Сид изобразил мрачные раздумья. — Только не летом, Лили. Скорее в конце весны. Разве не с Мэвис Маннинг и ее бандой, после того, как в мае прогорело ее шоу? — Это был Рики, Сид. Ты путаешь с Рики. Дигби Сетон никогда не имел отношения к Мэвис. Дэлглиш отметил, что они говорят, как в хорошо отрепетированном номере. Льюкер сладко улыбнулся: — При чем тут Дигби? Это не убийство, но даже если бы оказалось убийство, он не при делах. Вспомните факты. У Дигби был богатый брат. У брата шалило сердце, оно могло подвести его в любой момент. Его можно было пожалеть, а Дигби опять-таки поздравить. В один несчастливый день сердце его все-таки подвело. Естественные причины, старший инспектор, если в этом выражении есть хоть какой-то смысл. Считается, что кто-то отвез тело обратно в Суффолк и там отправил в плавание. Я слышал, что перед этим с телом поступили очень некрасиво. Сдается мне, бедняга Сетон не пользовался популярностью у кого-то из своих пишущих соседей. Удивлен, старший инспектор, что вашей тетушке нравится жить в таком окружении, да еще оставлять топорик на виду у потенциальных убийц. — А вы неплохо информированы, — усмехнулся Дэлглиш. «И как быстро! — мысленно добавил он. — Любопытно, кто снабжает его информацией?» Льюкер пожал плечами. — В этом нет ничего противозаконного. Мало ли что мне расскажут друзья? Они знают, что я любопытен. — Особенно когда они получают в наследство двести тысяч? — Послушайте, старший инспектор. Если мне нужны деньги, я могу заработать, причем не нарушая закона. Сделать состояние, нарушая закон, сумеет любой дурак. Чтобы все оставалось в рамках закона, в наши дни нужен ум. Дигби Сетон может вернуть мне, если пожелает, полторы тысячи, которые я ему одолжил, когда он пытался спасти «Золотой фазан». Я его не тороплю. Сид устремил взгляд своих лемурьих глаз на босса. Преданность в этом взгляде была почти неприличной. — Вечером, прежде чем умереть, Морис Сетон ужинал здесь, — напомнил Адам. — Дигби Сетон тоже связан с данным местом. Теперь он получит в наследство двести тысяч фунтов. Вы не можете осуждать тех, кто задает в связи с этим вопросы, тем более что мисс Кумбс была последней, кто видел Мориса живым. Льюкер повернулся к Лили: — Советую держать язык за зубами! А лучше найми адвоката. Я позвоню Берни. — На кой черт мне Берни? Один раз я уже все выложила ему, когда приходил тот тип из уголовной полиции. Майкл и другие парни видели, как он подозвал меня к своему столику и как мы сидели вдвоем до девяти тридцати, пока не ушли вместе. Я вернулась в половине одиннадцатого. Меня видел и ты, Сид, и весь этот проклятый клуб. — Так и есть, старший инспектор. Лили вернулась в половине одиннадцатого. — Напрасно она вообще покинула клуб, — промолвил Льюкер с деланым безразличием. — Но это моя забота, а не ваша. Мисс Кумбс проявила высокомерное безразличие, к неудовольствию Льюкера. Как все его работники, она точно знала, что ей позволено, а что нет. Правил было немного, все простые и понятные. Покинуть клуб на часок в вечер, когда клиентов немного, было простительно. Убийство при определенных, понятных сторонам обстоятельствах тоже было, вероятно, простительным. Но если кто-то на Монксмире вздумал повесить это преступление на Льюкера, то закончиться это могло лишь разочарованием. Льюкер был не из тех, кто убивает для чужой выгоды, но своих следов он не заметал. Когда Льюкер убивал, то не возражал оставить на месте преступления свою визитную карточку. Дэлглиш попросил Лили подробнее рассказать о происходившем в тот вечер, адвокаты больше не упоминались, и она не стала запираться. Правда, от Адама не укрылся брошенный ею на босса взгляд. По каким-то своим причинам Льюкеру хотелось, чтобы она говорила. — Он пришел часов в восемь