– Подожди, так он был студентом? Она кивнула: – Учился в университете. – Гаванском университете? – Я так и сказала. – Но почему ты раньше не говорила? Но тут минутка откровенности закончилась. Бабушка вдруг заинтересовалась растением перед собой: – Ay, mira[46], листья совсем завяли… Я буду учиться в том же университете, что и мой дедушка. Слова требовательно рвались наружу. Я бы очень хотела отпустить их на волю, чтобы моя бабушка тоже свободно рассказывала мне о своем прошлом. Я смогла бы понять ее истории на языке, который слышала только случайно, урывками. Но она, словно призрак, скрывалась от меня в зарослях своих растений. Поэтому признание, стремившееся наружу, снова спряталось внутри, тяжело надавливая на мои ребра, словно птица, которой некуда лететь. Может, мне просто не хватает смелости? Я боюсь сделать ей больно. И того, что она в ответ сделает больно мне – это слишком важная тема для нас обеих, чтобы обходиться с ней легко. – А где мама? – спросила я и снова испугалась, что качнется стрелка воображаемых весов. – Пошла к своей стене. Сходи-ка напомни ей, какой завтра день. По дороге в магазин стройматериалов я заглянула в старую пожарную станцию. Моя мама стояла, сложив руки на груди, и рассматривала стену, которая была у нее вместо холста. Белая грунтовка выглядела свежей. Она была в потертых джинсах с пятнышками краски. Слегка откинула голову назад и стала так похожа на Мими, что я задумалась, осознают ли они сами это сходство. – Что здесь будет? – спросила я, подходя ближе. Мама не удивилась. – Пока не знаю. Она взглянула на меня, а потом снова перевела взгляд на стену, словно оценивая силы соперника перед дракой. На тротуаре между зданиями показалась Глэдис и остановилась рядом. Она была в футболке для боулинга и со спортивной сумкой. Она посмотрела на нас, потом на стену: – Что собираешься нарисовать? Мама не отвела глаз от стены: – Пока не знаю. – Лучше бы что-нибудь красивое, – сказала Глэдис. – А то нам потом смотреть на это каждый день, знаешь ли. – Она пошла дальше. У мамы был такой вид, словно ее ударили под дых. Подождав, пока та скроется из виду, мама сказала: – Наверное, она бы страшно удивилась, узнав, что в других местах люди мне за это платят. – Просто они никогда не видели твоих работ. Фотографии она посылала только мне. – Они слишком заняты возведением оград для защиты от моего воображаемого проклятья, – устало сказала она. Ее волосы в тени от стены казались темнее. – А в других местах люди не относятся ко мне так, словно я приношу неудачи. Но все равно я нигде не могу найти своего места. – Она постучала кисточкой по ладони. – Родной город иметь хорошо, когда не приходится постоянно уезжать. Мама впервые говорила со мной об этом настолько прямо. – Приходится? – переспросила я, но она опять смотрела на стену. Как я устала от их постоянного молчания! Я решила попытаться еще раз: – Ты можешь на какое-то время остаться. Посмотришь, поменяется ли как-то от этого твоя репутация. Мама снова ничего не ответила. Она такая же упрямая, как Мими. – Что ты хочешь делать в свой день рождения? – спросила я. Их бесконечное противостояние меня утомляло и злило. Но мама в первый раз, который я помнила, в этот день была дома. Она посмотрела на меня с удивлением, словно пытаясь понять, какой вообще сейчас год и день недели. Но потом озарение снизошло на нее, и на лице появилось страдальческое выражение. С рождением мамы все было сложно. Ее отец умер, чтобы она спаслась, а Мими стала одновременно матерью и вдовой в своем прыжке к свободе. А восемнадцать лет назад – накануне ее дня рождения – уже мой отец торопливо отправился в море, чтобы привезти побольше рыбы и купить ей подарок. Превратить грустный день в счастливый. Но он не вернулся, и теперь в этот день вспоминали сразу о двух трагедиях. – Я забыла, – пробормотала она и возбужденно сделала несколько шагов вдоль стены туда-обратно, переводя взгляд от банок с краской на пустую поверхность и назад. – Раньше я никогда не забывала. От удивления я сама забыла, что хотела сказать. Мама всегда помнит все до мельчайших деталей. И когда она дарит тебе подарок, он всегда связан с каким-нибудь давним событием, о котором ты почти забыла, и возвращение этого воспоминания не менее ценное, чем сам подарок. Но сейчас она была такой испуганной, что, казалось, готова сорваться с места и тут же уехать. – Причал, где была лодка отца, до сих пор ему принадлежит, – произнесла я, и она наконец на меня посмотрела. Теперь я тоже кое-что знала. Было очень приятно обладать неизвестной другим информацией. – Откуда ты знаешь? – А ты разве не спрашивала? – Она промолчала. – Миссис Акино мне сказала. Как можно кого-то так сильно любить, но никогда не обсуждать по-настоящему важные вещи? Этот невысказанный вопрос был таким тяжелым, что практически ударился о стену у нас за спиной, как мяч. Считается, что время лечит, но в моей семье оно, похоже, работает наоборот. Чем дальше мы бежим от трагедии, чем старательнее ее прячем, тем сильнее она нас преследует. Мама снова взглянула на белую стену перед собой. Она наклонилась, взяла банку с краской, и солнечный зайчик, отразившийся от поверхности, ослепил меня на мгновение. – Мне нужно уехать. Меня охватила паника и одновременно стало больно. – Как, уже? – Я вернусь вечером. – Куда ты поедешь? Вместо ответа она сказала: – На мой день рождения мы устроим семейный ужин. Все вместе. Как бы мне хотелось, чтобы она говорила это с радостью. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь