– Я знала. Это не стало неожиданностью. – Разумеется, я была к этому готова или думала, что готова. – Что же тогда стало неожиданным? – Не знаю. – Я пожимаю плечами. Это ложь. Мне просто не хочется признавать, что после интервью я не чувствую себя лучше. Я наделась, что я очищусь. Стану сильной. И что же? С тех пор, как интервью вышло в эфир, я не ощущаю перемен. Поначалу я, конечно, почувствовала облегчение, словно смыла с себя всю грязь. Но теперь я снова прежняя. Никакой разницы. Я не исцелилась. – Многих заинтересовала ваша история, – говорит Шейла. – Это меня удивило. Количество реальных людей, которые посмотрели интервью и хотели бы узнать больше. – На слове «больше» я делаю ударение, потому что именно это они все время повторяют. Больше подробностей, больше о моем будущем, больше о моем прошлом, больше, больше, больше. Иногда мне кажется, что меня разрывают в двадцати разных направлениях. А сама я не знаю, куда идти. – Думаю, нечему удивляться. СМИ питаются такими историями. Взять хотя бы тех бедняжек в Огайо, которых все эти годы держали в рабстве. И Элизабет Смарт. Джойси Дуггард. Мир потрясен их историями. О них говорят до сих пор. Все они написали книжки, дали кучу интервью. Некоторые выступили со сцены, превратив свои трагедии в послания силы и надежды. – Я не уверена, что у меня получится так же, – признаюсь я доктору. – Но мы ведь можем над этим работать. Не ради известности. Вам надо найти другую цель. Заглянуть вглубь себя и найти внутреннюю силу. А она у вас есть, – уверено говорит доктор Шейла, мол, даже не сомневайтесь. – Вы действительно так думаете? – В этот момент я ненавижу свой неуверенный голос. – А вы как считаете? – Не знаю, – я глубоко вздыхаю, – иногда мне кажется, что соглашаться на интервью было ошибкой. – И что конкретно вы ощущаете при этой мысли? – Хочу куда-нибудь спрятаться, – отвечаю без колебаний. – Ну, судя по всему, вы прекрасно спрятались. – Доктор Хэррис тихонько смеется. Ой! Решаю перефразировать. – Хочу, чтобы меня не было. – Не на самом деле. – Она перестает смеяться. Я пожимаю плечами и молчу. Это правда. Если бы меня не было, мне не пришлось бы все это терпеть. Но я сама накликала это на себя, и мне некого винить. Не совсем так. Я виню в своих страданиях Аарона Уильяма Монро. Если бы он тогда убил меня, все бы давно закончилось. От этой мысли я вздрагиваю, как будто его грубые ледяные пальцы вдруг обхватывают мою шею и выдавливают из меня жизнь. – Вы в порядке? – спрашивает доктор, но я молчу. Уверена, что она заметила, как я вздрогнула. Мой терапевт не упускает ничего. Несколько минут мы сидим в тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов на книжном шкафу. Меня бесит это повторяющееся тик-так, тик-так. Видимо, она специально поставила здесь часы, чтобы сводить пациентов с ума этим тиканьем. Чтобы им ничего не оставалось, кроме как заполнять тишину рассказом о своих несчастиях и тревогах. В конце концов я не выдерживаю и, проглотив комок в горле, признаюсь: – Иногда я думаю о том, что было бы, если бы он убил меня. – Вас бы не было. Тут не о чем думать. Будущего бы не было. Вы бы навсегда остались двенадцатилетней девочкой с безутешной семьей. А он был бы на свободе и убил бы еще многих после вас, – говорит доктор Хэррис прямо, без обиняков. Она хочет поразить меня, убедить меня в том, что это направление мыслей никуда не ведет. Но просто так она об этом сказать не может. Не имеет права давать оценку моим словам. Это нарушает их кодекс психологической помощи или что-то типа того. – Но, может, было бы лучше? – спрашиваю я. – Не для моей семьи, конечно, они все равно бы страдали. – Я начинаю думать о папе, но тут же изгоняю его из мыслей. Меня все еще огорчает то, как он обращался со мной, но поделать я ничего уже не могу. Его больше нет. – А для меня. Я поднимаю голову и встречаюсь с ней взглядом: – Может, это было бы лучше для меня? Ее лицо, как обычно, ничего не выражает. О боже, если бы эта женщина проявила хоть каплю эмоций. Хоть