«Да уж, утро выдалось — добрее не бывает», — подумала Инна. — И что вы себе позволяете? Опаздываете, не предупреждаете, да еще и дисциплина в вашем классе, мягко говоря, оставляет желать лучшего! Ну, что вы, Олеся Витольдовна, не расстраивайтесь! Вот, возьмите, — Раиса Андреевна протянула оскорбленной Олесе салфетку. Та немедленно начала тихо и интеллигентно в нее сморкаться и промокать сухие глаза. — Простите, пожалуйста! Я действительно виновата, я всех подвела, а мобильный телефон я дома забыла. Автобуса не было целый час, там какая-то авария произошла. — Инна умоляюще глядела на коллег. — А что произошло? — Ваши дети довели до нервного приступа нашего лучшего учителя, гордость нашей школы! Лепков весь урок стрелял корками от апельсина, а Горина и Долгова вели себя самым неподобающим образом: хихикали, как непристойные девицы! Мы возмущены до глубины души!.. «Отрубить им голову!» — мысленно продолжила Инна недосказанную фразу завуча, а вслух снова начала бормотать: — Я с ними обязательно сегодня поговорю, у нас как раз сегодня классный час запланирован, они извинятся, я обещаю! — Я никому, слышите, никому не позволю оскорблять чувство моего достоинства! — произнесла «жердь», продолжая поедать взглядом Ушинского. Засунув скомканную салфетку в карман, она встала и удалилась из кабинета. Ее юбка, ровесница самого Ушинского, была смята, а на блузке со строгим воротничком расплылось какое-то грязно-коричневое пятно неизвестного происхождения. По мнению Инны это гораздо больше ущемляло достоинство ее коллеги, чем застрявшая в пучке апельсиновая корка. Но сказать об этом вслух было просто немыслимо, поэтому она продолжала виновато смотреть на Раису Андреевну Велешеву. В школе все знали, что именно она, а не старенькая директриса Мария Семеновна, является главной. Мария Семеновна досиживала в своем кресле последний год. Велешева же пришла только в начале сентября по рекомендации сверху и, не откладывая дела в долгий ящик, начала собирать вокруг себя «своих» людей, как она выражалась — «свою команду». В отличие от большинства своих коллег, Инна всегда имела свое мнение и вот беда: оно очень часто не совпадало с мнением патронессы. Именно поэтому в отношении нее уже несколько месяцев велась политика выживания. — Ладно, идите на уроки. Кстати, педсовет сегодня не состоится, — у меня совещание в Моссовете. Не смею вас больше задерживать, — завуч царственно указала Инне на дверь. «Вот и ладно, вот и хорошо, сейчас наподдаю своим охламонам, а после уроков сразу домой, к Дашке под бочок» — и Инна помчалась в класс. * * * Вечер накрыл город внезапно. Только что светило солнце. Оно сияло странным, очень ярким, похожим на электрический, светом. А уже через минуту все вокруг окуталось каким-то мрачным, дымным облаком. Это был какой-то неизвестный ему город, где он, Никита, был совсем один. Он знал, что в кармане пальто лежит бумажка с адресом. Но к кому и зачем он должен прийти, он не помнил. Никита шел по пустынной, совершенно безлюдной улице, по обеим сторонам которой поднимались высокие серые здания. Стены были сплошные, без окон, без балконов и дверей… Неожиданно небо осветилось вспышкой молнии, и вдалеке он различил блестящий шпиль башни, с которой ему махала рукой какая-то длинноногая красотка с развевающимися на ветру золотистыми волосами. И Никита побежал. Он спотыкался, падал, разбивал в кровь ладони, снова вставал и бежал, бежал, бежал… Улица становилась все уже и уже, стены странных домов-гигантов почти сходились. Как айсберги в океане они теперь терли друг другу шершавые серые бока, стараясь