Она заговорила так тихо, что ему пришлось нагнуться, чтобы расслышать: — Он очень широко открыл глаза и посмотрел на меня. Ничего не сказал. Это был какой-то дикий, безумный взгляд. Я подумала, что он начинает бредить или, может быть, испугался. Наверное, в этот момент он понял, что умирает. Я немного поговорила с ним, потом его глаза закрылись. Я не узнала его. Да это и невозможно. Я совсем не та девочка, которой была в Штейнхоффе. Я не хочу сказать, что вспоминаю о Штейнхоффе так, будто это все произошло с другим человеком. Это на самом деле произошло с другим человеком. Я теперь не помню даже, что именно происходило на суде в Фельзенхайме, не могу вспомнить ни одного лица. Конечно, ей надо было кому-то рассказать. Наверное, для того, чтобы освободиться от воспоминаний о Штейнхоффе, стать как бы другим человеком. И она рассказала все Этель Брамфетт. Они вместе учились в медучилище Недеркасла, и, как подумал Дэлглиш, Брамфетт олицетворяла для нее такие качества, как доброта, надежность, преданность. А иначе — почему именно Брамфетт? С какой такой стати она выбрала ее своей наперсницей? Должно быть, он произнес эти слова вслух, потому что она, словно стремясь заставить его понять, пылко сказала: — Я рассказала ей потому, что она была такой заурядной. В ее заурядности было что-то надежное. Мне казалось, что если Брамфетт выслушает и поверит мне и после этого не перестанет меня любить, то все, что когда-то произошло, в конце концов, не так уж страшно. Вам этого, наверное, не понять. Но он понимал. В приготовительной школе, где он учился, был один мальчик — такой заурядный, такой надежный, что служил чем-то вроде талисмана, охраняющего от смерти и несчастий. Дэлглиш вспомнил этого мальчика. Странно, что он не вспоминал о нем уже больше тридцати лет. Спроут-младший: круглое приятное лицо с очками на носу, обыкновенная нормальная семья, ничем не примечательное происхождение, благословенная заурядность. Спроут-младший, защищенный от всех ужасов окружающего мира своей посредственностью и толстокожестью. Жизнь не так страшна, коль скоро в ней существуют спроуты-младшие. Интересно, где он сейчас? — мелькнуло в голове у Дэлглиша. — И с тех пор Брамфетт к вам прилепилась. Когда вы поехали сюда, она последовала за вами. Этот порыв довериться кому-нибудь, желание иметь хоть одного друга, который все про вас знает, поставили вас в зависимость от нее. Брамфетт — защитница, советница, наперсница. В театр с Брамфетт, игра в гольф с Брамфетт, в отпуск с Брамфетт, поездки за город с Брамфетт, утренний чай и какао перед сном с Брамфетт. Ее преданность, наверное, была достаточно искренней. В конце концов, ради вас она была готова на убийство. Но все равно это был шантаж. Шантажист в более привычном смысле слова, просто требующий регулярных выплат, не облагаемых налогом, был бы неизмеримо более предпочтителен, чем невыносимая преданность Брамфетт. — Это так, — сказала она печально. — Все так. Но как вы узнали? — Потому что она, по существу, была глупая, серая женщина, а вы совсем не такая. Он мог бы добавить: «Потому что знаю это по себе». — А кто я такая, — горячо возразила она, — чтобы презирать глупость и серость? Какое право имею я привередничать? Да, она не отличалась умом! Даже убить ради меня не смогла без того, чтобы все не испортить. Она оказалась недостаточно умна, чтобы обмануть Адама Дэлглиша, но с каких это пор такие поступки считаются мерилом умственных способностей? Вы когда-нибудь видели, как она работает? Видели ее у постели умирающего пациента или больного ребенка? Наблюдали хоть раз, как эта глупая, серая женщина, чью дружбу и преданность мне, по-видимому, стоило презирать, работает всю ночь, чтобы спасти человеческую жизнь? — Я видел тело одной из ее жертв и читал протокол вскрытия другой. О ее доброте к детям поверю вам на слово. — Те девушки были не ее жертвами. Моими. — Ну нет, — возразил он. — На вашей совести лишь одна жертва в Найтингейле, и это Этель Брамфетт. Одним стремительным движением она поднялась на ноги и повернулась к нему: ее удивительные зеленые глаза смотрели на него неподвижным, испытующим взглядом. Разумом он отчасти понимал, что следует произнести какие-то слова. Но какие? Какие давно привычные фразы установленного законом предупреждения, которые почти сами собой срывались с языка во время очной ставки? Бессмысленные и неуместные, они ускользнули, затерялись в дальних уголках его сознания. Он понимал, что болен, что все еще слаб от потери крови, что пора остановиться, передать расследование Мастерсону и добраться до постели. Он, Дэлглиш, самый педантичный из всех сыщиков, уже заговорил так, будто не существовало никаких правил, будто перед ним стоял его личный противник. Но надо продолжать. Даже если он никогда не сможет доказать это, ему надо услышать от нее подтверждение того, что ему и так известно. Спокойно, словно это самый естественный вопрос на свете, он спросил: — Она уже умерла, когда вы подожгли ее? IV В этот момент кто-то позвонил в дверь. Не сказав ни слова, Мэри Тейлор набросила на плечи свою накидку и пошла открывать. Послышались приглушенные голоса, и тотчас же следом за ней в гостиную вошел Стивен Кортни-Бриггз. Взглянув на часы, Дэлглиш увидел, что стрелки показывают 7.24 утра. Начинался рабочий день. Кортни-Бриггз был уже во врачебном одеянии. Он не выказал ни удивления при виде Дэлглиша, ни какой-либо озабоченности его явно ослабленным состоянием. — Мне сказали, что ночью был пожар. Но я не слышал пожарных машин, — обратился он к ним обоим. Побледнев как полотно, так что Дэлглиш подумал, что она вот-вот упадет в обморок, Мэри Тейлор спокойно ответила: — Они въехали через Винчестерские ворота и не включали сирен, чтобы не разбудить пациентов. — А что это за слухи, будто на пепелище садового сарая нашли обожженный труп? Чей труп? — Сестры Брамфетт, — ответил Дэлглиш. — Она оставила записку, призналась в убийстве Пирс и Фэллон. — Брамфетт убила?! Брамфетт?! Кортни-Бриггз свирепо уставился на Дэлглиша, при этом его крупное красивое лицо исказилось от раздражения: казалось, он не верил собственным ушам. — Она объяснила почему? Она что — с ума сошла? — Брамфетт не сошла с ума, — сказала Мэри Тейлор, — и, несомненно, считала, что у нее были причины. — А что будет с моим отделением? В девять часов я начинаю операции. Вы это знаете, сестра. На сегодня назначено к операции очень много больных. А обе штатные сестры лежат с гриппом. Я не могу доверить больных в опасном состоянии ученицам первого или второго курса. — Я сейчас же этим займусь, — спокойно сказала главная сестра. — Большинство дневных сестер уже наверняка встали. Нелегко, конечно, но при необходимости можно будет отозвать кого-нибудь из медучилища. — Она повернулась к Дэлглишу: — Мне лучше звонить из сестринской гостиной. Но вы не беспокойтесь. Я понимаю важность нашего разговора. И обязательно вернусь, чтобы закончить его. Мужчины смотрели ей вслед, пока она не вышла из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь. Кажется, только сейчас Кортни-Бриггз заметил Дэлглиша. — Не забудьте сходить в рентгеновское отделение и сделать снимок головы, — сказал он резко. — Вы не должны вставать с постели. Я посмотрю вас, как только кончу оперировать. Своим тоном он дал понять, что считает это утомительной обязанностью, на выполнение которой надо еще выкроить время. — К кому вы приходили в Дом Найтингейла в ночь убийства Фэллон? — спросил Дэлглиш. — Я уже говорил. Ни к кому. Я даже не заходил в Дом Найтингейла. — По крайней мере десять минут из вашего времени остались без объяснения, десять минут, когда черный ход, ведущий в квартиру главной сестры, был не заперт. Сестра Гиринг вывела своего гостя через эту дверь и гуляла с ним в парке. Вы решили, что главная сестра у себя, несмотря на отсутствие света в окнах, и поднялись по лестнице к ее квартире. Там вы, наверное, провели несколько минут. Интересно — зачем? Из любопытства? Или вы что-то искали? — С какой стати мне было заходить к главной сестре? Ее там не было. В ту ночь Мэри Тейлор находилась в Амстердаме. — Но тогда вы этого еще не знали, не так ли? Для Мэри Тейлор было непривычно ездить на международные конференции. По причинам, о которых мы можем догадываться, она не хотела, чтобы слишком многие знали ее в лицо. Такое нежелание брать на себя общественные обязанности воспринималось как подобающая скромность, проявляемая столь умной и способной женщиной. Ее попросили поехать в Амстердам вместо председателя местного комитета по подготовке медсестер только во вторник вечером. Ваши рабочие дни здесь — понедельник, четверг и пятница. Но вдруг в среду вечером вас вызвали, чтобы оперировать платного пациента. Не думаю, что операционные сестры, целиком занятые тяжелым состоянием больного, сказали вам, что главной сестры нет в больнице. С чего бы вдруг? Дэлглиш смолк. — А когда, по-вашему, я решил нанести визит главной сестре посреди ночи? Вы же не думаете, что я был бы желанным гостем? Не хотите сказать, что она ждала меня? — сказал Кортни-Бриггз. — Вы пришли увидеть Ирмгард Гробел. После минутного молчания хирург спросил: — От кого вы узнали про Ирмгард Гробел? — От той же дамы, что поведала все вам, — от миссис Деттинджер. Снова