– Я слышал на видео, ему лазер отключили? – выйдя из задумчивости, спросил журналист. – Да. Мало ли что. – Кто-то еще может провести стабилизирующее воздействие на сошедший с орбиты обломок? – Скорее всего, нет. Там куча расчетов, методология которых известна только самому полковнику. – Тогда надо немедленно включить лазер и дать ему возможность, пока он еще в состоянии, увести обломок с опасной орбиты. Генерал сжал губы, опустил взгляд и ответил: – Он уже не в состоянии. То бредит, то мечется, как чумной, требуя как раз то, о чем ты только что сказал. – Как кто? – Пичугин невесело усмехнулся. – Не понял. – Вы сказали, он мечется. Как кто? – Как чумной… Блин, ты что, совсем трехнулся? – Я видел это в Семипалатинске. Мне нужен увеличенный снимок, тогда я скажу точнее. У нас там салаги поймали нескольких сусликов, зажарили и сожрали. Двое ничего, а один… Тогда тоже никто ничего не понял, пока салага кровавой пеной харкать не начал. – Так вот что ты хочешь увидеть на снимке? – Не хочу. Это то, что я боюсь увидеть на снимке. – Бред! Это ты, дорогой мой, перегрелся. Мы в Москве, а не в Семипалатинске и не на Алтае. А Бражников, извини, не вокзальный бомж. Минут через десять у Ковалева зазвонил телефон. Он поговорил, затем открыл вторую комнату, в которой дверь до этого была заперта. Там был установлен компьютер и еще ряд электронных модулей, назначение которых Пичугину было неизвестно. – Лей, – велел Ковалев собеседнику по телефону. Пичугин уселся за монитор, увеличил снимок. Ковалев крякнул от удивления. На туалетной бумаге, которой Бражников вытирал монитор, виднелись отчетливые розовые следы. – Что-то похожее, но… – Ковалев упрямо помотал головой. – Я не могу это вывалить начальству! Вот ты сейчас, без преувеличения, дорогой мой, выглядишь в моих глазах идиотом. Наверняка есть еще до фига того, от чего человек может харкать розовыми соплями. Но я идиотом в глазах начальства выглядеть не то что не могу, а не имею права. Улавливаешь мысль? – Их надо эвакуировать из бункера, – уверенно заявил Пичугин. – Иначе все умрут. И так же срочно надо выяснить, где он эту заразу подхватил. Наиболее вероятна ваша первоначальная версия. Теракт. Кто-то намеренно раздобыл штамм чумы и заразил полковника. Это логично, это наиболее вероятно. Но есть и другая вероятность. Ничтожно малая, но она есть. Это вероятность, что Бражников подхватил чуму в Москве. От официанта в кафе, от полицейского, который проверял у него документы, от таксиста, к примеру… – Типун тебе на язык! – Ковалев изменился в лице. – Ты представляешь глубину жопы, меж двух половинок которой ты меня сейчас загоняешь? С одной стороны, я не имею права ставить всех на уши взятым с фонаря предположением. С другой, если описанное тобой правда, меня четвертуют за нерасторопность. Чет-вер-ту-ют! Ты меня понимаешь? – Надо эпидемиологов подключить, у них есть специальные противочумные костюмы. Они могут взять анализы, и будут у вас доказательства. – Чтобы их подключить, мне надо произнести слово. То слово, которое даже мы с тобой сейчас еще толком не произнесли. А это слово, само по себе, возлагает на того, кто его произнес, такую меру ответственности, что у тебя, дорогой мой, под ее тяжестью позвоночник в трусы осыплется. – Чума… – хмуро произнес Пичугин. – Вот! Ты можешь! Ты внештатный сотрудник. Как говорится в статье девятнадцатой закона о ФСБ, «лицо, оказывающее содействие». А я нет. У меня звездочки на погонах больше, чем у тебя рот откроется. И я не хочу их потерять. – Значит, вам надо реагировать, – уверенно заявил Пичугин. – Или сделать вид, что я не при делах, – высказал Ковалев свою версию. – В мои обязанности не входит курирование проекта «Американка». Я информационной безопасностью занимаюсь. И если бы Бражникову на Алтае лазер не отключили, и если бы это не прошло через подотчетную мне информационную структуру, я бы о происходящем в бункере вообще не знал. И знать я этого не обязан. Пусть с этим разбираются те, кому