и сел за ближайший к двери столик. Я сразу заметила его. Забавный был человечек, аккуратный, встревоженный. Я приняла его за государственного служащего, решившего развеяться. У нас тут всякие появляются: завсегдатаи приходят компаниями, но и одинокие чудаки не редкость. Обычно они ищут себе девушек. Мы этим не занимаемся, и моя обязанность — предупреждать их. — И мисс Кумбс изобразила благочестивую суровость. Дэлглиш спросил, что происходило дальше. — Майкл принял у него заказ: жареные креветки, зеленый салат, хлеб с маслом, бутылка кьянти. Он знал, зачем явился, и не раздумывал. Когда Майкл принес заказ, спросил, нельзя ли ему поговорить со мной. Я подошла, он поинтересовался, что я буду пить. Я выбрала джин с лаймом и выпила, пока он ковырялся с креветками. То ли у него не было аппетита, то ли хотелось что-то гонять по тарелке за разговором. В конце концов съел немало, но не похоже, чтобы с удовольствием. Но вино выпил, почти всю бутылку. Дэлглиш спросил, о чем они беседовали. — О наркотиках, — призналась мисс Кумбс. — Его интересовали наркотики. Но учтите, не для себя. Понятно же, что он не был наркоманом, а если бы был, то пришел бы не ко мне. Эта публика хорошо знает, к кому обращаться. У нас в «Кортесе» они не появляются. Ваш человек назвался писателем, хорошо известным и даже знаменитым, сказал, что пишет книгу о торговле наркотиками. Своего имени не назвал, а я не спросила. В общем, кто-то ему наболтал, будто я могу дать ему ценные сведения, если он меня отблагодарит. Какой-то знакомый, похоже, посоветовал ему заглянуть в «Кортес» и спросить Лили, если ему захочется разузнать про Сохо. Очень мило! Сама я никогда не считала себя авторитетом в наркоторговле. Но кто-то попытался дать мне подзаработать. Забрезжили денежки, а он был явно не способен разобраться в том, правдивую информацию ему скармливают или нет… Ему был нужен, как он признался, всего лишь местный колорит для книги, и я пообещала его предоставить. В Лондоне можно купить что угодно, были бы деньги и понятие, куда обратиться. Вам, голубчик, это известно не хуже, чем мне. Я могла бы назвать ему парочку пабов, где идет торговля. Но какой ему был бы от этого толк? Ему хотелось чего-то яркого, захватывающего, а в наркоторговле ничего такого нет, как и в самих наркоманах. Поэтому я ему и говорю: могу, мол, кое-что рассказать, смотря сколько дадите. Он пообещал десятку, я согласилась. Никакой чепухи, он потратил свои денежки не зря. Дэлглиш высказался в том смысле, что мисс Кумбс несовместима с напрасными тратами, и мисс Кумбс после недолгой борьбы с собой решила простить ему это замечание. — Вы поверили, что он писатель? — спросил он. — Нет, что вы! Слишком часто приходится слышать подобные речи. Вы удивитесь, как много таких, кто хочет познакомиться с девушкой «только ради подлинного материала для нового романа». Или с целью социологического опроса… Видала я эти опросы! Вот и он смахивал на такого же. Невзрачный, дерганый и одновременно на взводе. Но потом он предложил взять такси, чтобы я диктовала, а он за мной записывал. У меня возникли сомнения. Я объяснила, что не могу покинуть клуб более чем на час и лучше нам пойти ко мне. Я всегда говорю: когда тебе предлагают незнакомую игру, держись ближе к родным стенам. Вот и предложила поехать на такси ко мне. Он согласился, и мы уехали. Было девять тридцать, правильно, Сид? — Да, Лили, половина десятого. — Сид оторвал взгляд от своего снадобья, на котором наблюдал без всякого энтузиазма образование пенки. Тесный кабинет пропитался тошнотворным запахом горячего молока. — Ради бога, выпей эту гадость или вылей, Сид! — крикнул Льюкер. — Ты действуешь мне на нервы. — Пей, дорогой, — произнесла мисс Кумбс. — Помни о своей язве. Не хочешь