чекистского агента он был никак не похож, да, если верить Орлову, в ЧК и не было агентов. Специально для кавалериста, проходя мимо, Алексей презрительно пробормотал: – Офицеры, мать их. Тьфу! Овцы… Потом он поговорил в том же духе еще в двух местах, всё время периферийным зрением следя за пожилым. Тот близко не подходил, но и не отвязывался. Неужто клюнуло, с первого же заброса? – А катись она, ваша «эркака»! Пусть подавится моим жалованьем! – громогласно объявил Романов напоследок и пошел к выходу. Идет сзади или нет? Оборачиваться нельзя. Шел кто-то, шел, не отставал! На улице Алексей остановился зажечь папиросу. Шаги за спиной тут же стихли. Снова двинулся – возобновились. Он ощутил подзабывшееся чувство, азарт охотника – и вдруг устыдился. Господи, ведь не на чужих охотишься, а на своих, на русских, с кем еще вчера был вместе. Но теперь люди делились на своих и несвоих по иным признакам. И вообще, прав Орлов: к черту мерехлюндии. Романов применил элементарный агентурный прием – сделал вид, что поправляет фуражку. В ладони было спрятано маленькое зеркало, чтобы смотреть назад, не оборачиваясь. Оп-ля. «Хвостом» оказался не давешний дядя, а какой-то тощенький паренек в лыжной финской куртке. Стоит, делает вид, что изучает афишу на тумбе, а сам косит глазом. Может, показалось? Очень уж юн, совсем мальчик. Для проверки Алексей проделал еще один трюк, тоже примитивный: снова зашагав, слегка задел плечом встречного и повернулся извиниться. Мальчишка окончательно себя выдал – шарахнулся за тумбу. В общем, ясно. Не загадка пляшущих человечков. Пожилой кавалерист бродит по коридору военно-учетного управления, отбирает офицеров, которые кажутся ему перспективными, а потом дает сигнал пареньку. Тот, видимо, пасется неподалеку от входа. Теперь мальчик будет таскаться по пятам, проверять: куда человек пойдет, с кем встретится, где проживает и прочее. Можно, конечно, поиграть в эту несложную игру, да времени жалко. Поэтому Алексей поступил проще. Свернув в подворотню, спрятался в густой тени. Дождался, когда «хвост» сунется следом, – и крепко ухватил мальчишку за шкирку. Вблизи тот оказался совсем зеленым, лет семнадцати, а то и шестнадцати. Белокожий, тонкошеий, с пушком на верхней губе. Возмужает – станет красавцем, а пока как есть гадкий утенок. – Сопливый совсем, а уже шпионишь! – прошипел Романов. – Прыщ чекистский! Парень не испугался, а оскорбился. – Я совсем не то, что вы подумали! Я не сопливый, я юнкер! А насчет прыщей это недостойно! – придавленно пропищал он. На лбу у него действительно розовела россыпь прыщей – за них и обиделся. Разжимать пальцы Алексей не спешил, еще и дернул руку кверху, чтоб мальчик приподнялся на цыпочки. – Зачем вы за мной следите, если вы юнкер? – Я не слежу… То есть слежу, но не в том смысле… Отпустите, я задыхаюсь. Отпустите же! Я от людей, которые думают так же, как вы. – О чем это они думают? – подозрительно спросил Романов, но ворот выпустил. – Говорите ясней. – Я Копейщиков. Веня… то есть Вениамин Копейщиков. Юнкер Александровского училища. То есть бывший юнкер. А вы офицер, я знаю. Скажите только, вы ведь патриот? – Коли уж вы представились… Я штабс-капитан Романов, Алексей Парисович. Что за странный вопрос про патриота? Я русский офицер, этим всё сказано. – Я не просто так спрашиваю… – Парнишка мигал, что-то соображая. Потом решился. – Пойдемте со мной. Там с вами поговорит один человек. – Кто? О чем? – Такой же патриот, как вы. Идемте, Алексей Борисович, тут недалеко. Незатейливо, подумал Романов. Это вам не германская разведка и даже не австрийская. Первого встречного сразу приглашают на явку. – Во-первых, не «Борисович», а «Парисович». Во-вторых, если вы юнкер, то обращайтесь к старшему как положено. – Виноват, господин штабс-капитан! – Веня Копейщиков вытянулся. – Я пробыл юнкером недолго, не успел привыкнуть. Идемте же, не пожалеете! – Ладно, – проворчал Романов. Охотничий азарт весь куда-то подевался, осталась одна жалостливая досада. – Все равно деваться некуда. Я в Москве никого не знаю… Явка Идти было действительно недалеко, минут десять – через Арбат и Собачью площадку в какой-то переулок (Романов прочитал на табличке название – «Трубниковский»). По дороге Веня не затыкался ни на секунду, успев сообщить массу сведений. Что его приняли в училище только в октябре, по достижении шестнадцати лет. Что дать присягу он не успел, так как сразу началась «заваруха». Что он был на баррикаде и стрелял, но попал или нет, не знает, а врать не хочет. Что в «организации» он недавно, пока находится на испытательном сроке. Но когда Алексей спросил, что за организация, юнкер замялся. – Это вам Иван Климентьевич… то есть господин подполковник