— Ну, я думаю, вскоре после полуночи. Я помню, когда мои часы пробили двенадцать, Лен сказал, что ему уже пора уходить. Минут через пять мы вышли, спустились вниз по черной лестнице — той, которая идет от квартиры главной сестры. Дверь я оставила открытой: Лен забрал свой велосипед там, где оставлял его, и я проводила его до первого поворота. Погода, правда, не располагала к прогулкам, но нам надо было обсудить еще один-два вопроса по работе — Лен читает лекции по фармакологии на втором курсе, — а мне хотелось немного подышать воздухом. Потом Лен не захотел, чтоб я возвращалась одна, и дошел со мной до двери. Было, наверное, четверть первого, когда мы окончательно расстались. Я вошла в дом через вход главной сестры и заперла дверь за собой. Сразу отправилась в свою комнату, отнесла посуду на кухню, помыла, потом пошла в ванную и без четверти час была в постели. Я не видела Фэллон весь вечер. И ничего не знала до тех пор, пока сестра Ролф не ворвалась ко мне и не разбудила меня известием, что Дэйкерс обнаружила Фэллон в постели мертвой. — Итак, вы выходили и возвращались через квартиру мисс Тейлор. Значит ли это, что ее дверь оставалась незапертой? — Да, конечно! Главная сестра всегда оставляет ее незапертой, когда уезжает. Она знает, что нам удобнее пользоваться ее лестницей, подальше от посторонних глаз. Мы же все-таки взрослые женщины. Нам не запрещается принимать гостей у себя в комнате, но как-то не очень приятно провожать их, проходя через все здание, где каждая ученица будет с любопытством пялить на вас глаза. И очень хорошо, что главная сестра понимает это. По-моему, она даже свою гостиную оставляет незапертой, когда не ночует в Найтингейле. Наверно, для того, чтобы сестра Брамфетт могла воспользоваться ею, если захочет. Кстати, к вашему сведению, Брамфетт — это что-то вроде спаниеля у главной сестры. Видите ли, большинство главных сестер держат собачек. А у Мэри Тейлор есть Брамфетт. Злая циничность этих слов была столь неожиданна, что Мастерсон рывком поднял голову от своих записей и уставился на сестру Гиринг так, словно она была этаким сереньким кандидатом в депутаты, в котором вдруг открылись неожиданные способности. Однако Дэлглиш и ухом не повел. — А сестра Брамфетт пользовалась квартирой мисс Тейлор прошлой ночью? — спросил он. — В полночь-то?! Только не Брамфетт! Она всегда ложится рано, если, конечно, не шатается по городу с главной сестрой. Обычно уже в десять пятнадцать она готовит себе последнюю чашку чаю. И во всяком случае, прошлой ночью ее вызывали. Позвонил мистер Кортни-Бриггз и попросил ее прийти в платное отделение и принять одного больного из операционной. Я думала, все уже знают. Это было как раз около двенадцати. Дэлглиш спросил, видела ли она сестру Брамфетт. — Я — нет, а мой друг видел. Мой друг Лен. Перед нашим уходом он выглянул за дверь посмотреть, нет ли кого в коридоре, чтобы проскочить в одно место, и увидел, как Брамфетт, закутанная в плащ и с этой своей старой сумкой, спускалась вниз по лестнице. Было совершенно ясно, что она выходит из дома, и я догадалась, что ее вызвали в отделение. С Брамфетт всегда так случается. И заметьте, в этом она сама отчасти виновата. Чрезмерная добросовестность. Зато сестру Гиринг, подумал Дэлглиш, вряд ли можно упрекнуть в чрезмерной добросовестности. Трудно было представить ее шагающей через парк в полночь, в зимнюю темень по случайному вызову какого-то хирурга, пусть даже и знаменитого. Но ему было жаль ее. Она приоткрыла ему гнетущую картину нелегкого существования на виду у других и тех мелких ухищрений и уловок, с помощью которых люди, вынужденные жить все время бок о бок, стараются оградить свою частную жизнь от чужих глаз или, напротив, проникнуть