же ты последовать за бедным Соли Голдштейном! — Соли умер от сердца, молоко ему не помогло. Скорее наоборот. И потом, это же сплошная радиоактивность! Уйма стронция! Лучше поберегись. Сид ринулся к раковине и выплеснул туда молоко. Борясь с желанием распахнуть окно, Дэлглиш спросил: — Как вел себя Сетон, пока вы сидели вместе? — Нервно. На подъеме и одновременно на грани срыва. Майкл хотел пересадить его за другой столик, потому что от двери немного тянуло сквозняком, но он не желал двигаться с места. Пока мы говорили, он не переставал поглядывать на дверь. — Ждал кого-то? — Нет, дорогой. Скорее чтобы удостовериться, что дверь на месте. Того и гляди хлопнется в обморок! Чудак! Дэлглиш спросил, что произошло после их ухода из клуба. — Я уже рассказывала об этом тому полицейскому из Суффолка. На углу Грик-стрит мы поймали такси, и я уже хотела назвать водителю свой адрес, как вдруг мистер Сетон говорит, что предпочитает просто покататься, не возражаю ли я? По-моему, он испугался: мало ли что с ним может стрястись? Ну, меня это тем более устраивало. Мы помотались по Уэст-Энду, потом заехали в Гайд-парк. Я вешала ему лапшу на уши насчет торговли наркотиками, он записывал за мной в книжечку. Потом вдруг накинулся на меня, попытался поцеловать. Я к тому времени изрядно от него устала и не хотела, чтобы меня лапал этот простофиля. У меня сложилось впечатление, что он сделал это только потому, что считал, что иначе нельзя. Я ему говорю: мне пора обратно в клуб. Он попросил высадить его у станции подземки «Паддингтон», сказал, что воспользуется метро и на меня не в обиде. Дал мне две пятерки и фунт сверху, на такси. — Сказал, куда поедет? — Нет. Мы доехали до Суссекс-Гарденс — на Прэд-стрит теперь, как вы знаете, одностороннее движение — и высадили его за Дистрикт-лайн. Думаю, он мог бы перейти дорогу в направлении Бейкерлоо. Я за ним не следила. Попрощалась с ним на «Паддингтон» и больше его не видела. Вот и вся правда. Даже если это не так, подумал Дэлглиш, опровергнуть данную версию было бы сложно. Ее слишком многое подтверждало, а Лили меньше остальных женщин в Лондоне была склонна в панике отказаться от своей складной истории. Его посещение «Кортеса» оказалось напрасной тратой времени. Льюкер проявил неестественную, даже подозрительную жажду сотрудничать, но Дэлглиш не узнал ничего такого, чего Реклесс не поведал бы ему вдвое быстрее. Внезапно к Адаму вернулась та неуверенность, которая не давала ему покоя двадцать лет назад. Доставая пляжную фотографию Брайса и показывая ее своим собеседникам, он не надеялся на успех. Ощущал себя странствующим коммивояжером, навязывающим никчемное барахло. Они вежливо рассмотрели снимок, испытывая, как добрые домохозяйки, сочувствие к бедняге. Адам, упрямо не желая отступать, поинтересовался, не видели ли они кого-нибудь с этого снимка в клубе «Кортес». Лили прищурилась, добросовестно изображая внимание, хотя держала фотографию в вытянутой руке и вряд ли могла ее как следует разглядеть. Дэлглиш не забывал, что она не отличается от остальных женщин: лучше всего ей удавалось соврать, когда получалось убедить себя, что она говорит правду. — Нет, дорогой, не скажу, что узнаю их. Не считая Мориса Сетона и Дигби, конечно. Это не значит, что они здесь не бывали. Лучше спросите их. Льюкер и Сид обошлись без особенных стараний: едва глянув на фотографию, заявили, что никогда в жизни не видели этих людей. Он оглядел всю троицу. У Сида был взволнованный вид недокормленного мальчугана, беспомощно барахтающегося в мире порочных взрослых. Льюкер, наверное, внутренне смеялся бы, если бы вообще обладал подобным умением. Лили смотрела на Дэлглиша поощрительным, материнским, почти жалеющим взглядом, предназначенным, наверное, для клиентов. Узнать от них что-нибудь еще было невозможно. Он поблагодарил их за помощь — подозревая, что Льюкер уловил его холодную иронию, — и удалился. 