уничтожить Никиту. Очередная вспышка молнии и Никита увидел, как подломился шпиль, с которого сорвалась в пропасть золотоволосая красавица. Она падала и кричала так громко, что Никита зажал уши… — Н-е-е-т!!! Никита вскочил на постели, отирая со лба соленые капли мерзкого липкого пота. Тяжело дыша, он нагнулся и, пошарив под кроватью, вытянул оттуда бутылку воды. Сделав несколько судорожных глотков, он поднял наконец трубку телефона, орущего голосом погибшей девушки из кошмара. — Эй, Никитос! — услышал он голос Мишки Черкасова. — Ты чо такой чахлый? Никита взглянул на часы на прикроватной тумбочке. Стрелки близились к четырем. Через неплотно задвинутые шторы в комнату проливался скупой свет угасающего ноябрьского дня. — Я вообще-то еще сплю, — недовольно проговорил он сиплым, от невероятного количества выкуренных вчера сигарет, голосом. — Ну да, вчера славно погудели! Хотя по-моему последняя бутылка виски не пошла тебе на пользу. Кстати, ты один? — продолжал юродствовать собеседник, видимо не собираясь заканчивать разговор. Никита обернулся. На соседней подушке он заметил чью-то взлохмаченную рыжеволосую голову. — Нет, не один, — прокряхтел он и в который раз жадно припал к бутылке с минералкой. Пузырьки лопались в горле и на языке, а казалось, что взрывается мозг. — Значит, Юлька все же увязалась с тобой! Ну ты мачо, Никитос! — заржал невидимый Черкасов. — Слышь, Мишель, ты вообще чего звонишь-то? — недовольно спросил Никита. Больше всего на свете сейчас ему хотелось упасть на подушку и вновь забыться тяжелым мутным сном. Тем более, что бесконечное «чоканье» собеседника раздражало его до нервной трясучки. — Есть одна тема! Дело у меня к тебе, на миллион. Кстати, ты в нем заинтересован гораздо больше меня. Ну чо, говорить, или ты совсем не в адеквате? — Давай свою тему, ты ведь все равно не отстанешь. — Ну ты помнишь, я тебе вчера в клубе рассказывал, что тут на горизонте нарисовался один перец. Немец, по-русски ни бум-бум. Пивняк, но ходят упорные слухи, что фриц интересуется современным искусством. И даже в прошлом году устраивал в Нюрнберге какую-то супервыставку молодых и талантливых русских художников. Ты чо, правда, не помнишь ни хрена? — искренне удивился собеседник. Никита в самом деле ничего не помнил. В последнее время он частенько пропадал в одном модном московском клубе. Там собиралась непризнанная богема, которая на протяжении вечера рассуждала о живописи и поэзии. Несостоявшиеся гении зачитывали вслух свои стишата и отрывки из бессмертных произведений, и наперебой ругали идиотов издателей и хозяев галерей, которые ни в какую не хотели признавать их гениальность. Разговоры эти обычно сопровождались принятием изрядного количества спиртного, а иногда и травки. После таких «творческих» попоек он обычно просыпался не один и на следующее утро информацию о проведенном вечере собирал по крупицам от более трезвых приятелей, поскольку сам напивался до состояния зомби. — Нет, ничего не помню, Мишель, но ты давай, продолжай. — А чего там продолжать? Я надыбал тебе адресок ресторана, где наш меценат имеет обыкновение сиживать с кружечкой пивка и свиной ножкой. Но есть одна проблема. Разговаривать с ним надо вежливо и желательно на его родном языке. Русского он не знает, а от английского его корежит. Не любит наш фриц англичан! Ферштейн? — Ну да, конечно, спасибо тебе дружище! — «Спасибо» в карман не положишь! Потом сочтемся, ты меня знаешь, я своего не упущу! — Не сомневаюсь. — Ладно, Никитос, врубайся и поскорее, потому что на будущей неделе купец опять отбывает в далекий Мюнхен