в тайны частной жизни других. Сама мысль о взрослом мужчине, который, прежде чем выйти, опасливо выглядывает из-за двери, о двух влюбленных, вполне взрослых людях, украдкой спускающихся по черной лестнице, чтобы их никто не заметил, была нелепа и унизительна. Он вспомнил слова главной сестры: «Мы и в самом деле многое знаем друг о друге: здесь ведь все на виду». Даже то, какой напиток бедняга Брамфетт пила на ночь и во сколько обычно ложится спать, было известно всем. Ничего удивительного, что Дом Найтингейла порождал свой особый вид невроза и что сестра Гиринг считала необходимым оправдать прогулку по парку со своим возлюбленным, их естественное желание продлить прощание, и лепетала что-то невнятное о необходимости обсудить какие-то вопросы по работе. Все это подействовало на него весьма угнетающе, и он почувствовал облегчение, когда пришло время ее отпустить. VIII От получасового разговора с экономкой мисс Мартой Коллинз Дэлглиш, можно сказать, получил удовольствие. Худая и смуглая, она была похожа на ломкую, шишковатую сухую ветку: казалось, даже кости ее давно уже высохли. Она как будто, сама того не заметив, постепенно уменьшилась в размерах, а ходила все в том же платье. Ее рабочий халат из плотной хлопчатой материи желто-коричневого цвета, свисавший длинными складками от узких плеч до середины икр, был собран на талии школьным ремешком в красно-синюю полоску с пряжкой в виде змеи. Чулки пузырились гармошкой на щиколотках, а ноги то ли были странно несоразмерны с телом, то ли она предпочитала носить башмаки по крайней мере на два размера больше. Она появилась сразу, как только ее вызвали, и тяжело плюхнулась напротив Дэлглиша, широко расставив ноги в своих огромных башмаках, и уставилась на него с затаенной злобой, будто собираясь отчитать нерасторопную горничную. На протяжении всей беседы она ни разу не улыбнулась. Конечно, повода для веселья и не было, но, даже здороваясь с ним, она, казалось, не способна была хотя бы слегка улыбнуться. Несмотря на такое неудачное начало, беседа прошла неплохо. Интересно, думал Дэлглиш, может, этот ее брюзгливый тон и нарочито непривлекательная внешность — просто сознательно созданный образ? Возможно, лет сорок назад она решила сделаться этакой достопримечательностью больницы, чем-то вроде столь распространенного в литературе деспота, который ко всем, начиная от главной сестры и кончая младшей горничной, относится одинаково непочтительно, и настолько удачно и убедительно вошла в образ, что так и не смогла из него выйти. Она без конца ворчала, но ворчанье это было без злобы, превратившись скорее в манеру речи. Дэлглиш подозревал, что в действительности ей нравится ее работа и она вовсе не так несчастна и недовольна, как старается это представить. Вряд ли она проработала бы в своей должности сорок лет, если б это было так невыносимо, как она говорит. — Молоко! И не говорите мне о молоке. В этом доме с молоком больше неприятностей, чем со всеми другими продуктами, вместе взятыми, а это уже кой о чем говорит. Даже когда половина народу валяется в гриппе, мы все равно получаем пятнадцать пинт в день. И не спрашивайте меня, куда все девается. Я перестала уже следить за этим, я так и сказала главной сестре. Каждый день с утра пораньше пара бутылок уходит на сестринский этаж, старшим сестрам к чаю. Две, а то и три бутылки. Вы бы решили, что должно хватить на всех. Главная сестра, конечно, не в счет. Она получает свою пинту и ни на что не жалуется. А уж сколько неприятностей из-за этого молока! Наверно, кто первый ухватит, тот и сливки снимает. А это непорядочно, я так и сказала главной сестре. Им еще везет: им достается нормандское молоко, больше ведь никому во всем доме не