расскажет. Я не должен. И вы ему, пожалуйста, не говорите, что я про организацию сболтнул. – Не буду. Снова ожив, Веня затрещал дальше. Выяснилось, что «явка» – это, собственно, квартира, в которой он живет с сестрой Зинаидой. Она совершенно отличная, хотя немолодая уже, на девять лет старше. Тоже настоящая патриотка, от нее можно ничего не скрывать. Она не Копейщикова, а Грузинцева, по мужу. Владимир Иванович Грузинцев был прекрасный человек, между прочим, офицер генерального штаба. Убит в Карпатах, ужасно его жалко. Романов перестал слушать чепуху. Он думал, что заговор, который может устроить такая вот «организация», никакой опасности не представляет. Обычное российское дилетантство. Зря Орлов беспокоится. Уже одно то, что по городу ходят слухи об офицерском заговоре, – верный признак несерьезности предприятия. Надо посмотреть, кто у них за главного, и по-хорошему с ним поговорить, чтоб не игрался с советской властью в игрушки, не подводил людей под монастырь. Это может плохо закончиться – время сейчас нервное. Дом, куда его привел разговорчивый юнкер, был недавней, предвоенной постройки. Вошли в подъезд через черный ход (парадную как зимой заколотили, так и осталось, объяснил Веня). Поднялись на второй этаж. Мальчик позвонил особенным образом: два раза длинно, три коротко. Важно сообщил: – Это значит, свои. Конспираторы, вздохнул Романов, готовясь к встрече с «патриоткой», наверняка экзальтированной дурой. Дверь открыла молодая дама в сером платье с белым воротничком. Высокая, с девичьей косой через плечо, но сразу видно, что именно дама, не барышня. Алексей понял бы это, даже если бы мальчик не сказал про погибшего мужа. У девушек не бывает такого внимательного, медленного взгляда и таких морщинок у рта. Он щелкнул каблуками, назвался, ничего больше не объясняя, да в том и не было нужды. – Это наш человек, – выпалил Веня. – Еще один. Ты, Зина, напои его пока чаем, а я за Иваном Климентьевичем сбегаю. Хотел сразу и бежать, но женщина остановила, удержав за рукав. – Зинаида Андреевна Грузинцева, – сказала она гостю. – Вениамин, ты никуда не побежишь, пока не наденешь шапку и не возьмешь перчатки. Утром я не проверила, а ты и рад. Восемь градусов на термометре. – Госсподи, Зина, что я, маленький? Мальчик смущенно поглядел на Романова, но взял и шапку, и перчатки. Понесся вниз через две ступеньки. – Прошу вас. – Грузинцева отступила, давая гостю войти. – Раздевайтесь, проходите в гостиную. Вы, я вижу, с вокзала. От вас паровозом пахнет. Это хорошо. – Почему хорошо? – спросил Алексей, думая: какой цепкий у нее взгляд. Не экзальтированная и не дура. – Значит, вы только что приехали. Не чекист. Я всё время боюсь, что Вениамин приведет какого-нибудь подсадного. Правильно боитесь, мысленно ответил Романов. – Зачем тогда разрешаете ему… заниматься такими вещами? – Он сделал неопределенный жест. – В самом деле, может скверно кончиться. Ваш брат меня совсем не знает. Мало ли, что я такое? Запретите ему. Я вижу, он вас слушается. – Да, он привык меня слушать. Когда мы остались без родителей, ему было двенадцать, а кроме меня никого. Но Вениамин уже не ребенок. Сейчас такие времена, что мальчикам нужно рано становиться мужчинами. Что я ему скажу? «Пускай всё гибнет, а ты сиди тихо, целее будешь»? Так мужчинами не становятся. Хотя, конечно, очень за него страшно… Вы садитесь, я сейчас. Вышла. Юнкера Он оглядел комнату. Гостиная как гостиная, но есть две необычности. В углу нечто вроде киота, но в нем, подсвеченные лампадой, не иконы, а фотографии. Мужчина с женщиной (верно, родители) и военный с академическим знаком на кителе. Должно быть, покойный муж, хоть для Зинаиды Андреевны, пожалуй, староват. Второй необычностью была пишущая машинка с разложенными рядом стопками бумаги. Подойдя, Романов прочел начатую, но недопечатанную строчку: «МАРАТ: За каждую слезу, пролитую тобой, бедная труженица, аристократы заплатят каплей, нет, бочкой крови! Довольно ты страдала! Теперь для народа настало время утешения и расплаты!» – Я зарабатываю перепечаткой пьес для театров, – раздался за спиной голос Грузинцевой. Она вошла так тихо, что Романов не услышал. В руках у хозяйки был поднос: чашка чая, несколько ломтиков хлеба, масло. Для голодных времен недурно. – В основном сейчас ставят всякую революционную чепуху, зато дают трудовой паек и даже приплачивают. Я научилась хорошо печатать, без помарок. Этим и живем. Ты, верно, всё делаешь хорошо и без помарок, подумал Алексей. Дама ему очень нравилась, и настроение от этого окончательно испортилось. Он действительно сильно проголодался, но старался откусывать поменьше и жевать медленно, прикинув, что три ломтика съест, а четвертый оставит.