— Потому что вы женщина. Удачный ответ. Выражение ослиного упрямства на ее лице смягчилось. Она кинула на него быстрый взгляд, потом затрепетала своими редкими, тяжелыми от туши ресницами. «Боже мой, она еще флиртует со мной, строит из себя скромницу», — подумал он. — Ну… может быть, я и сказала одному человеку. — Я это и так знаю, черт возьми! Я спрашиваю — кому? Снова примирительный взгляд, гримаса покорности. Она явно изменила свое отношение к нему, как видно, решила, что вовсе не плохо провести время с этим властным мужчиной. Непонятно отчего — то ли от джина, то ли от эйфории танца, — но ее сопротивление сломалось. Теперь все должно было пойти как по маслу. — Я сказала мистеру Кортни-Бриггзу, хирургу Мартина. По-моему, я правильно сделала. — Когда? — В среду. То есть в среду на прошлой неделе. В его кабинете на Уимпол-стрит. В пятницу, когда Мартин умер, он как раз только что уехал домой, и я не могла поговорить с ним в тот день. В больнице он бывает только по понедельникам, четвергам и пятницам. — Он просил вас прийти? — О нет! Палатная сестра, которая замещала старшую сестру, сказала, что он будет рад поговорить со мной, если я считаю это необходимым, и что я могу позвонить на Уимпол-стрит и договориться о встрече. Тогда я не стала звонить. Какой смысл? Мартин умер… А потом получила счет. Не очень хорошо, по-моему, с его стороны присылать счет почти сразу после того, как Мартин скончался. Двести гиней! Просто чудовищно! В конце концов, он ведь ничем не помог. И тогда я решила, что просто заскочу к нему на Уимпол-стрит и расскажу то, что мне известно. Не следует больнице держать у себя в штате такую женщину. Это же настоящая убийца. И после этого еще брать такие деньги. Знаете, потом пришел второй счет — за содержание в больнице, но это совсем не то, что двести гиней от мистера Кортни-Бриггза. Она говорила отдельными фразами. Шептала ему на ухо, когда предоставлялась возможность. Но нельзя сказать, чтобы она задыхалась или теряла мысль. У нее хватало сил и на танец, и на разговор. А вот Мастерсон уже начал сдавать. Еще раз «прогрессивное звено», закончившееся «закрытым променадом». Она ни разу не сбилась. Старушке дали хорошую школу, хоть и не смогли привить ей изящества или élan[34]. — Значит, вы побежали рассказать ему о том, что вам известно, и предложить, чтобы он отказался от части своего гонорара? — Он не поверил мне. Сказал, что Мартин бредил и ошибся и что он может лично поручиться за всех старших сестер. Но все-таки уменьшил счет на пятьдесят фунтов. Она произнесла это с мрачным удовлетворением. Мастерсон удивился. Даже если Кортни-Бриггз и поверил этой истории, непонятно, почему он должен поступаться не такой уж незначительной суммой. Он не отвечает за подбор и назначение в штат медицинских сестер. Ему не о чем беспокоиться. Интересно, поверил ли он этой истории, подумал Мастерсон. Но совершенно очевидно, что он ничего не сказал ни председателю административного комитета, ни главной сестре. Может, и правда, что он способен лично поручиться за всех старших сестер, а скидка на пятьдесят фунтов была сделана лишь для того, чтобы утихомирить надоедливую женщину. Но Кортни-Бриггз не произвел на Мастерсона впечатления такого человека, который может поддаться на шантаж или уступить хоть полпенса из того, что ему причитается. Но вот прогремел заключительный аккорд. Мастерсон великодушно улыбнулся миссис Деттинджер и провел ее к столику. Аплодисменты не утихали, пока они не добрались до места, а потом их резко оборвал прилизанный, который объявил следующий танец. Мастерсон оглянулся вокруг и подозвал официанта. — Ну что ж, — сказал