и когда снова нарисуется, непонятно. Ну все, адресок скину тебе на «мыло». Aufwiedersehen, mein schatz! Фройляйн привет передавай! — хихикнул Черкасов и отсоединился. Никита нехотя встал и поплелся на кухню. Там, бросив в стакан две таблетки шипучего аспирина, поставил чайник и пошел в душ. Голова гудела немилосердно, каждый шаг отдавался тупой болью в затылке. Попеременно включая то горячую, то холодную воду, он направлял душ на голову и лицо. Когда через полчаса он относительно проснувшийся вышел на кухню, то приняв аспирин и запив его чашкой крепкого сладкого чая, понял, что теперь может соображать. Это был его реальный шанс пробиться. Сам он, как и его мама, был совершенно искренне убежден в собственной гениальности. Просто в этом жестоком мире (про себя он так и говорил — «жестокий мир») одаренному человеку пробиться безумно сложно. Его не понимают, притесняют, недооценивают. Взять хотя бы старика Гогена. Помер, бедняга, в нищете от сердечного приступа, который, кстати, случился очень вовремя и спас его от тюрьмы. А что уж говорить о Модильяни? Алкоголь, наркотики, разврат… Все, как у него, у Никиты. А полотна были признаны только после того, как итальяшка отбросил коньки, благодаря своим богемным злоупотреблениям. Подумать только, что «Мальчик в голубом пиджаке» ушел с аукциона за одиннадцать миллионов долларов! А между прочим он, Никита, пишет ничуть не хуже, а может даже и лучше! Но Никиту не очень увлекала перспектива ожидания собственной кончины от передоза, чтобы стать знаменитым. Ему хотелось богатства здесь и сейчас. До одури хотелось пощупать эти самые миллионы и ощутить сладкий, пьянящий вкус славы. Размышления о будущем были неожиданно прерваны. В дверном проеме кухни нарисовалась рыжая девица, облаченная в его, Никитину, рубашку. — Привет! А ты почему так неожиданно сбежал от своей девочки? — хриплым голосом, в котором слышались игривые нотки, спросила она, выгибая спину. Под правым глазом «нимфы» расползся отвратительный синяк от вчерашней туши. Никита поморщился. Он даже не помнил ее имени. Правда, Черкасов вроде бы сказал, что ее зовут Юля… Но где он ее подцепил и что говорил, оставалось неизвестным. Юля (а Юля ли?) медленно подплыла к нему, обняла и попыталась поцеловать, обдавая лицо ароматом вчерашнего перегара. Тошнота снова подкатила к горлу, и Никита с омерзением оттолкнул ее от себя. Девица, нисколько не смутившись, плюхнулась на стул и потянула к себе его чашку. — У-у!.. Да ты все уже выпил без меня. Сделай мне тоже чайку или кофейку, Никитушка! — она закинула ногу на ногу и взяла сигареты, собираясь закурить. — Слушай, а может, для начала ты хотя бы умоешься? — с отвращением спросил Никита, забирая у нее пачку и чашку. — А разве мы не будем больше спать? И не только спать! — протянув свою ногу, она попыталась ею погладить Никиту по спине. — Нет! Мы не будем больше не только спать, но и встречаться с тобой мы больше не будем! Иди умывайся и проваливай отсюда. — Я не поняла. Это что значит?! — капризно выгнувшиеся губы не предвещали ничего хорошего; в воздухе так ощутимо запахло скандалом, что Никита почувствовал мурашки, бегущие по его измученному телу. В другое время он и сам был не прочь поскандалить. Делать это он умел виртуозно, со смаком, с искринкой. Он любил и умел выяснять отношения. К тому же он так наловчился в этом, что из любого конфликта выходил непобежденным. Неважно, прав он был или нет, но выворачивать ситуацию себе на пользу он умел как никто другой. Но сейчас на это не было ни времени, ни сил, поэтому он подхватил Юлю (или не Юлю?) под