достается. А они только и делают, что жалуются. Сестра Гиринг жалуется на то, что оно, видите ли, слишком водянистое, сестра Брамфетт — на то, что не все молоко нормандское, а сестра Ролф хочет, чтобы молоко присылали в полупинтовых бутылках, хотя ей прекрасно известно, что таких больше не делают. А потом еще молоко для учениц, чтобы они могли приготовить утром чай, а вечером какао или чего там еще. Полагается, чтоб они расписывались за бутылки, которые берут из холодильника. Бери — не жалко, но распишись: таков порядок. А вы только загляните в журнал! Девять раз из десяти им неохота себя утруждать. А потом еще пустые бутылки. Полагается, чтоб они сполоснули их и вернули на кухню. По-моему, не так уж трудно сделать. А вместо этого они оставляют бутылки где ни попадя: в своих комнатах, в шкафах, в подсобке, да к тому же не сполоснув как следует, пока все кругом не провоняет. У моих девочек и так работы по горло, не хватает им еще бегать за ученицами и собирать пустые бутылки, я так и сказала главной сестре. То есть как это: была ли я в кухне, когда двойняшки Берт брали свою бутылку? Вы и сами знаете, что была. Я уж говорила другому полицейскому. Где ж мне еще быть в эту пору? Я всегда прихожу к себе на кухню без четверти семь, а когда двойняшки Берт пришли, было уж почти три минуты восьмого. Нет, я не давала бутылку им в руки. Они сами взяли из холодильника. Я не нанималась прислуживать ученицам, я так и сказала главной сестре. Но с молоком было все в порядке, когда его уносили из кухни. Его доставили только в шесть тридцать, и у меня до завтрака хватало своих забот, чтоб еще подливать дезинфекции в молоко. А кроме того, у меня есть алиби. Все время с шести сорока пяти я была вместе с миссис Манси. Это поденщица, которая приходит из города помогать, когда у меня не хватает рабочих рук. Можете поговорить с ней когда хотите, только не думаю, что много от нее узнаете. У бедняги с мозгами не все в порядке. Если уж на то пошло, я даже сомневаюсь, чтоб она заметила, если б я все утро только и делала, что отравляла молоко. Хотите — верьте, хотите — нет, но она была со мной. А я с ней, все время. И никаких там выскакиваний в уборную каждую минуту, нет — благодарю покорно. Все свои дела я делаю в положенное время. Дезинфицирующее средство из туалета? Я так и знала, что вы об этом спросите. Я сама наполняю бутылки из большой канистры, которую присылают раз в неделю с главного больничного склада. Это в общем-то не входит в мои обязанности, но я не люблю оставлять такие вещи на горничных. Больно уж они неаккуратные. Только расплещут все по полу. Я заполнила эту бутылку в нижнем туалете за день до того, как умерла Пирс, так что она была, наверное, почти полная. Некоторые ученицы еще не ленятся плеснуть немного этого средства в унитаз, когда сделают свои дела, а большинство — ни боже мой. А ведь будущие медсестры — вроде должны быть внимательны к таким вещам, но они ничуть не лучше других девиц. В основном это средство используют горничные, когда чистят унитазы. Все уборные чистятся раз в день. Я особенно слежу, чтоб в уборных было чисто. Что до нижнего туалета, то его должна была после обеда чистить Мораг Смит, но Гудейл и Пардоу еще до того заметили, что бутылка пропала. Мне сказали, что полицейский нашел ее в кустах за домом, пустую. Хотела бы я знать, кто ее туда закинул! Нет, вы не можете поговорить с Мораг Смит. Разве вам не сказали? У нее выходной. Повезло ей — ушла вчера после чая. Хоть это последнее несчастье не смогут на нее навесить. Нет, не знаю, домой она пошла или еще куда. Я не интересовалась. Достаточно того, что я отвечаю за горничных, когда они у меня на глазах, в Найтингейле. И не моя забота, что они делают в свои