он партнерше, — получилось совсем неплохо, правда? Если вы будете хорошо себя вести до конца вечера, я, может быть, даже отвезу вас домой. Он и в самом деле отвез ее домой. Уехали они рано, но было уже далеко за полночь, когда он в конце концов покинул квартиру на Бейкер-стрит. К тому времени он понял, что выжал из миссис Деттинджер все, что она могла рассказать ему об этой истории. Вернувшись домой, она стала какой-то плаксивой — реакция, как он считал, на успех и джин. Последним он подкачивал ее в течение всего оставшегося вечера — не настолько, чтобы она напилась до положения риз, но достаточно, чтобы поддерживать ее словоохотливость и сговорчивость. Однако поездка домой напоминала кошмарный сон, который нисколько не рассеялся оттого, что водитель такси по дороге от танцевального зала до стоянки на Саут-Банк смешливо и в то же время презрительно на них поглядывал, а когда они добрались до Сэвилл-Мэншнс, швейцар в подъезде облил их высокомерным неодобрением. Уже в квартире Мастерсон с помощью уговоров, утешений и угроз привел ее в чувство; но сначала, орудуя на невероятно запущенной кухне (к тому же и грязнуля, обрадовался он, найдя еще один повод презирать ее), сварил себе и ей кофе и заставил ее выпить, обещая при этом, что он, конечно же, ее не бросит, что приедет за ней в следующую субботу и что они будут постоянными партнерами на танцах. К полуночи он вытянул из нее все, что хотел узнать о карьере Мартина Деттинджера и его пребывании в больнице Джона Карпендара. О самой больнице выяснить почти ничего не удалось. В течение той недели, что ее сын лежал там, миссис Деттинджер не слишком часто навещала его. Собственно, какой смысл? Она ему ничем помочь не могла. Он почти все время был без сознания и, даже когда просыпался, не узнавал ее. Кроме одного того раза, конечно. Она-то надеялась услышать хоть слово благодарности и утешения, а вместо этого — только странный смех и разговоры про Ирмгард Гробел. Он рассказал ей эту историю много лет назад. Ей уже надоело слушать про это. Умирая, мальчику следовало бы подумать о матери. Ей стоило невероятных усилий дежурить у его постели. Она очень чувствительная натура. Больницы расстраивают ее. Покойный мистер Деттинджер не понимал, какая она чувствительная. По всей видимости, покойный мистер Деттинджер не понимал очень многого, в том числе и сексуальных потребностей своей жены. Мастерсон выслушал историю ее замужества без особого интереса. Это была обычная история неудовлетворенной жены, находящегося у нее под каблуком мужа и несчастного впечатлительного ребенка. История не вызвала в Мастерсоне сострадания. Люди не очень-то интересовали его. Он подразделял их всех на две большие категории: на законопослушных и преступников, а непрерывная война, которую он вел против этих последних, удовлетворяла, как он понимал, какую-то неизъяснимую потребность его собственной натуры. Но его интересовали факты. Он знал, что когда кто-нибудь появляется на месте преступления, какие-то улики остаются, а какие-то исчезают. И задачей сыщика было найти эти улики. Он знал, что отпечатки пальцев еще никогда не лгали, а люди лгут часто и бессмысленно, независимо от того, виновны они или нет. Он знал, что факты нельзя опровергнуть в суде, а люди могут и подвести. Он знал, что мотив преступления бывает непредсказуем, хотя у него хватало честности признаться себе в причинах некоторых собственных поступков. В тот самый момент, когда он только вошел в Джулию Пардоу, он вдруг подумал, что этот его поступок, во всей его злости и экзальтации, каким-то образом направлен против Дэлглиша. Но ему и в голову не пришло задаться