руку, сунул ей ее вещи и попросту выставил ее на лестничную площадку. Девица сопротивлялась, вырывалась и даже умудрилась укусить его за палец. Барабанная дробь в дверь продолжалась недолго. Выглянув в окно, Никита увидел, как она побежала по направлению к метро, в распахнутом пальто и развевающимся на ветру шарфе. Ну и ладненько, баба с возу! Зато теперь можно вернуться к главному. Что же делать? Выставка в Германии — это то, что нужно. Главное — раскрутка, и это именно то, что можно стрясти с этого толстого немца. А что? Его работы ничуть не хуже многих. Фантазия уже заботливо подкидывала картинки из возможной будущей жизни: собственная галерея, толпы восторженных поклонниц, вилла на берегу моря и мировое признание… В общем, не жизнь, а джаз! Нет! Упустить этого мецената он не имеет права! Осталось придумать, как. Все его друзья более-менее сносно говорили на английском, кое-кто знал французский, но немецкого не знал никто, по крайней мере, в той степени, которая была нужна. Никита приоткрыл форточку и закурил. К горлу опять подступила муть. Он затушил сигарету. И тут он вспомнил. Ну, конечно же! Королева, Инка! Вот кто точно сможет помочь. Она с отличием окончила университет, и у нее даже имеется диплом переводчика. К тому же она ведь любила его, Никиту, страдала, когда он уходил. Да наверняка и сейчас тоже любит. Ведь его невозможно не любить! Правда, справедливости ради, надо бы вспомнить, что тогда он унес какие-то побрякушки, которые принадлежали ее покойной бабке. Кстати, тогда они потянули на очень неплохую сумму, которую Никита вложил в очередную выставку. Он совершенно не считал себя вором. Зачем эти цацки ей? Ведь она их даже ни разу не носила. А ему они были очень нужны! Точно, надо бы найти ее телефон. Наверное, придется с ней переспать, но ради дела он готов и не на такое. Хотя если уж совсем честно, то спать с ней было гораздо приятнее, чем с этой ржавой проволокой, которую он выставил сегодня из дома. Решено. Сегодня же он позвонит Инне, а завтра, когда окончательно придет в себя, может быть даже встретится с ней. * * * — Все-таки наша Иннушка просто класс, скажи, Лизка? Даже ругается необидно как-то. Я же тебе сразу говорила, что эту тройку тебе просто из вредности влепили! — Ну, да. А Димке все-таки крепко досталось за корки. Но на самом деле было ужасно смешно, когда он залепил мымре в волосы. А та даже не заметила, так и ходила до конца дня с цедрой на башке! — Лиза с Катей громко захохотали. Они уже целый час стояли на перекрестке между школой и Катиным домом. К вечеру распогодилось и даже проглянуло тусклое солнце. Ром-бабы так им сегодня и не досталось, поэтому в животе у Лизы тоскливо булькало только яблоко, съеденное напополам с Катькой на большой перемене. Зато остались сто рублей, которые, при случае, можно будет израсходовать на дополнительную порцию мороженого в кафе «Баскин Роббинс». Девочки почти каждую субботу посещали это место, чтобы полакомиться замечательно вкусным пломбиром в вазочке: три шарика, политых шоколадным сиропом и обсыпанных дроблеными орешками. Всю неделю они старательно копили деньги, которые родители выделяли им на завтраки, чтобы отведать это лакомство. Всю Москву обойди, а такого уж точно нигде больше не найдешь. Однако в эти выходные к Кате приедет мама и увезет ее к себе. Жаль… Лиза никогда не понимала, почему Тамара Евгеньевна живет отдельно, а спрашивать было почему-то неудобно, а вдруг Катька расстроится… — Слушай, Горина, а сколько сейчас времени? Лиза взглянула на свое запястье, на котором красовались золотые прабабушкины