выходные. Ну а сплетни я мимо ушей пропускаю. Скорей всего она вернется сегодня поздно вечером, и главная сестра оставила указание, чтоб она перебралась в общежитие для сотрудников. Кажется, здесь для нас стало слишком опасно. Ну, а меня-то никто не переводит в другое место. Не представляю, как я буду справляться по утрам, если Мораг будет появляться только перед самым завтраком. Не могу же я следить за своими работниками, коль они не находятся у меня на глазах, я так и сказала главной сестре. Не то чтоб с Мораг было много хлопот. Она, конечно, упряма, как все они, но, когда на нее поднажмешь, работает неплохо. А если вам наговаривают, что Мораг Смит приложила руку к питательной смеси, то нипочем не верьте. Может, девчонка и глуповата, но ведь не буйнопомешанная. Я не потерплю, чтоб моих работниц поносили ни за что ни про что. А теперь я скажу вам кое-что, мистер сыщик. Она оторвала тощий зад от кресла, перегнулась через стол и уставилась на Дэлглиша своими глазами-бусинками. Усилием воли он заставил себя не мигая встретить ее взгляд, и так они смотрели друг на друга, как два борца перед схваткой. — Да, мисс Коллинз? Она вытянула вперед костлявый узловатый палец и резко ткнула Дэлглиша в грудь. Дэлглиш поморщился. — Никто не имел права брать эту бутылку из туалета без моего разрешения или использовать ее для каких-то других целей, кроме как для чистки унитаза. Никто! Было совершенно ясно, что являлось самым большим преступлением в глазах мисс Коллинз. IX Без двадцати минут час появился мистер Кортни-Бриггз. Он торопливо постучал в дверь, вошел, не дожидаясь приглашения, и коротко заявил: — Я могу уделить вам сейчас четверть часа, Дэлглиш, если вам удобно. Его тон подразумевал, что это, безусловно, удобно. Дэлглиш согласился и указал на кресло. Хирург оглянулся на сержанта Мастерсона, который невозмутимо сидел со своим блокнотом наготове, и, помявшись немного, развернул кресло спиной к сержанту. Потом сел и сунул руку в карман жилета. Золотой портсигар изящной работы, который он вытащил оттуда, был такой тонкий, что, казалось, вряд ли его можно использовать по назначению. Хирург предложил сигарету Дэлглишу, проигнорировав Мастерсона, и не выразил ни удивления, ни особого любопытства, когда инспектор отказался. Прикурил сам. Руки, прикрывавшие зажигалку, были большие, с короткими пальцами: не тонкие и чувствительные руки практикующего хирурга, а сильные руки плотника, однако прекрасно ухоженные. Делая вид, что занят своими бумагами, Дэлглиш наблюдал за ним. Это был крупный, но еще не толстый мужчина. Деловой костюм сидел на нем как влитой, облегая холеное, откормленное тело и усиливая впечатление скрытой, едва сдерживаемой энергии. Его все еще можно было назвать красивым. Длинные волосы, зачесанные назад с высокого лба, были густые и темные, за исключением единственной седой пряди. Может, он ее специально обесцвечивает, подумал Дэлглиш. Глаза его, слишком маленькие для такого крупного, довольно яркого лица, были хорошей формы и широко поставлены. И в них ничего нельзя было прочесть. Дэлглиш знал, что именно благодаря мистеру Кортни-Бриггзу начальник местной полиции позвонил в Скотланд-Ярд. Из рассказа инспектора Бейли, преподнесенного несколько обиженным тоном во время их краткой встречи, когда Дэлглиш принимал дело к расследованию, легко было понять, почему так вышло. Хирург докучал ему с самого начала, и его мотивы, если только они поддавались рациональному объяснению, наводили на любопытные размышления. Сперва он рьяно утверждал, что Пирс, по всей видимости, убили, и что совершенно немыслимо, чтобы кто-либо из больницы был замешан в этом преступлении, и что местная полиция обязана действовать исходя из этого