Только теперь Мона узнала отца Сергия. Какая метаморфоза! – Я же вам сказал, всё устроится, – сердито сказал чудесно преобразившийся старец. – Хорошо хоть, никого не убили, иначе Никодим Львович бы вас не отпустил. – Нас отпускают? – быстро спросил Скукин. – Но почему? – Потому что господин директор с уважением относится к батьке Махно. А у меня пропуск из м-махновского штаба. На меня и на всех, кто со мной. – Я же не знала, – пролепетала Мона. – Вы говорили мне только про письмо… – Изъятые вещи вам вернут, – объявил Жовтогуб. – Все кроме пулемета. Он нам пригодится. Братский привет Нестору Ивановичу и Арону Воле. Передайте им мое предложение. Обязательно скажите, что медлить нельзя. В ближайшие месяцы всё решится. Директор еще раз сжал отцу Сергию руку и вернулся в дом. – Послушайте, как вас там на самом деле! – Скукин и тут был недоволен. – Почему вы не предъявили свой мандат сразу? Штабс-капитана вчера чуть не расстреляли! А заодно и меня. – Штабс-капитан сам виноват. Нечего было лупить по сусалам п-почтенного инспектора Степана Акимовича. Невежливых людей никто не любит. Романов легкомысленно заметил: – Да. Если б не Елизавета Анатольевна, я уже переместился бы на следующий круг перерождений. Вы знаете, что китайцы с японцами верят, будто душа живет много раз? – Что-то такое слышал. – Отец Сергий посмотрел на Мону. – Елизавета Анатольевна? – Турусова. А вы? Он поклонился, двумя пальцами коснувшись шляпы: – Эраст Петрович Фандорин. – Ой, – тихо сказала Мона. И повторила еще раз, тише: – Ой… У нее закружилась голова. – Где это вы так приоделись, господин Фандорин? – спросил не заметивший ее реакции Романов. – На б-базаре. Городская одежда здесь дешева. Никто ее не покупает. – Не рано отказались от маскарада? Нам ведь по реке дальше плыть. Будете привлекать внимание. Кстати, если уж у нас тут срывание масок, я отрекаюсь от Шаи Канторовича. Алексей Романов, прошу жаловать. – Маскарад больше не понадобится. Жовтогуб дал мне сопроводительный документ для соседней республики батьки Ковтуна. Дальше уже территория белых. Там будут встречать по одежке. – А что за поручение к батьке Махно вам дал директор? – заинтересовался подполковник. – Мечтает о союзе с анархистами. Я не стал его огорчать, но ничего из этого не выйдет. «Черная» и «зеленая» правды не просто разные. Они противоположные. Одна – правда свободы, другая – правда несвободы… Ладно, господа, идемте к нашему плавсредству… А вы что же, Елизавета… Анатольевна? – оглянулся он на застывшую Мону, не сразу вспомнив отчество. Она молча кивнула, совершенно потрясенная. Эраст Петрович Фандорин?! Молчала она и по дороге к пристани, и потом, когда баркас тронулся в путь. Всё смотрела, не отрываясь, на Фандорина и не могла поверить. Всю жизнь, с детства слышала она это имя. Оно звучало для нее так же, как «Ланселот», или «граф Монте-Кристо», или «Денис Давыдов». Нечто прекрасное, старинное и совершенно нереальное. Кстати о старинном. А сколько Фандорину лет? Мать говорила, что он был годом или двумя младше ее. Значит, что – шестьдесят два или шестьдесят три? Совсем немного для исторической личности, но слишком много для… Для чего? – одернула себя Мона. Ты неисправима! Мать виновата. Это она всё время говорила о Фандорине как о несостоявшемся возлюбленном. Наверное, поэтому Мона сейчас такими глазами на него и смотрела: не как на шестидесятилетнего старика, а как на мужчину, способного вызвать очень сильную и долгую любовь. По правде говоря, в новом обличье Эраст Петрович совсем не выглядел стариком. Красивый (даже, пожалуй, слишком красивый), элегантный мужчина средних лет, рано и импозантно поседевший. Господи, Турусова, эти слова – «элегантный», «импозантный» – совсем не из твоего лексикона, они всегда казались тебе пошлыми, сказала себе Мона, но ничего не поделаешь, Фандорин был именно таким: элегантным и импозантным. Только никакой пошлости в нем не было. Потому что пошлость – это когда низменное прикидывается возвышенным, а Эраст Петрович был явно не из тех, кто прикидывается. Он сидел на корме, брил свои и без того идеальные щеки опасной бритвой: острое лезвие порхало стрекозой, в изящно отставленной левой руке сверкало зеркальце. Воротнички расстегнуты, видно мускулистую шею. Рукава засучены, и предплечья еще красивее, чем у Романова, – тонкие, но сильные. Почувствовав ее взгляд, Эраст