Неужели всё повторится? Ей очень захотелось вытолкать Романова вон, пока не вернулся муж, но это, конечно, была глупость. Капитан просто будет ждать в фойе, и даже не узнаешь, что стряслось. – А что стряслось, Алексей Парисович? – спросила Мона, доверительно беря Романова за локоть. – Вы выглядите взволнованным. – Не знаете еще? Мы-то всю ночь на ногах. Кошмар. Взрыв в сиротском приюте. Покушение на главкома. Князь хотел сам приехать к господину Фандорину, но занят расследованием. Прислал меня, с пакетом. Мона вздрогнула. Сиротский приют? Дело дрянь. Эраст снова сорвется. – Маса, принесите, пожалуйста, из ванной мои пилюли, – отослала она японца, а у капитана потребовала: – Что в пакете? Покажите. Романов заколебался. – Там снимки. Жуткие… Но вынул-таки из планшета конверт. На первой фотографии, большой, была снята группа детей в одинаковых темных мундирчиках, с ними женщины в фартуках с крестами – вероятно, воспитательницы. У восьми мальчиков и двух женщин лица перечеркнуты красным карандашом. – Это те, кто убит, – пояснил Романов. – Все остальные ранены или контужены. Остальные карточки были того хуже: каждый убитый отдельно. – Князь приказал обязательно показать всё это Эрасту Петровичу. Чертов психолог, злобно подумала Мона. Знает, чем пронять. Что же делать? – Милый Алексей, – проникновенно сказала она. – У меня к вам просьба, очень большая. Вы просто скажите Эрасту, что ваш начальник просит его о помощи, а снимки не показывайте. – Но Лавр велел непременно показать, – растерялся Романов. – Как же я могу не исполнить? – Ради меня. Ради всего, через что мы вместе прошли… Помните? И нежно посмотрела ему в глаза: мол, я-то всё помню, разве такое забудешь? Не ждала, что он согласится. Но чудесный Романов со вздохом сказал: – Хорошо. Если вы просите… И спрятал опасные фотографии в пакет, а пакет – в планшет. – Спасибо, – прошептала она, очень довольная, что разговор состоялся без Масы. Тут в дверь опять постучали, и это уж точно был муж. – Никого нет дома! – весело откликнулась Мона. Вошел хмурый Эраст. – Достал охру? Он вынул из кармана бутылочку. – Надеюсь, п-правильная. И умолк, заметив стоящего у стены Романова. – Вы? – Здравия желаю, ваше превосходительство, – отчеканил капитан. – Какое я вам «п-превосходительство»? – поморщился Фандорин. – Действительный статский советник, по-военному генерал-майор. Я не с частным визитом, а по приказу господина полковника. Вчера вечером произошло покушение на главнокомандующего. Не нашего командарма, а Самого, – счел нужным пояснить Романов, видимо, не очень доверяя знаниям штатского человека о военной иерархии. – Князь очень просит вас принять участие в расследовании. Обещание, данное Моне, было выполнено честно. Она поблагодарила Алексея Парисовича легким наклоном головы. Но тут некстати встрял вернувшийся в гостиную Маса: – В сиротском приюте взорвали бомбу. Надо узнать, не пострадали ли дети. – Пострадали, – мрачно ответил Эраст. – Восемь мальчиков убиты, много раненых. Чудовищная мерзость. Вот отчего он такой угрюмый, догадалась Мона. Уже знает. – Хорошо, капитан. Сейчас поедем, – сказал Фандорин Жизнь в мире Инь и опасливо посмотрел на Мону. – Возьмите извозчика и подождите меня перед г-гостиницей, – прибавил Эраст Петрович. Романов, козырнув, вышел. Мона, опустив глаза, молчала. Это было хуже всего – ее молчание. – Там погибли дети. Еще страшнее то, что есть изувеченные. Они и так несчастные, п-потерявшие родителей… А те, кто это сделал, разгуливают на свободе и бог з-знает что устроят еще… Мона молчала. – Обещаю, что не буду ввязываться ни во что рискованное. И что постараюсь управиться как можно б-быстрее… Наконец она посмотрела на него, с печальной укоризной. – Ты ведь обещал. Неужели нельзя потерпеть? Остался всего