3 После ухода Дэлглиша Льюкер кивнул Сиду, и коротышка молча скрылся. Льюкер дождался, пока его шаги прозвучат внизу. Лили, оставшись с глазу на глаз с боссом, не выказывала особенной тревоги. Она удобнее устроилась в потрепанном кресле слева от газового камина и уставилась на хозяина лишенными всякого любопытства, пустыми кошачьими глазами. Льюкер подошел к сейфу в стене. Она смотрела на его широкую неподвижную спину, пока он набирал на замке код. Льюкер достал пакет размером с обувную коробку, обернутый коричневой бумагой и кое-как перевязанный белой бечевкой. Положив пакет на стол, он спросил: — Видела это раньше? Лили не соизволила проявить любопытство. — Ты получил его по почте сегодня утром? Пакет принес Сид. Что-нибудь не так? — Все в порядке. Замечательный пакет! Я разок в него заглянул, но пришел он в безупречном виде. Видишь адрес? «Г-ну Л. Дж. Льюкеру, эсквайру, клуб “Кортес”». Большие буквы без всяких примет, написаны шариковой ручкой. Опознать руку затруднительно. Мне польстил «эсквайр». У меня скромное происхождение, так что отправитель несколько преувеличил, но это заблуждение разделяет мой налоговый инспектор и половина коммерсантов Сохо, поэтому мы вряд ли можем считать это ключом к разгадке. Бумага самая обыкновенная, коричневая, продается метрами в любой канцелярской лавке. Теперь бечевка. Ты заметила какие-нибудь особенности в бечевке? Лили, уже проявлявшая кое-какой интерес к происходящему, созналась, что не находит в бечевке ничего особенного. — Но что странно, — продолжил Льюкер, — так это количество марок. По меньшей мере на шиллинг. Значит, марки наклеили за пределами почтового отделения, после чего посылку передали сотруднику в час наибольшего наплыва посетителей, без ожидания взвешивания. Так отправитель имел больше шансов остаться незамеченным. — Откуда она пришла? — Из Ипсвича, отправлена в субботу. Тебе это о чем-нибудь говорит? — Она доставлена издалека. Кстати, Ипсвич находится недалеко от места, где нашли Мориса Сетона? — Да, это ближайший к Монксмиру город. И ближайшее место, где можно не опасаться быть узнанным. Если это отправили бы из Уолберсуика или Саутуолда, то ждать анонимности не приходилось бы. — Что внутри? — Открой сама и посмотри. Лили подступила к пакету осторожно, но одновременно с показной небрежностью. Слоев оберточной бумаги оказалось больше, чем она предполагала. Внутри лежала обычная белая коробка из-под обуви, только с оторванными этикетками. Она выглядела очень старой, вроде тех, которые можно найти в глубине шкафа почти в любом доме. Лили взялась за крышку. — Если оттуда выпрыгнет какой-нибудь мерзкий зверек, я тебя убью, Л. Дж.! Ненавижу всякие идиотские шуточки! Кстати, что за вонь? — Формалин. Давай, открывай! Он внимательно наблюдал за ней, в его серых глазах появился интерес, даже оживление. Наконец-то заставил ее нервничать! На секунду их взгляды встретились. Лили сделала шаг назад и, протянув руку, сбросила крышку с коробки. Сладковатый и одновременно едкий запах подействовал на обоих как нашатырь. Отрубленные кисти на влажной ватной подкладке были сложены как бы в пародии на молитву: ладони слегка соприкасались, пальцы прижаты. Отечная кожа, то есть то, что от нее осталось, была белой как мел и мятой: фаланги, казалось, были в пальцах от перчаток, которые грозили отвалиться, как шелуха, при первом прикосновении. Плоть уже стала высыхать, ноготь правого указательного пальца отстал от ложа. Женщина уставилась на две кисти, завороженная и полная отвращения. Потом, придя в себя, снова закрыла коробку крышкой. Коробка от нажима примялась.