раз. Впрочем, может, именно благодаря этой черте она – профессионал своего дела. – Все бы закончилось, – продолжаю я. – Все, конец, понимаете? В смысле я делаю вид, что живу. Редко выхожу из дома. Учусь экстерном. У меня нет друзей. Нет никакого общения, кроме как с сестрой и ее бойфрендом. Ведь это провал. И, конечно, ни один мужчина никогда не захочет… Быть со мной. Трогать меня. Целовать меня. Я запинаюсь, поджимаю губы и закрываю глаза, чтобы хоть как-то сдержать эти уродливые мысли. Они всегда охватывают меня в самый тяжелый момент. Погружают на глубину, когда я и без них подавлена. С одного наскока отнимают и силы, и кислород. – Вам одиноко, Кэтрин? Я поднимаю голову и тут же снова ее роняю, чтобы случайно не увидеть в ее глазах жалости ко мне, ни единого проблеска. Большую часть времени она держится равнодушной, но иногда жалостливый взгляд нет-нет, да и выдаст ее. На долю секунды, которую можно приписать моему воображению. – Бывает одиноко, – признаюсь я. – Вам стоит попробовать выбираться куда-нибудь. Вступить в клуб по интересам или что-то в этом роде, – предлагает она. Я смеюсь, хотя это несмешно. – Отлично. В какой мне записаться клуб? Может, есть группы для оставшихся в живых анонимных жертв, серийных убийц? Она игнорирует мой сарказм. – Есть много разных групп поддержки, Кэтрин. Уверена, вы сможете найти ту, что подойдет и будет вам полезна. У меня много информации. Я могу дать вам с собой материалы. Материалы, которые она уже пыталась мне всучить. Нет, спасибо. Мне нет до этого дела. – Я не могу сейчас показаться в общественном месте. Меня могут узнать. – Вы сами хотели дать интервью, – напоминает она. И это работает. Я начинаю злиться. – Да, вы правы. Просто я думала, что хоть это поможет мне, раз уж наши сеансы не помогают, – выпаливаю я и вскакиваю на ноги. Я так расстроена, что меня трясет. – Мне пора идти. – Вам кажется это разумно? – Доктор Хэррис смотрит на меня снизу вверх, подняв одну бровь. – Не знаю. – Теперь мне хочется провалиться сквозь землю. – По-моему, это неважно. Я просто так чувствую. – Противоречивые чувства. – Да. – Почему? Я тяжело опускаюсь на стул, как будто из меня вдруг выкачали весь воздух. Пустота в легких, вихри в голове. – Я не знаю. Я хочу жить. Но лучше бы умерла. Я хочу быть сильной. Но слабой быть намного проще. Я хочу столкнуться лицом к лицу со страхом, хочу побороть его. Но в то же время хочу сбежать и притвориться, что меня нет. – Но вы есть. И вы очень стараетесь быть сильной. Она подается вперед на своем стуле. А я на своем наоборот съеживаюсь. – Во-первых, вы справились с интервью, рассказав свою историю. – И что? – спрашиваю я тихо, обвивая себя руками, пытаясь унять внезапный озноб. – Вы сделали это. Прошли через испытание с достоинством. Вам нужно гордиться собой. – Она говорит таким решительным тоном, как будто пытается зарядить меня силой. – Вы гордитесь собой? – Я? – Мне смешно. – Нет. Чем мне гордиться? Я просто выжила. – Вы сбежали. Вы опознали серийного убийцу и насильника. И благодаря вам он был схвачен. – Это все не я. Мне помогали. – Мои мысли снова возвращаются к нему. В последнее время он очень часто приходит мне на ум. Мой ангел-хранитель. Я нащупываю талисман на браслете и провожу по нему пальцем. – Сама я ничего не сделала, чтобы сбежать. – Вы себя недооцениваете. – Мне было двенадцать. Я была абсолютно беспомощна. Меня спас его сын. Он привел меня в полицейский участок. – Уилл не собирался оставаться там. Он продумал план, как подбросить меня и вернуться назад. Куда, не знаю. Но ничего хорошего там позади не осталось. – У вас хватило смелости дать показания, – напоминает мне доктор Хэррис. – Вы говорили в суде и помогли обличить человека, который похитил вас и изнасиловал. Изнасиловал. Ненавижу это слово. Из-за него я чувствую себя испорченной – может, потому, что я действительно испорчена. Кто захочет меня? Я не могу смотреть мужчинам в глаза, не то что говорить с ними. – Я больше не хочу говорить об этом. – Говорить о чем?