часики. — Ого, уже почти четыре часа! — Ну, ладно я пошла, на завтра еще домашку делать, а времени уже полно. С этими классными часами никогда нет времени погулять. А хочешь, приходи сегодня ко мне, а Лизк? Телек посмотрим вместе, с Тимкой поиграем, а? — Не знаю, Кать, как себя бабушка чувствовать будет. Я тебе позвоню, если что. Скорее всего не приду, уже скоро мама должна вернуться, а мне еще нужно картошку к ужину почистить. Кстати, папа сегодня опять укатил в командировку. Приедет только через неделю. Куда-то на Дальний Восток улетел. Может нам повезет, и он опять привезет краба? Помнишь, как в прошлый раз? Николай Евгеньевич по службе часто отбывал в командировки. В семье уже все давно привыкли к таким отлучкам и смирились с ними. Что же касается Лизы, то она конечно скучала по папе, но ей даже нравились эти поездки, потому что не было ни одного случая, когда папа приезжал бы с пустыми руками. Однажды он привез огромного краба, который не влезал ни в одну кастрюлю, и его пришлось варить в тазу. Тогда Лиза и Катька во все глаза смотрели на этого монстра, свесившего свои ужасающие клешни из тазика. — Ну, пока, до завтра! — и девочки побрели в разные стороны. Лиза отошла недалеко, когда услышала окрик. — Девочка! Постой, пожалуйста! — незнакомый симпатичный молодой мужчина в серой куртке и джинсах, катящий перед собой голубую прогулочную коляску поднял руку и приветливо махал ей. «Может быть, он не мне?» — подумала Лиза и оглянулась. На улице кроме нее никого не было, только в стороне на детской площадке резвились какие-то малыши и вели оживленный разговор молодые мамочки. — Что-то случилось? — спросила Лиза, подходя к нему и разглядывая круглую мордашку карапуза месяцев девяти, выглядывающую из коляски: тот бессмысленно таращил на нее свои наивные глазенки, улыбался и пускал слюни. — Да нет, милая, ничего не случилось, просто я попал в трудную ситуацию. Видишь ли, моя жена вынуждена была уехать к своей маме, а меня срочно вызвали на работу. Вот теперь не знаю, что мне делать. Ведь малыша одного оставить нельзя! Мне почему-то показалось, что ты любишь детей и не откажешься помочь человеку в трудную минуту? — он улыбнулся доброй и открытой улыбкой. — А что я-то могу сделать? — растерялась Лиза. — Ты же не откажешься посидеть с моим сыном, пока я быстро сбегаю на работу? Это не займет много времени, а живу я здесь, в этом доме на первом этаже! — мужчина указал на девятиэтажный дом находившийся по соседству с Лизиной пятиэтажкой. — Я даже и не знаю, меня дома бабушка ждет, я обещала не задерживаться… — замялась девочка. — Но ведь у меня есть телефон, ты вполне можешь позвонить и предупредить, что выполняешь важное поручение! Уверен, что твоя бабушка не будет против, если ты поможешь мне. Лиза все еще колебалась. Конечно, и бабушка и мама много раз повторяли, что с незнакомыми людьми никуда ходить нельзя. Но… Она взглянула на мужчину еще раз: свежевыбритое открытое лицо, аккуратно причесанные волосы, карие глаза и просящая улыбка. Разве такой может врать? Разве молодые папы, гуляющие с колясками, могут сделать что-нибудь плохое? Ведь каждый может попасть в безвыходное положение, когда можно рассчитывать только на помощь незнакомого человека. И Лиза наконец решилась. — Ну, хорошо, я согласна, а что я должна делать? Я ведь даже пеленать не умею. — А я так быстро обернусь, что тебе и делать-то ничего не придется. Просто посидишь с ним рядом. Кстати, его зовут Влад. А тебя? — Меня — Лиза, Лиза Горина. Я учусь в пятом классе. А вы где работаете, далеко? — Да, нет, конечно, рядом. Ну, пойдем?..