вопросом, почему он это делает. Такие размышления наверняка ни к чему бы не привели. Не задумывался он и о том, не было ли это со стороны девушки также актом озлобленности и личного возмездия. — Казалось бы, перед смертью мальчик должен хотеть увидеть мать. Просто страшно было сидеть и слышать, как ужасно он дышит, сначала тихо, а потом ужасно громко. Разумеется, у него была отдельная палата. Поэтому-то больница и могла предъявить счет. Он не был бесплатным больным. Но остальные пациенты в отделении наверняка слышали этот шум. — Дыхание Чейна — Стокса, — сказал Мастерсон. — Оно начинается перед агонией. — Но они должны были что-нибудь сделать. Это ужасное дыхание меня вконец расстроило. А эта сестра, которую к нему приставили, — она должна была что-нибудь с этим сделать. Ну та, которая некрасивая. Наверно, она выполняла свои обязанности, но обо мне даже не подумала. А ведь живым тоже нужно внимание. Для Мартина она уже ничего не могла сделать. — Это была сестра Пирс. Та, которая умерла. — Да, я помню: вы говорили мне. Значит, она тоже умерла. Я только и слышу, что о смерти. Она всюду вокруг меня. Как вы назвали это дыхание? — Чейна — Стокса. Оно наступает перед самой смертью. — Они должны были что-нибудь сделать. Эта девушка должна была что-нибудь сделать. Она тоже так дышала перед смертью? — Нет, она кричала. Кто-то влил дезинфицирующее средство ей в желудок и прожег его. — Не желаю слышать об этом! Не желаю ничего больше слышать об этом! Лучше расскажите мне про танцы. Вы ведь придете опять в следующую субботу? Правда? И так продолжалось без конца. Утомительно, изнуряюще, а под конец даже пугающе. Радостное волнение, охватившее Мастерсона оттого, что он добился чего хотел, иссякло еще до полуночи, и теперь он чувствовал в себе лишь ненависть и омерзение. Слушая ее болтовню, он проигрывал в воображении сцены насилия. Легко можно было понять, как происходят такие вещи. Попавшаяся под руку кочерга. Глупая рожа превращается в месиво. Рраз-рраз-рраз… Трещат кости. Фонтан крови. Оргазм ненависти. Представив себе эту картину, он вдруг обнаружил, что дыхание его участилось. Он нежно взял ее за руку. — Да, — сказал он. — Да, я приду. Да, да. Рука была сухая и горячая. У нее, наверное, поднялась температура. Заостренной формы накрашенные ногти. На тыльной стороне ладони лиловыми канатиками набухли вены. Он поглаживал пальцем темные возрастные пятнышки на ее руке. В начале первого ночи она пробормотала нечто бессвязное, уронила голову на грудь, и он увидел, что она спит. Он подождал немного, потом высвободил свою руку и на цыпочках прошел в спальню. Переодевание в собственный костюм заняло не больше двух минут. Потом он на цыпочках прошел в ванную и вымыл лицо и руку — ту, которая касалась руки миссис Деттинджер, вымыл несколько раз. Наконец он покинул эту квартиру; тихонько, словно боясь разбудить хозяйку, закрыл за собой дверь и вышел на ночную улицу. V Пятнадцать минут спустя машина Мастерсона промчалась мимо дома, где, облачившись в уютные домашние халаты, мисс Бил и мисс Бэрроуз сидели перед затухающим камином, потягивая перед сном свое какао. Они услышали ее короткое крещендо в прерывистом шуме уличного потока и, прервав свой разговор, задумались с праздным любопытством о том, что гонит людей из дома посреди ночи. Для них было непривычно засиживаться в столь поздний час, но завтра суббота, и они могли позволить себе удовольствие поздней беседы, утешаясь сознанием, что завтра утром можно будет поспать подольше. Они обсуждали дневной визит старшего инспектора Дэлглиша. В самом деле, согласились они, все прошло так удачно, можно сказать, даже