положено. А с тебя я возьму клятвенное обещание, что ты об этой нашей встрече и о том, что мы смотрели с тобой это видео, никогда никому не расскажешь. – Время упустим, товарищ генерал! – взмолился Пичугин. – Да, по большому счету, я в это вообще не имею права лезть, несмотря на мой допуск к секретности. Я тебя должен курировать и информационное пространство. Все. Он еще не закончил говорить, когда у него на столике зажужжал телефон. Ковалев посмотрел на экран, номер незнакомый. – Интересно… – произнес он и ткнул пальцем в иконку ответа на вызов. – Я слушаю. Он намеренно не представился неизвестному абоненту, стараясь с ходу выяснить максимум о собеседнике. – Максим Константинович? Голос в трубке был женским и очень приятным, несмотря на заметные стальные нотки. Такой голос может быть у женщины, много на своем веку повидавшей, или у высокой начальницы. Но, несмотря на неравнодушное отношение к женскому полу, Ковалев встревожился. – Да, с кем имею удовольствие общаться? – Генерал ответил в тоне заигрывания, чтобы не показать истинных эмоций, охвативших его. Но сердце его забилось чаще совсем не от предвкушения нового романтического знакомства. Глава 4 В которой в Москве обнаруживают больного чумой таксиста, и никто не может понять, как он сумел заразиться. Сотрудники Роспотребназдора, МЧС и МВД ищут пассажиров такси, но главный специалист НИИ чумы Наталья Евдокимова решает эту проблему по-своему. Кабинет руководителя Роспотребнадзора Остапа Тарасовича Думченко позволял собрать и большее число посетителей, чем уже разместилось за огромным овальным столом. За ним уже заняли места приглашенные специалисты, среди которых выделялся седовласый академик Олейник, а рядом с ним заместитель начальника Московского управления МЧС Левон Рубенович Тумасян, смуглолицый, с носом, похожим на орлиный клюв. Позади сидел руководитель спецгруппы МУРа молодой и подтянутый генерал Головин Виктор Владимирович, одетый в штатское, дальше главный специалист-эпидемиолог, заместитель по организационно-методологической работе НИИ чумы, довольно молодая на вид женщина, Евдокимова Наталья Викторовна. Также были вызваны и вот-вот должны были подъехать главный врач станции «Скорой помощи» Федоров, начальник инфекционного отдела СМП Моисей Наумович Пивник и начальник оперативного отдела СМП Борис Иванович Блинов. За спинами собравшихся, у дальней стены кабинета, трое рабочих в синих комбинезонах вели монтаж систем связи и компьютерной аппаратуры, необходимой для работы штаба ТОРС[4], который только начал формироваться. На Вадковский переулок, дом восемнадцать, съезжались все, кто был перечислен в списке руководителей служб согласно «протоколу выявления предполагаемого очага особо опасной инфекции». Ждали заместителей министров здравоохранения Москвы, области и России. Из переулка эвакуаторы растаскивали припаркованные машины преподавателей и студентов СТАНКИНА, а на Новослободской улице как из-под земли возникли посты ДПС. Кондиционер работал на пределе. Несмотря на стекающий поток ледяного воздуха, многие из участников экстренного совещания потели. Все они люди опытные и готовились к худшему, а нервы все же брали свое. Жизнь уже научила, что чем позже начнешь действовать, тем сложнее и дороже обходится борьба с болезнью и тем больше пострадавших. Марина Геннадьевна Свиридова – дежурный эпидемиолог РПН, получила сообщение о подозрении на ТОРС чуть больше часа назад и сразу доложила руководителю РПН, а тот вызвонил всех членов постоянно действующей комиссии по Особо опасным инфекциям. На сбор понадобился час. Но он не прошел даром. Свиридова получала текущую информацию и организовывала требующиеся эпидемиологические мероприятия. О чем теперь и докладывала: – Ширяев Фарид Алиевич, пятьдесят пятого года рождения, проживающий в Москве с семьдесят седьмого года, гражданин России, москвич, вдовец, живет один. Отдельная однокомнатная квартира по адресу: улица Ангарская, одиннадцать. Работает таксистом в фирме «Желтый дилижанс». Обратился в службу «Скорой помощи» в двенадцать часов тринадцать минут. Пожаловался на высокую температуру, кашель, головную боль и боль в груди. В двенадцать тридцать по адресу проживания прибыла бригада 213 «Скорой помощи» десятой подстанции в составе фельдшеров Ипатова и Ганичкиной. Старший в бригаде Ипатов. При осмотре, – доктор приподняла копию карты вызова, чтобы лучше рассмотреть написанное, – жалобы на озноб, боль в груди, кашель, слабость, головокружение. Заболел остро, около десяти часов утра. Началось, по его словам, с потрясающего озноба. Принял фервекс, незначительное улучшение, состояние ухудшилось к 12.00. В анамнезе, – Марина Геннадьевна сделала паузу, вчитываясь в почерк фельдшера Ипатова, – так, вот, гипертоническая болезнь два-два, риск три, вот – эпидемиологический анамнез не отягощен. На этих словах главный врач «Скорой помощи» довольно хмыкнул. Дрессировка рядовых сотрудников дает свои результаты. Ребята действуют строго по инструкции, может, и не спросили, выезжал ли куда-нибудь больной из России в течение последних двух недель или месяца, но запись сделали. – Объективно: состояние больного тяжелое, – продолжила Свиридова. – Сознание спутанное, дезориентирован, кожные покровы гиперемированы, влажные, горячие, чистые, сыпи нет, температура сорок и одна десятая, лимфоузлы не пальпируются, в легких дыхание поверхностное, частота двадцать четыре в минуту, обильные влажные хрипы над всей поверхностью легких. Кашель продуктивный, влажный, мокрота жидкая пенистая. Давление девяносто на пятьдесят пять, пульс сто тридцать семь ударов в минуту. На ЭКГ – синусовая тахикардия. Я не буду всю карту читать, только то, что важно. Неврологическая симптоматика: в позе Ромберга неустойчив, ПНП не выполняет, на вопросы отвечает с трудом. Так, вот тут, Ипатов ставит диагноз: двухсторонняя пневмония, отек легких токсический и звонит в оперативный отдел. Он доложил ситуацию дежурному врачу… Блинов кивнул, но прерывать Свиридову не стал и от дополнений воздержался. – Так… – Она нашла нужную страницу. – Было приказано получить место в ближайшей больнице и госпитализировать больного в реанимационное отделение. Ближайшая, это у нас городская больница восемьдесят один. В тринадцать часов тридцать три минуты Ширяев поступает в РАО ГБ 81 с диагнозом: «Двухсторонняя септическая пневмония, отек легких». По «Скорой» был введен баралгин внутримышечно, установлен внутривенный катетер и капельница с раствором Рингера. В момент госпитализации температура снизилась до тридцати восьми и двух. Больной осмотрен дежурным реаниматологом, заведующим отделением РАО и дежурным терапевтом. Совместный осмотр привел к диагнозу: «Тяжелый респираторный синдром». Но под вопросом. Терапевт Семиряга Артур Сергеевич, бывший заведующий терапевтическим отделением ЦРБ Горноалтайска, в Москве живет третий год, заподозрил легочную форму чумы и высказал предположение во время обсуждения. Мнение не поддержано коллегами. Но слово сказано. В дальнейшем ситуация была доложена заместителю главного врача ГБ 81 и главному инфекционисту. Больной осмотрен инфекционистом больницы, после чего сформулирован окончательный диагноз: «Тяжелый респираторный синдром, септическое течение, шок инфекционно-токсический, подозрение на форму А20,2». Марина Геннадьевна заметно нервничала, но старалась этого не показывать. Впрочем, нервничали, в той или иной степени, все. – Приняты меры… – Свиридова перевернула еще одну страницу. – Отделение РАО взято на карантин, открыто альтернативное отделение из врачей, не участвовавших в осмотре Ширяева. Все, кто входил к Ширяеву не в противочумном костюме, изолированы в РАО. Сейчас идут меры по дезинфекции, Ширяев получает антибиотики и сиптоматическую терапию. Лечащие врачи тоже, и средний медперсонал: постовая сестра РАО, анестезистка и палатная медсестра. В инфекционной больнице номер один расконсервирован корпус на сто коек, туда помещены: бригада «Скорой помощи» 