Петрович улыбнулся: – Год не брился. Приятно. Да и наскучило быть к-каликой перехожим… Мать говорила, что Фандорин очаровательно заикался, вдруг вспомнила Мона. Никаких сомнений. Это действительно он. И поразилась: как это она раньше не видела «отца Сергия» по-настоящему. Неужели дело только в том, что он побрился и переоделся? Нет конечно. Это сила легенды. Легенда озаряет человека ослепительным сиянием, и он волшебно преображается. Однажды, еще до войны, Мона увидела в ресторане за соседним столиком какого-то жеваного субъекта с растрепанными волосами и сказала подруге: «Погляди-ка. Это же надо есть бифштекс с таким гордым видом, будто решаешь судьбы мира». Подруга прошептала: «Боже! Александр Блок! Тот самый! Поэт!» Мона взглянула снова – увидела небесный блеск в глазах, одухотворенный профиль, изящный изгиб худых, тонких пальцев. Боже, Блок! Как он прекрасен! К Эрасту Петровичу всё приставал Скукин, выспрашивал про директора и директорию. Больше всего его интересовали последние слова Жовтогуба – про то, что нельзя медлить, так как в ближайшие месяцы всё решится. – Что решится? – Кто победит – белые или красные. По мнению директора, «третья сила» имеет шансы на успех, пока исход этого п-противостояния не определился. Потом будет поздно. – Исход уже определился, – уверенно сказал Скукин. – Белое дело побеждает, это очевидно. На востоке адмирал Колчак дошел до Волги, на западе генерал Юденич идет на Петроград, армия моего дяди вот-вот возьмет Харьков и оттуда повернет прямо на Москву. Единственное, чего не хватает белым армиям, – координации действий. Это как раз тема моей выпускной работы в академии: «Координация действий и распределение обязанностей при войне в условиях коалиции». Я больше не сержусь на вас, Романов, – обернулся он к штабс-капитану. – Хоть вы человек взбалмошный и авантюрист, благодаря вам я вовремя перешел на правильную сторону. – Да, – съехидничал Романов. – Белой армии страшно повезло. Ваша выпускная работа решит судьбу России. – Несомненно, – кивнул подполковник. Чувство юмора в число его достоинств не входило. – Послушайте, шкипер, а далеко ли отсюда до Харькова? Если напрямую, через степь? – спросил штабс-капитан Фандорина. – Верст сорок-пятьдесят. – Скукин, не рвануть ли нам поближе к драке? Наши воюют, а мы будем по речке кататься? Подполковник задумался. – Хм. Пожалуй. Я определенно желал бы участвовать во взятии Харькова. Это крупный стратегический пункт. Будут повышения, награды. И решительно потребовал: – Приставайте к правому берегу! – А вы? – Романов посмотрел на Мону. Она с трудом отвела взгляд от Фандорина. – Что? – Елизавете Анатольевне нужно к морю, – ответил за нее Эраст Петрович. – И мне тоже. – Правда?! – воскликнула она. – А как же ваша экскурсия в Гуляйполе? – Пожалуй, не поеду. Довольно с меня Зеленой Школы. Возвращение к простым нравам, будь то «черная правда» или «зеленая», меня не привлекает. Я за сложные н-нравы. Я за цивилизацию. Коли моя страна хочет опроститься – ради бога, но без меня. Вы не будете возражать, если я составлю вам компанию до Ростова? Полагаю, за неделю мы туда доберемся. – Я не буду возражать, – тихо ответила Мона. Лодка заскрипела по дну. – До свидания, – кивнул Скукин и, подхватив свой мешок, выпрыгнул на берег. Так и пошел, сухой человек, даже не оглянулся. А Романов задержался. – Мона… Вы ведь позволили вас так называть… Мне ужасно не хочется с вами расставаться. Поверьте, если бы не долг… – Ну что вы, – нетерпеливо перебила она. Ей хотелось поскорей остаться вдвоем с Фандориным. – Я понимаю. Долг офицера. Берегите себя, Алексей Парисович. – Вы обиделись, – грустно вздохнул он. – Дайте мне время. Может быть, мы еще встретимся, и тогда… – Нет-нет. Я же сказала, вы для меня слишком молоды. Романов определенно был неглуп. Он приподнял бровь, покосился на Фандорина. Взгляд стал вопросительным. Мона с улыбкой кивнула. Ее переполняло восхищение мистической непредсказуемостью жизни. Романов поцеловал ей руку, поклонился Эрасту Петровичу и рысцой побежал за Скукиным. – Почему он назвал вас «Мона»? – спросил Фандорин. – Мама (ее зовут Варвара Андреевна)… – Мона сделала паузу и загадочно улыбнулась, – в детстве говорила: «Что ты всё загадочно улыбаешься? Тоже еще Мона Лиза нашлась». И прозвала меня Моной. – Мона, желаю счастья! – крикнул с берега трогательный Романов.