предположения и без лишних проволочек найти и арестовать убийцу. Когда их расследования не принесли немедленных результатов, он начал действовать сам. Это был человек, привыкший использовать все возможности, и они у него, безусловно, имелись. Некоторые лондонские знаменитости были обязаны ему жизнью, и кое-кто из них имел большой индекс вредности. Начались телефонные звонки (одни тактичные, с извинениями, другие — откровенно осуждающие) начальнику полиции и в Скотланд-Ярд. Чем больше руководивший расследованием инспектор убеждался, что смерть Пирс наступила в результате розыгрыша, закончившегося трагедией, тем громче мистер Кортни-Бриггз и его помощники заявляли, что она была убита, и все настойчивее требовали, чтобы дело передали в Скотланд-Ярд. А потом обнаружили труп Фэллон. Можно было ожидать, что это подтолкнет местное отделение криминальной полиции к новым действиям и тогда рассеянный свет, пролитый над первым преступлением, соберется в яркий луч и озарит картину второй загадочной смерти. Однако именно в этот момент мистер Кортни-Бриггз решил позвонить начальнику полиции и объявить, что в дальнейшем расследовании нет нужды; что для него очевидно, что Фэллон покончила с собой; что причиной этого могли быть только угрызения совести по поводу трагических результатов розыгрыша, убившего ее коллегу, и что теперь в интересах больницы без лишнего шума прикрыть это дело до того, как начнется новый набор медсестер, ибо под угрозу поставлено будущее всей больницы. Нельзя сказать, что в полиции не привыкли к подобным капризам энергичных натур, но это не значит, что их там одобряют. Дэлглиш подумал, что начальник полиции наверняка испытал большое удовлетворение, решив, что при сложившихся обстоятельствах будет благоразумнее вызвать Скотланд-Ярд для расследования обоих случаев смерти. Вскоре после смерти Пирс Кортни-Бриггз позвонил даже Дэлглишу, который был его пациентом три года назад. У Дэлглиша был несложный случай аппендицита, и, хотя маленький размер и аккуратность послеоперационного шва тешили его тщеславие, он считал, что искусность хирурга была в свое время соответствующим образом вознаграждена. Он не испытывал ни малейшего желания, чтобы Кортни-Бриггз использовал его в своих личных интересах. Телефонный звонок удивил и возмутил его. И теперь он не без интереса отметил, что хирург, по-видимому, решил, что для них обоих было бы благоразумнее забыть про тот звонок. Не поднимая глаз от своих бумаг, Дэлглиш сказал: — Насколько я понимаю, вы придерживаетесь мнения, что мисс Фэллон покончила самоубийством? — Разумеется. Это само собой напрашивается. Вы же не предполагаете, что кто-то другой подмешал ей чего-то в виски? С какой стати? — Но тогда возникает вопрос — не правда ли? — об исчезнувшем сосуде. Конечно, если это был яд. Пока не получим результаты вскрытия, мы ни в чем не можем быть уверены. — Что за вопрос? Вопроса нет. Стакан был непрозрачный, теплоизолирующий. Она вполне могла всыпать туда чего-то заранее. Никто бы и не заметил. Или могла принести порошок в клочке бумаги, а потом спустить бумажку в унитаз. Сосуд — это не вопрос. Кстати, на сей раз это было не едкое вещество. Уж это-то было очевидно, когда я осматривал тело. — Вы были первым из врачей на месте случившегося? — Нет. Меня не было в больнице, когда ее обнаружили. Ее осмотрел доктор Снеллинг. Это терапевт, который лечит здесь медсестер. Он сразу понял, что ничего сделать уже нельзя. А я, как только услышал это известие, тут же пришел взглянуть на тело. Я приехал в больницу без чего-то девять. К этому времени полиция была, разумеется, уже на месте. Я имею в виду местную полицию. Не понимаю, почему их не оставили продолжать расследование. Я позвонил начальнику