213, то есть фельдшеры Ипатов и Ганичкина, а также водитель Самсонов. Осмотрена и опечатана квартира Ширяева совместно с участковым полицейским, сотрудники санэпидемслужбы РПН, бригада инфекционного отдела. Пивник кивнул. – Изъяты личные вещи, одежда, белье, квартира обработана антисептиками, опечатана, – Свиридова читала все быстрее. – Идет работа районного инфекциониста с жителями подъезда. Пока все оформлено как учебно-тренировочные мероприятия. Теперь важное, что касается оперативных перспектив. Связались с диспетчерской службой такси «Желтый дилижанс», получили адреса и телефоны заказчиков с 21.00 вчерашнего вечера до 9.00 сегодня. Всего семь человек, адреса и телефоны есть. Нужно начать карантинные мероприятия. Пока нам неизвестно на сто процентов, что за возбудитель инфекции, откуда Ширяев им заразился. Результаты микроскопии мы получим в течение часа, еще шесть часов нужно на минимальный цикл бактериологического исследования возбудителя. Дежурный эпидемиолог положила листы на стол. – Вот пока все. Руководство восемьдесят первой готово расформировать корпус хирургии, но на это нужно время. Вывезти пятьсот человек больных, остановить операции, на это нужно время, и если не подтвердится инфекционность бактериального процесса, то… – Что значит «то»? – подал голос Олейник. – Давайте всегда исходить из очевидного, что мы имеем дело с самой страшной инфекцией в истории человечества. Только так мы сумеем ее опередить и победить. А сейчас у нас ничего нет, кроме одного больного в тяжелом состоянии. Кстати, он ничего не сказал, где он мог заразиться? – Нет, – отозвался дежурный врач оперотдела СМП Блинов. – Я немного в курсе ситуации на вызове. Ипатов при мне, то есть я слышал его разговор, расспрашивал Ширяева, контактировал ли тот с больными. Больной ответил, что нет. Но я не уверен во вменяемости Ширяева на тот момент. Он вообще плохо отвечал на вопросы, каждая попытка говорить вызывала кашель. – Вы консультировали Ипатова? – спросила Наталья Евдокимова. – Нет, я послушал запись его разговора с дежурным врачом оперотдела. Там не было сделано никаких ошибок. – Кроме одной, – поморщившись, возразила Наталья. – ТОРС можно было поставить еще дома, и тогда Ширяев не стал бы причиной блокирования целого корпуса в обычной больнице. А сейчас осторожность ваших ребят привела к тому, что хирургический корпус городской больницы в северном округе закроется на две недели минимум. Формально на внеплановую мойку, а фактически на карантин и лечение чумных пациентов. Я не ставлю под сомнение квалификацию бригады, они все сделали очень грамотно, но побоялись заподозрить чуму, перестраховались, что называется, не в ту сторону. И вот результат. Ладно. Это скорее на будущее. Сейчас Ширяева трогать нельзя, как минимум дней пять, чтобы перевезти в специализированную больницу. Конечно, если он не умрет раньше. Марина Геннадьевна, узнайте, пожалуйста, как дела с микроскопией? Что там на стеклах? – Наталья Викторовна, я лабораторию предупредила. Образцы мокроты доставили сразу из восемьдесят первой, как только доложили нам о ТОРС. Должны принести результаты с минуты на минуту. Она еще говорила, когда на пороге кабинета появился заведующий бактериологией и, стараясь не отвлекать, положил перед Думченко лист. Тот глянул на запись и рисунки, молча пустил по рукам лист. Когда бумага дошла до Евдокимовой, та встала и произнесла: – Иерсиния пестис[5], девяносто процентов. Не будем ждать окончательной серологии, нужно запускать протокол по форме «А20.2» и совершенно официально. – Паника будет, – негромко произнес Думченко. – Это не самое страшное. Страшно будет упустить хотя бы одного инфицированного. У нас нет ни минуты, пока мы не знаем, кто и как заразил Ширяева. Нельзя исключить теракт. Например, пассажир такси распылил аэрозоль с бактериями в салоне машины. Кстати, где его автомобиль? Марина Геннадьевна побледнела и ответила: – Мы ее доставили на санобработку на площадке инфекционной больницы.