Преступник чрезвычайно проницателен. Он не только сумел каким-то образом раскрыть законспирированного расследователя, но и правильно оценил опасность, которую представляет собой псевдостудент. Это раз. Рассусоливать не стал, принял решение самостоятельно, даже не посоветовавшись со своим нанимателем (если, конечно, таковой имеется). Значит, человек действия. Это два. Вывод: очень и очень опасен. Это три. Мысленно перебрав обитателей канцелярии, коллежский асессор только вздохнул. Ландринов? Этот наверняка способен на преступление страсти. Персонаж из кровожадного романса. «Ты невестой своей полюбуйся поди – она в сакле моей спит с кинжалом в груди». А также «Умри, нещастная!» и всё такое прочее. Но представить себе ремингтониста всыпающим яд в чай управляющего ради хорошего вознаграждения совершенно невозможно. Этот человек не умеет ни хитрить, ни притворяться. Слюнявый Тасенька? Шпионить и пакостить исподтишка вне всякого сомнения способен. Но стрелять в человека на тёмной улице? Маловероятно. Старший письмоводитель Сердюк? Ни шпионящим, ни тем более спускающим курок вообразить его нельзя. Или это уж такой актёр, что ему сам Щепкин в подмётки не сгодится. Камердинер Федот Федотович… Душа слуги, то есть человека, который своим ремеслом обречён на роль, почитаемую обществом унизительной, почти всегда потёмки. Знали бы господа, сколько ненависти может таиться под маской услужливости и раболепия. Какая-нибудь обида, которой покойный барон даже не заметил? Если даже обычный подкуп со стороны конкурента, то без личных счётов всё равно не обошлось. Кто ещё? Ну не кухарка же! Хотя выстрелить в спину вполне может и женщина. Тут Эраст Петрович представил себе Мусю, крадущуюся во тьме, с револьвером в руке – и не удержался, фыркнул. А потом стал думать о Сергее фон Маке, и улыбка исчезла. Что если несимпатичный господин Ванюхин прав? Всё-таки опытный сыщик, с хорошим нюхом. Вот уж кто способен на любой решительный поступок, так это барон. Какой был бы ловкий ход – использовать чиновника особых поручений, чтобы отвести от себя подозрение! Фандорин перебрал доводы pro и contra, прислушался к голосу сердца. Сердце сказало: нет. Разум предположил: возможно. Если прав разум, то причина покушения несомненно заключается в опрометчивой финальной фразе: «Завтра я скажу вам, кто убийца». Вернувшись к себе, коллежский асессор зажёг лампу и принялся ждать японца, причём проявлял все признаки нетерпения: то расхаживал от стены к стене, то барабанил пальцами по столу и поминутно доставал из кармашка часы – не свой обычный «брегет», а дешёвенькие, серебряные, временно одолженные у Масы в целях конспирации. Нетерпение объяснялось двумя причинами. Во-первых, ужасно хотелось есть. А во-вторых, Эраст Петрович рассчитывал услышать от слуги нечто очень важное, что в самом деле позволит поставить в расследовании точку. И когда Маса наконец появился, опять со свёртками и пакетами, Фандорин сразу спросил: – Ну? Кто? Японец принялся раскладывать на столе съестные припасы. С ответом не торопился, но по важному виду было ясно: улов есть. Наконец Маса сел напротив и приступил к обстоятельному докладу. Первым делом достал из кармана «брегет», положил перед собой и так им залюбовался, что у Фандорина возникло сомнение, удастся ли совершить обратный обмен часами, когда надобность в конспирации отпадёт. – Вашу записку, господин, мне принесли в пять часов двадцать три с половиной минуты после полудня. Согласно полученным указаниям, я занял пост неподалёку от кабинета Мосорофу-доно и стал ждать, не появится ли кто-нибудь из ваших сослуживцев. Начальнику курьерского отдела, который хотел отправить меня куда-то с пакетами, я показал, будто у меня болит живот. Он ругался, обозвал меня «товари косорырая», за это, с вашего позволения, я его немножко побью, когда задание будет завершено. – Маса взял в руки часы. – Итак. Начальник курьерского отдела обозвал меня оскорбительными словами в шесть часов и одиннадцать минут, а в семь часов девять минут… – Ты что, так и торчал перед дверью с золотым «брегетом» в руках? – не выдержал Фандорин. – Нет, господин. Я спрятал часы вот сюда, – объяснил Маса, показывая себе за пазуху. – Когда нужно было посмотреть время для отчёта, делал вид, будто чешусь, и заодно глядел. Он показал, как это делал. – Ну хорошо, хорошо. Что случилось в семь часов девять минут? – Пришло то лицо, которого я ждал. Запыхавшись и в поту. Ещё бы, подумал Фандорин, наклонившись вперёд. Присутствие в конторе закончилось в семь. За девять минут добежать до «Пароходного товарищества» – это не шутка. Разумеется, мосоловский агент спешил: такая важная новость. Маса, любитель эффектов, держал паузу. – На кого вы бы поставили, господин? – спросил он. – Если не угадаете, ваши часы останутся у меня. – Один шанс против четырёх – это нечестно, – пожаловался Эраст Петрович. Лишаться «брегета» ему не хотелось. Слуга