приятно. И ему, кажется, очень понравился чай. Он сидел вон там, уютно устроившись в их самом удобном кресле, и они разговаривали втроем так, будто он такой же симпатичный их знакомый, как и местный священник. Он сказал мисс Бил: — Я хочу увидеть смерть Пирс вашими глазами. Расскажите мне об этом. Расскажите все, что вы видели и чувствовали, с того самого момента, как въехали на территорию больницы. И мисс Бил рассказала, получая постыдное удовольствие от того, что на полчаса стала важной персоной, и от того, что инспектор явно по достоинству оценил ее наблюдательность и способность к четкому изложению. Они признали, что он умеет слушать. Ну что ж, это часть его работы. Он также хорошо умел разговорить людей. Даже Анджела, которая в основном сидела молча и наблюдала, не могла объяснить, почему ей вдруг захотелось рассказать о своей недавней встрече с сестрой Ролф в Вестминстерской библиотеке. И в его глазах мелькнул интерес — интерес, который сменился разочарованием, когда она назвала ему дату. Подруги согласились, что ошибки быть не могло. Он в самом деле был разочарован. Сестру Ролф видели в библиотеке не в тот день. VI Был уже двенадцатый час ночи, когда Дэлглиш повернул ключ в ящике стола, запер за собой кабинет и, покинув Дом Найтингейла, отправился к себе в «Герб сокольничего». Дойдя до поворота, где дорожка сужается, прежде чем потеряться в густой тени деревьев, он оглянулся на мрачную махину здания, огромного и зловещего, с его четырьмя башнями, чернеющими на фоне ночного неба. Дом почти весь был погружен во тьму. Лишь в одном окне еще горел свет, и Дэлглиш быстро определил, в какой комнате. Значит, Мэри Тейлор у себя в спальне, но еще не спит. Свет был неяркий, скорее всего от настольной лампы, и погас, пока Дэлглиш смотрел на окно. Он направился к Винчестерским воротам. Деревья здесь росли очень близко к дороге. Их черные ветви переплетались у него над головой, загораживая слабый свет от ближайшего фонаря. Ярдов пятьдесят он прошел в сплошной темноте, быстро и бесшумно ступая по размокшему месиву опавших листьев. Он находился в том состоянии физической усталости, когда кажется, что разум отделен от тела; при этом тело, приноравливаясь к обстановке, двигается почти инстинктивно в знакомом физическом мире, в то время как освобожденный разум взлетает в такие абсолютные сферы, где воображение и действительность становятся одинаково туманными. Дэлглиш сам удивился, что так устал. Этот случай был не тяжелее любого другого. Рабочий день оказался длинным, но, с другой стороны, он привык работать по шестнадцать часов подряд, когда выезжал на расследование. И эта необычная усталость не была связана с ощущением безысходности или полнейшего провала, от которого лишаешься сил. К завтрашнему утру все должно проясниться. Скоро вернется Мастерсон с недостающим кусочком головоломки, и тогда картинка будет полной. Самое позднее через два дня он покинет Дом Найтингейла. Через два дня он последний раз увидит эту золотисто-белую комнату в юго-западной башне. Двигаясь как автомат, он вдруг услышал чьи-то приглушенные шаги за своей спиной, но было поздно. Инстинктивно он повернулся лицом к своему противнику и почувствовал, как что-то ударившее его соскользнуло с левого виска на плечо. Боли не было, он лишь услышал треск, будто череп раскололся на куски, и почувствовал, как онемела левая рука, а еще через секунду, которая показалась вечностью, — как теплой струей хлынула кровь. Он судорожно вздохнул и рухнул на землю. Но сознания не потерял. Ничего не видя — кровь заливала глаза, — борясь с тошнотой, он пытался подняться на ноги, обеими руками упираясь в