полиции и высказал свою точку зрения. Кстати, Майлз Хониман говорит, что она умерла около полуночи. Мы с ним встретились, когда он уходил отсюда. Мы с ним вместе учились в медицинском. — Я так и понял. — Вы разумно сделали, что пригласили его. По-моему, он считается лучшим специалистом. Он говорил самодовольным тоном: так говорят преуспевающие люди, снисходительно признающие преуспевание других. Мерки, по которым он оценивает людей, довольно примитивны, подумал Дэлглиш. Деньги, престиж, общественное признание, власть. Да, Кортни-Бриггз всегда требовал для себя самого лучшего, будучи уверен, что может оплатить все. — Она была беременна, — сказал Дэлглиш. — Вы это знали? — Хониман сказал мне. Нет, я не знал. Такое случается даже теперь, когда противозачаточные средства вполне надежны и легкодоступны. Хотя я-то думал, что такая умная девушка принимает противозачаточные пилюли. Дэлглиш вспомнил утреннюю сцену в библиотеке, когда мистер Кортни-Бриггз назвал возраст девушки с точностью до дня. Без обиняков он задал следующий вопрос: — Вы хорошо ее знали? Смысл вопроса был ясен, и хирург ответил не сразу. Дэлглиш не думал, что он начнет бушевать или разразится угрозами, и оказался прав. Хирург внимательно, с возросшим уважением посмотрел на допрашивающего. — Да, какое-то время. — Он помолчал. — Можно сказать, мы были близки. — Она была вашей любовницей? Кортни-Бриггз холодно взглянул на него, обдумывая ответ. — Это было бы довольно формальным определением. Я спал с ней весьма регулярно в течение первого полугодия ее пребывания здесь. У вас есть какие-то возражения? — Если она не возражала, то вряд ли могу возражать я. Возможно, она сама этого хотела? — Можно сказать и так. — Когда ваша связь закончилась? — По-моему, я уже сказал. Это продолжалось до конца ее первого семестра. То есть полтора года назад. — Вы поссорились? — Нет. Она решила, что… как бы это сказать… исчерпала имевшиеся возможности. Некоторые женщины любят разнообразие. Я и сам люблю. Я бы не стал связываться с ней, если б думал, что от нее можно ждать неприятностей. Только не поймите меня превратно. У меня нет обыкновения спать с ученицами. Я достаточно щепетилен. — А не трудно было скрывать ваши отношения? Ведь в больнице почти все становится известно. — У вас довольно романтические представления, инспектор. Мы не искали укромных уголков, чтоб целоваться-обниматься. Когда я говорю, что спал с ней, я имею в виду только это. Я не употребляю эвфемизмов, говоря о сексе. Когда у нее был свободный вечер, она приходила в мою квартиру на Уимпол-стрит, и мы проводили ночь там. В этой квартире ведь никто не живет, а дом у меня возле Селборна. Привратник на Уимпол-стрит, наверно, знает об этом, но он умеет держать язык за зубами. Если б не умел, оттуда все жильцы разбежались бы. В общем, риска не было никакого, разве только если б она сама разболтала, но она была не из болтливых. Да меня это и не особенно волновало. В определенных случаях, когда дело касается меня лично, я поступаю так, как хочу. И вы, без сомнения, тоже. — Значит, это не ваш ребенок? — Нет. Я соблюдаю осторожность. Кроме того, наши отношения прекратились. Но даже если б не прекратились, я бы не стал убивать ее. Такое решение проблемы вызывает больше затруднений, чем устраняет. — А что бы вы сделали? — спросил Дэлглиш. — Это зависело бы от обстоятельств. Я должен был бы удостовериться, что это мой ребенок. Вообще-то беременность — обычное дело, и проблема вполне разрешима, если женщина благоразумна. — Мне сказали, что мисс Фэллон собиралась сделать аборт. Она не обращалась к вам по этому поводу? — Нет. — Но могла бы? — Разумеется, могла бы. Но не обращалась. — А если бы обратилась, вы помогли бы ей?