месяц. – Вздохнула. – Ладно. Я же вижу – ты себе места не найдешь. Но одно условие. – Какое угодно! – поспешно воскликнул Фандорин. – Ты будешь мне всё рассказывать. Без утайки. С подробностями. – Даю слово. – И ты опять возьмешь с собой Масу. – Нет. Мы договорились: одно условие, не два! – Эраст Петрович показал вскинувшемуся японцу кулак: заткнись. – Ты на пятом месяце. Доктор говорит, это самый рискованный период. Ни на минуту не оставлю тебя без п-присмотра. Маса, о-нэгаи да кара! Таному дзо! Маса закряхтел и смирился. Фандорин редко его о чем-то просил таким тоном. – Гляди же, ты дал слово. – Жена притянула Эраста Петровича к себе, оттолкнула. – Всё, катись. И знай: если с тобой что-нибудь – убьешь двоих, меня и ребенка. В коляске Романов пытался завести разговор о деле, но Фандорин глядел в сторону и не слушал. Он размышлял о мире Инь. Конечно, Эраст Петрович и прежде знал, что никакого «мира людей» не существует, как не существует и абстрактного «человека». Есть мужчина и есть женщина. Они по-разному устроены, по-разному живут, интересуются разными вещами, руководствуются в своем поведении различающимися этико-эстетическими нормами. Во многих отношениях мир Ян и мир Инь даже противоположны. Сам Фандорин всегда жил в Мужском Мире, отлично его изучил и достиг в этой системе координат одной из высших степеней. Мир Ян подвластен разуму и покорен воле, тверд и ясен, в нем «да» значит «да», а «нет» значит «нет», и, в общем, всегда понятно, где Добро и где Зло. Но четыре с лишним месяца назад по прихоти, а может быть, по милости кармы Эраст Петрович вдруг переселился в мир Инь. Это произошло в те ужасные часы, когда отнятая у бандитов тачанка неслась через степь, к большому городу с настоящими больницами, а за спиной, на охапке сена, металась и бредила раненая Мона. Фандорин поклялся себе тогда: если она выживет – о, если она выживет! – он никогда ее не оставит. Случилось чудо. Мона выжила. А нарушать клятвы Эраст Петрович не привык. Так и вышло, что мастер мира Ян оказался в чужом мире, на положении ученика, бестолкового и беспомощного. Объективно рассуждая, женский мир несравненно лучше мужского. Он и добрее, и жертвенней, и красивее, и живее. Идеологи Бусидо утверждают, что истинное назначение мужчины – хорошо умереть. Если так, то истинное назначение женщины – хорошо жить. Не случайно мужчины ловчей всего умеют отбирать жизнь, женщины же ее дарят. Мужчине существовать в мире Инь нелегко. Никогда еще Фандорин не ощущал себя таким слабым и неуверенным, никогда прежде не находился в постоянном страхе. Вдруг с Моной что-то случится? Или (страх уж вовсе непривычный) вдруг что-то случится с ним самим? Ведь это будет значить – она права, – что он обречет на гибель и жену, и нерожденного ребенка. Прав древний мудрец: благородному мужу не следует заводить семью. А коли завел – переставай жить по правилам благородного мужа, ты уже не один на свете. Но как живут по другим правилам, Эраст Петрович не знал и даже не хотел об этом задумываться. Вся надежда на восемью восемь. Скоро, в январе двадцатого, он достигнет 64 лет, возраста зрелости. Теоретически с этого момента разрыв между Инь и Ян должен начать сокращаться, ибо к следующим двум восьмеркам, 88 годам, приходишь уже не мужчиной и не женщиной, а Завершенным Человеком. К тому же в феврале родится ребенок, их станет трое. Тогда-то и задумаюсь о других правилах, подумал Фандорин, немного успокоился и даже позволил себе помечтать. Хорошо бы родилась девочка. Такая же, как Мона. По крайней мере Маса не будет соваться со своим воспитанием. – Приехали, – сказал Романов, и Эраст Петрович вернулся к действительности. – На вокзал? – удивился он. – Почему не в контрразведку? – Князь у командующего. Велел привезти вас прямо на совещание.