землю, заставляя себя встать и ринуться в бой. Но ноги его тщетно скребли влажную землю, а в руках не было силы. Рот и нос забивал острый, удушливый, как наркоз, запах сырой почвы. Беспомощно содрогаясь от приступов тошноты, которые каждый раз отзывались болью во всем теле, злой от собственного бессилия, он лежал и ждал последнего уничтожающего удара. Однако этого не произошло. Перестав сопротивляться, Дэлглиш погрузился в забытье. Через несколько секунд его вернула к действительности чья-то рука, легонько тряхнув за плечо. Кто-то склонился над ним. Он услышал женский голос: — Это я. Что случилось? Тебя долбанули? Это была Мораг Смит. Он попытался ответить ей, предупредить, чтобы она быстрее уходила. Им вдвоем не справиться с хладнокровным убийцей. Но не мог выговорить ни слова. Где-то совсем рядом стонал человек, и Дэлглиш с горечью понял, что это его собственный голос. Казалось, он уже не властен над ним. Он почувствовал, как чьи-то руки ощупывают его голову. Девушка задрожала, как ребенок. — Ой! Ты весь в крови! Он вновь попытался заговорить. Она наклонилась ниже. Он видел темные пряди волос и белое лицо, нависшее над ним. Выбиваясь из сил, он сделал попытку подняться, и на этот раз ему удалось встать на колени. — Ты его видела? — Вообще-то нет: он услышал, как я иду. И драпанул к Найтингейлу. Ну и разукрасили тебя, прости господи! Давай-ка обопрись на меня. — Не надо. Лучше беги, позови кого-нибудь на помощь. Он ведь может вернуться. — Да не, вряд ли. Все равно, нам лучше быть вместе. Мне чегой-то не хочется топать одной. Одно дело призраки, и совсем другое — проклятущие убийцы. Пошли, я помогу тебе. Он оперся на ее худенькие плечи — кости, обтянутые кожей, — однако хрупкое тело оказалось на удивление выносливым и прекрасно выдержало навалившуюся на него тяжесть. Дэлглиш с трудом поднялся на ноги и стоял покачиваясь. — Мужчина или женщина? — спросил он. — Не разглядела. Всяко могло быть. Ты щас не думай об этом. До Найтингейла дойти сможешь? Отсюда до него ближе всего. Теперь, стоя на ногах, Дэлглиш чувствовал себя гораздо лучше. Он едва различал дорожку, но все-таки сделал несколько осторожных шагов вперед, опираясь рукой о плечо девушки. — Думаю, смогу. Ближе всего до черного хода. Не больше пятидесяти ярдов. Позвони в квартиру главной сестры. Я знаю, что она у себя. Они медленно поплелись по дорожке, уничтожая все следы, как с горечью подумал Дэлглиш, которые можно было бы надеяться найти завтра утром. Хотя вряд ли на этих мокрых листьях обнаружишь много улик. Интересно, куда делось орудие нападения? Но размышлять об этом было бессмысленно. Он все равно ничего не мог сделать, пока не рассветет. Его захлестнул прилив благодарности и нежности к этой грубоватой девчонке, которая своей худенькой ручкой, невесомой, словно детская ручонка, обхватила его за талию. «Странная, должно быть, мы парочка», — подумал Дэлглиш. А вслух сказал: — Ты, наверно, спасла мне жизнь, Мораг. Он убежал только потому, что услышал тебя. Он или она? Если бы только Мораг подоспела вовремя, чтобы заметить, кто это был — женщина или мужчина. Дэлглиш едва разобрал ее ответ. — Не говори глупости, черт побери. И совсем не удивился, услышав, что она плачет. Она даже не пыталась каким-то образом удержаться от рыданий, но это не мешало им продвигаться вперед. Возможно, для Мораг плакать было так же естественно, как ходить. Он не старался утешить ее, только сильнее сжал ей плечо. Она же восприняла это как просьбу держать его крепче и еще сильнее обхватила его за талию, совсем прижавшись к нему и направляя его шаги. Вот такой нелепой парой и шли они в тени деревьев. VII