неумолимо оторвал от обёрточной бумаги пять клочков, написал на них: «Маринованная Слива», «Кицунэ», «Кривой Рот», «Белый Ус», «Красавица». Разложил перед господином. – Выбирайте. Коллежский асессор закрыл глаза, попытавшись представить каждого из пятерых шепчущимся с господином Мосоловым; подсыпающим в чайник яду; крадущимся по тёмной улице с револьвером в руке. Ничего не получилось. То есть по отдельности – пожалуйста, но на все три действия сразу не годился никто. Тогда Фандорин вздохнул, скомкал бумажки, перемешал и вынул первую попавшуюся: – Эта. Маса развернул, пошевелил губами и сердито отодвинул от себя «брегет». – Я сам виноват. Кличка, которую я придумал этому человеку, слишком очевидна. На бумажке был написан иероглиф «кицунэ» – оборотень, который может запросто превращаться из человека в лису и обратно. – Тасенька? Не может быть! – прошептал Эраст Петрович. Впрочем, про любого другого из пяти подозреваемых он, наверное, сказал бы то же самое. – Кицунэ появился возле кабинета в семь часов девять минут, весь красный и потный, – уже безо всяких эффектных пауз, деловито доложил Маса. – Пошептался с секретарём Мосорофу-доно и был немедленно пропущен внутрь. – Погоди! – встрепенулся Фандорин. – А сколько времени он там пробыл? – Семнадцать с половиной минут. Потом так же быстро убежал. Коллежский асессор прикинул: значит, Тасенька выбежал из «Пароходного товарищества» перед половиной восьмого. Выстрел под фонарём раздался без пяти минут восемь. Мог ли шпион Мосолова добежать назад и пристроиться в хвост выходящему «практиканту»? Получается, что мог. Более того, резонно было предположить, что стрелял он не по собственной инициативе, а по указанию своего нанимателя. У коммерции советника Мосолова большие связи и возможности. Если бы он решил выяснить, что за секретарь вдруг появился у конкурента, то наверняка выяснил бы. А долго подбивать своего клеврета на новое убийство Мосолову, конечно же, не пришлось – где три трупа, там и четвёртый. Все очень стройно и логично, но хорош же он, чиновник особых поручений при генерал-губернаторе. Так ошибиться в психологической характеристике! – Убери со стола, – кисло сказал Эраст Петрович, подперев голову руками. – Я не буду есть, расхотел. И вообще иди. Мне нужно поразмышлять. Этюд в багрово-фиолетовых тонах – …Вот здесь пуля просвистела. Чудом жив остался. – Такими словами закончил рассказ «практикант». – Ни за что больше не пойду по Ольховскому после темноты. Страшная история никого не оставила равнодушным. Кухарка, слушавшая, прикрыв рот ладонью, перекрестилась: – Оссподи-Сусе, страсть какая. Лука Львович ужаснулся: – Ну и времена настали. Раньше-то грабитель честь по чести требовал: «Кошелёк или жизнь», а тут сразу стрелять. Куда только катимся? Его дочь, начавшая было раскладывать мольберт да и застывшая на месте, воскликнула: – Я бы тоже ни за что кошелёк не отдала, пускай убивают. Вы, Померанцев, настоящий герой! – Хорош герой, удрал, как заяц, – немедленно взревновал Ландринов. Лис-оборотень Тасенька разразился причитаниями, ну а Федота Федотовича на ту пору в конторе ещё не было. Присутствие только-только начиналось. Ещё немножко поужасались жуткому происшествию, и всяк занялся обычным делом: письмоводители заскрипели перьями, ремингтонист принялся налаживать своё чудо техники, Муся удалилась на кухню, а художница стала заканчивать портрет. Её кисть двигалась с поразительной сноровкой. Возможно, «Мориса Сьердюка» в самом деле ожидало в Париже большое будущее. – Жалко, вы нынче в сюртуке, – посетовала Мавра. – Я хотела ещё блики на мундирных пуговицах прописать. Но придти студентом Фандорин сегодня никак не мог. Предстояла генеральная баталия, и вступать в неё ряженым не подобало. – Скажите, – шепнул Эраст Петрович очень-очень тихо. – Деньги на поездку в Париж вам даёт барон? Я угадал? Девушка кивнула: – В память о моём женихе. – Вы кроме меня кому-нибудь об этом говорили? Она покачала головой и прижала палец к губам, а то Тасенька уже навострил уши, да и Ландринов заворочался на стуле. Ну вот теперь окончательно сложилось, одно к одному, подумал Фандорин. Остаётся только ждать. Ждали все. Ощущение какого-то тяжкого, неумолимо надвигающего события так и витало в комнате. Об этом никто не говорил, но и без того чувствовалось – по тому, как недолго обсуждали бандитское нападение, по воцарившемуся молчанию, по быстрым взглядам, которые каждый нет-нет да и бросал то в сторону пустующего кабинета, то на входную дверь. Когда вошёл управляющий в сопровождении камердинера, все заработали с удвоенным усердием, с Сергеем Леонардовичем поздоровалась только Мавра и опять, как давеча, порозовела. Теперь понятно – из благодарности. – Доброе утро, – поздоровался и фон Мак, подходя к мольберту. Но интересовала его не девушка и тем более не портрет. Воспалённые, невыспавшиеся глаза смотрели только на Фандорина, тревожно и вопросительно.