молчание. Потом, с настойчивой категоричностью человека, который знает, что ему не поверят, он сказал: — Ирмгард Гробел мертва. — Разве? — спросил Дэлглиш. — Разве не ее вы ожидали увидеть в квартире главной сестры? Разве не было это для вас первой возможностью предстать перед ней с теми сведениями, которые вы раздобыли? И вы наверняка предвкушали удовольствие. Ведь ощущение собственной власти всегда приятно, не так ли? — Вам это должно быть известно, — спокойно сказал Кортни-Бриггз. Они молча смотрели друг на друга. Дэлглиш спросил: — Что вы собирались делать? — Ничего. Я не видел связи между Гробел и смертью Пирс или Фэллон. А даже если бы видел, сомневаюсь, что стал бы говорить об этом. Мэри Тейлор нужна этой больнице. Для меня Ирмгард Гробел не существует. Ее однажды уже судили и признали невиновной. Мне этого достаточно. Я хирург, а не проповедник нравственности. Я бы не выдал ее тайны. Разумеется, не выдал бы, подумал Дэлглиш. Как только правда станет известна, она потеряет для него всякую ценность. Это очень важная информация частного характера, полученная за определенную мзду, и он бы использовал ее в своих интересах. Подобная осведомленность давала ему вечную власть над Мэри Тейлор. Над главной сестрой, которая так часто раздражала его своими возражениями; чье могущество постоянно росло; которую собирались назначить начальницей сестринской службы над всеми больницами в их районе; которая настраивала против него председателя административного комитета больницы, сэра Маркуса Коуэна. Что останется от ее влияния на этого правоверного еврея, когда он узнает о Штейнхоффской лечебнице? Теперь принято не помнить о таких вещах. Но сможет ли сэр Маркус Коуэн простить? Он вспомнил слова Мэри Тейлор. Шантажировать можно по-разному. И Хедер Пирс, и Этель Брамфетт понимали это. Но пожалуй, наиболее тонкое удовольствие доставляет шантаж, при котором человек не требует денег, а под маской щедрости, доброты, соучастия или морального превосходства наслаждается своим тайным знанием. В конце концов, сестра Брамфетт просила немногого: лишь комнату рядом с ее кумиром, привилегию называться подругой главной сестры, проводить вместе с ней свободные от дежурств часы. Глупенькая Пирс просила лишь несколько шиллингов в неделю да один-два стиха из Священного Писания. Но как они, должно быть, упивались своей властью. И какое неизмеримо большее удовлетворение получил бы Кортни-Бриггз! Ничего удивительного, что он был решительно настроен хранить тайну и что его вовсе не радовала мысль о десанте Скотланд-Ярда на Дом Найтингейла. — Мы можем доказать, что в прошлую пятницу вы вылетали в Германию, — сказал Дэлглиш. — И я, кажется, догадываюсь зачем. Так можно было быстрее и вернее получить необходимую информацию, чем докучая работникам отдела военной прокуратуры. Возможно, вы просмотрели подшивки газет и протокол судебного заседания. Я бы сам поступил именно так. У вас, несомненно, есть полезные связи. Но мы можем выяснить, куда вы ездили и что делали. Вы же знаете: нельзя въехать в страну или выехать из нее незаметно. — Я признаю, что знал об этой истории, — сказал Кортни-Бриггз. — Признаю также, что в ночь смерти Фэллон приходил в Дом Найтингейла, чтобы увидеть Мэри Тейлор. Но я не сделал ничего противозаконного, ничего подсудного. — Вполне могу поверить. — Даже если бы я сказал об этом раньше, было уже слишком поздно, чтобы спасти Пирс. Она умерла до визита ко мне миссис Деттинджер. Мне не в чем упрекнуть себя. Он начинал оправдываться, неуклюже, как школьник. Но вот они услышали легкие шаги и оглянулись. Вернулась Мэри Тейлор. — Можете взять двойняшек Берт, — сказала она, обращаясь к хирургу. — Боюсь, это означает конец лекционных занятий, но выбирать не приходится. Придется отзывать учениц в палаты. — Они подойдут, — проворчал Кортни-Бриггз. — Это разумные девочки. А как насчет старшей сестры? — Я думала, что эти обязанности временно возьмет на себя сестра Ролф. Но боюсь, ничего не получится. Она уходит из больницы. — Уходит?! Но это невозможно! — Я не вижу способа помешать ей. И сомневаюсь, что у меня будет возможность попытаться это сделать. — Но почему она уходит? Что случилось? — Она не говорит. По-моему, ее расстроило что-то в процессе следствия. Кортни-Бриггз резко повернулся к Дэлглишу: — Вот видите! Я понимаю, Дэлглиш, что вы только выполняете свою работу, что вас прислали сюда выяснить обстоятельства смерти девочек. Но боже мой, неужели вам никогда не приходило в голову, что от вашего вмешательства становится только хуже! — Да, — сказал Дэлглиш. — А как в вашей работе? Вам это никогда не приходило в голову?