Я наливаю ему огромную миску, не зная, сколько он на самом деле ест, и возвращаюсь в гостиную. — Спасибо. 52 Он спрыгивает с дивана и, зачерпывая сладкие хлопья ложкой, отправляет их в рот. Черт, это выглядит так забавно, что я беру себе миску и присоединяюсь к нему на полу. Мы смотрим мультики, и я усмехаюсь, когда он встает, чтобы схватить фигурки игрушек- трансформеров, чтобы мы могли скопировать то, что они делают по телевизору. — Бен! — кричит Кортни со второго этажа, и, прежде чем кто-либо из нас успевает ответить, она едва не скатывается вниз по лестнице от того, что сбегает так быстро. — Бен! — Я здесь, мамочка, — смеется он и встает, чтобы обнять ее, не обращая внимания на ее беспокойство. — Ты... ты был здесь, не так ли? — ее испуганные глаза встречаются с моими поверх его головы, и она сильно зажмуривается. Я хотел бы сделать все, чтобы для нее это закончилось, и данная мысль укрепляет мою решимость разобраться с этим. Она втягивает воздух и отодвигается от сына, продолжая удерживать его за плечи. — Ты уже почистил зубы? — Нет, — хихикает он. — Тогда иди и сделай это, пожалуйста. — Хорошо! Как только он исчезает вверху лестницы, она плюхается на подлокотник дивана и обхватывает голову руками. — Я проснулась, а его не было в своей комнате… — руки заглушают ее голос. — Я подумала, что он уже забрал его. Черт меня побери, если я не могу чувствовать ее боль. — Посмотри на меня. Кортни поднимает голову, и перепуганный взгляд встречается с моим. — Он не заберет его. — Откуда ты знаешь? — Потому что я знаю самого грязного, подлого и самого мстительного адвоката, жившего когда-либо, — я наклоняюсь и настойчиво целую ее в губы, — и он задолжал мне. * * * Когда я паркую машину на длинной изогнутой подъездной дорожке у дома, в котором вырос и в который однажды поклялся никогда не возвращаться, внутри меня появляется беспокойство. Безупречные кусты украшают гравийную дорожку, а в центре парадного двора находится бутафорный фонтан. Я не был здесь почти десять лет, но складывается такое впечатление, словно только вчера моя жизнь была разрушена в подвале этой груды кирпичей. Гнев и обида скребутся в моей груди словно кошки, но я подавляю их — ради нее. Я делаю несколько успокаивающих вдохов и выключаю зажигание, после чего убираю ключи в карман перед тем, как подхожу к двери и стучу. — Так! Так! Кого мы здесь видим, а? — спрашивает Джером Монро, облокотившись о дверной косяк. — Сколько же прошло? — он замолкает, глядя на золотой «Ролекс». — Восемь лет? Что же я такого совершил, что удостоился чести лицезреть своего единственного сына? Его снисходительный тон заставляет меня вновь почувствовать себя ребенком — всегда недостаточно хорошим и вечно путающимся под ногами. Годы воспоминаний проносятся перед моими глазами, и я заикаюсь: — Я, эмм... — Ты — что, Сэмми? Тебе что-то нужно от папы? Снова неприятности с копами? — он скрещивает руки на груди и пристально оглядывает меня сверху донизу, ненависть и недовольство проявляются на его лице. 53 «Бен и Кортни, Бен и Кортни». Я слегка выпрямляюсь и искоса смотрю на него, теперь подпитываемый гневом за то, какой он на самом деле кусок дерьма. — Мне нужна помощь. Он смеется, но прежде чем успевает ответить, я прерываю его: — Ты разрушил мою гребаную жизнь. Ты был хреновым отцом. Ты оскорбил меня, использовал и манипулировал мной. Очевидно, это было не достаточно скверно, так как ты заплатил единственной женщине, которую я когда-либо любил, чтобы разнести меня в пух и прах. Мысли об Изабелль скручивают мой кишечник, и я делаю еще один глубокий вдох, чтобы меня не стошнило на его мокасины. — Я никогда ничего не делал тебе, но я родился. Я не просил такой жизни, но был ею наделен. Я, бл*дь, не просил никого об этом… и я, бл*дь, не заслуживаю этого. На мгновение я замечаю мягкость на его лице, но она тут же исчезает, поэтому я продолжаю: