– Один процент от 38 миллионов это триста восемьдесят тысяч. Думаю, таких денег ещё ни один сыщик не получал. Притом ведь речь идёт не о взятке, а о вознаграждении за работу. Ответом на столь неслыханную щедрость был тяжкий вздох. Во взгляде чиновника особых поручений появилось выражение тоски. – Вы сомневаетесь? – Барон обиженно пожал плечами. – Слово фон Мака твёрдое. В конце концов я могу дать вам письменное… Здесь главу компании впервые перебили. – Серёжа, помолчи, – сказала Лидия Филаретовна. – Ты всё испортишь. Эраст Петрович не возьмёт денег, сколько бы ты ни предложил. Чиновник поглядел на матрону с интересом. Очень возможно, что истинным главой предприятия является не стальной Сергей Леонардович, а его мудрая матушка. – Так вы отказываетесь? – упавшим голосом спросил главноуправляющий. – Нет, я берусь за это дело. Только учтите: мне нет дела до вашего подряда, и уложиться в одну неделю я не обещаю. Однако убийца трёх человек должен быть выявлен и арестован. Плач на лестнице Контора компании «Фон Мак и сыновья» занимала неброский особняк, расположенный в удобной, но не слишком презентабельной близости от Каланчевской площади, куда сходились три важнейшие железнодорожные магистрали: Николаевская, Рязанская и Ярославская. Дом, похожий на привокзальную гостиничку средней руки, стоял на грязной улице с выщербленной булыжной мостовой, воздух здесь был весь пропитан тяжёлым запахом мазута и паровозной гари. Зато внутри конторы царили чистота и аккуратность, правда, при категорическом отсутствии какой-либо декоративности: ни картинок на стенах, ни гераней на подоконниках. Весь первый этаж представлял собой одну залу с тремя десятками столов, над каждым из которых торчала табличка с названием той или иной железнодорожной дистанции. Служащие корпели над бумагами, писали что-то в конторских книгах, на Фандорина если и взглядывали, то безо всякого интереса. Очевидно, к практикантам в студенческом мундире здесь привыкли. В маленьком открытом отсеке на лестничной площадке между первым этажом и мезонином разместился телеграфный пункт с несколькими аппаратами. Все они стрекотали как заведённые. Ещё выше находилась канцелярия главноуправляющего, куда и держал путь Эраст Петрович. Поскольку накануне вечером он уже побывал в этой святая святых, дорога была ему известна: подняться ещё на два пролёта и пройти за обитую кожей дверь. Но перед самой дверью коллежский асессор был вынужден остановиться. Сквозь приоткрытую щель доносились всхлипы и вздохи – там кто-то плакал. – Чего реветь-то? – донёсся резкий мужской голос. – Сами говорили, что не любите, а теперь нате пожалуйста. Врали, что ли? Шумное сморкание. Тот же голос с грубоватой заботой произнёс: – Платок возьмите, ваш вымок весь… Э, Мавра Лукинишна, ничего вы его не любили. Три дня после похорон, а вы вон уж на этюды собрались; это я не в осуждение говорю, совсем напротив. Ненавижу притворство. Коли не любили, так нечего и сырость разводить. Было бы из-за кого, а то из-за Стерна. Тьфу! Здесь Фандорин, начавший было деликатно пятиться назад, замер и стал прислушиваться. – Перестаньте, это гадко! Сами вы «тьфу»… И потом, я не по Стерну плачу… – гнусаво ответил девичий голос. – Не только по нему. Парижа жалко. У-у-у… И снова раздались рыдания. – Дался вам этот Париж! Да коли бы у меня были деньги… – Мерси, – прервала мужчину плакавшая, – но вашей супругой я не стану. Что я, ландриновый леденец, что ли? Охота была менять шило на мыло. И засмеялась, обнаружив способность мгновенно переходить от скорби к весёлости. Решив, что теперь можно, Эраст Петрович пошумнее шагнул на последнюю ступеньку и распахнул дверь. На него воззрились двое: барышня в широкополой соломенной шляпе, с деревянным этюдником через плечо, и высокий, чубатый мужчина с нервным выражением угловатого лица. Девушка была премилая. Верней, тут уместней было бы иное определение: хорошенькая – да, но, пожалуй, без милоты – слишком острый и прямой взгляд, упрямство и решительность в рисунке рта. Красивая, бойкая, с характером, определил Эраст Петрович. – Прошу извинить, как бы мне попасть в канцелярию? – с подобающей практиканту застенчивостью спросил он. – Да вам точно ли канцелярия нужна? – Мужчина оглядел его с головы до ног. – Может быть, вам в контору? Тогда напрасно изволили затрудниться – это внизу. Ежели вы насчёт практики, то ступайте к Кронбёргу. Такой крысеныш в пенсне, подле окна сидит, как спуститесь, налево. – Нет, мне надобно к господину барону. Я взят на место секретаря, временно… Померанцев, Павел Матвеевич. Так звали действительно существовавшего однокашника Александра фон Мака (на случай, если мосоловским вздумается проверить). В имени коллежский асессор ни разу не споткнулся, хотя оно изобиловало трудными звуками «п» и «м». Поразительно, но стоило Эрасту Петровичу в ходе какого-либо расследования преобразиться в иной персонаж, и проклятое заикание бесследно исчезало. Впрочем, он давно уже к этому феномену привык и не удивлялся. – Ландринов, машинист «Ремингтона», – представился лохматый, не предлагая руки. – Это не паровоз, а подобие настольной типографии. Фандорин хотел сказать, что знает (у него самого дома имелась пишущая машина «Ремингтон», шедевр технического прогресса), но барышня вмешалась в разговор: – Какое у вас интересное лицо! И эти виски! Они такие от рождения? Послушайте, я хочу вас написать. – Чего тут интересного? – засердился Ландринов. – До седых волос дожил, а все студент. Вам сколько лет, сударь? Эраст Петрович конфузливо развёл руками: – Уже двадцать семь. Я из вечных студентов. Денег, знаете ли, недостаёт. Год отучишься, потом год служишь где-нибудь. Поднакопишь немного средств – снова учишься… – Ну, коли вы тут целый год прослужите, мы будем часто видеться, – сказала девушка. – Так что подумайте насчёт портрета. У меня маслом хорошо выходит. Я – Мавра. Без отчества. Просто Мавра и всё. В самом деле, похожа на мавра, подумал Эраст Петрович. На мавра-альбиноса: припухлый рот, вздёрнутый носик, вьющиеся светлые волосы. Не зря в Японии говорят, что имя – это судьба. Как человека нарекут, таким он и будет. Девушка протянула руку – не для поцелуя, а лопаточкой. Сжала ладонь коллежского асессора тонкими, но на удивление сильными пальцами и, поправив на плече лямку этюдника, ушла вниз по лестнице. – Что взглядом провожаете? Хороша? – с деланной небрежностью спросил ремингтонист. Фандорин оставил вопрос без ответа. Невежливые люди хороши тем, что с ними самими можно тоже не церемониться. – Поднимаясь по лестнице, я слышал женский плач. Что-то произошло? Ландринов покривился: – Поревела немножко. У нас тут история приключилась… Ну да вы, конечно, слышали. – Вы про смерть Леонарда фон Мака? – Да, извели-таки старого паука. Яду в чайник подсыпали. В голосе ремингтониста не слышалось и тени сожаления – такой уж, видно, человек: один у него «тьфу», другой крысеныш, третий паук. – Кто же это его? – шёпотом спросил Эраст Петрович. – Не нашего ума дело. У больших хищников и враги большие. Им есть что делить. Стоял дуб-великан, да и рухнул. Заодно пару муравьёв придавил, ну да кому до них, козявок, дело? Коллежский асессор изобразил непонимание. Ландринов зло хохотнул: – Само собой, вы и не слыхали. Кроме фон Мака ещё двое отравились, но до мелюзги никому дела нет. Мужик-уборщик и ещё некий Стерн, жених Мавры Лукинишны. Между нами, дрянь был человечишка. Чем невесту себе добыл, знаете? Фамилией да Парижем. Тут уж Эраст Петрович и вправду не понял. – Простите? – Мавре Лукинишне её фамилия не нравится – Сердюк. – Почему? – Вот и я ей говорю. Фамилия как фамилия, а она страдает. Говорит: кем в России может стать женщина, если её зовут Мавра Лукинишна Сердюк? Лавочницей? Купчихой? Ну самое лучшее – акушеркой. А она мечтает быть художницей. Ну Стерн, скотина, и воспользовался. Ему недавно наследство досталось, от тётки. Не такое и большое, тысячонок пять, но он сразу к Мавре, свататься. Уедем в Париж, говорит, там сейчас все самоглавнейшие художники проживают. И имя у вас будет красивое: мадам Стерн. Она, дурочка, и клюнула. Только Бог иначе рассудил. Не будет ей ни фамилии, ни Парижа. В голосе ремингтониста прозвучало явное удовлетворение. Экий мизантроп, подумал Эраст Петрович. То-то у него цвет лица в желтизну, это от разлития жёлчи. – А зачем Мавра Лукинишна пришла в канцелярию? Должно быть, за воспомоществованием в связи со смертью жениха? Ландринов хмыкнул. – Как же, дождёшься у фон Маков воспомоществования. К папаше она ходит, он у нас старшим письмоводителем. Завтрак ему носит, обед. У них квартира казённая, тут рядом. Он все разглядывал Фандорина, никак не мог успокоиться: – Нет, что она в вас всё-таки нашла? Ни стати, ни румянца, да ещё виски седые. Рост разве. Ну так и я нисколько не ниже. Мне-то ни разу не предлагала портрет писать! …Ладно, пойдёмте, провожу. Тут коридорчиком, а потом сразу налево. Вчера вечером, когда коллежский асессор встречался с фон Маками, в канцелярии было пусто – присутствие уже закончилось. Сейчас же в просторной комнате с низким потолком находились четыре человека: старик в потёртых нарукавниках и благостный молодой человек сидели за письменными столами; в углу в кресле дремал какой-то усач; у противоположной двери стояла и зевала краснощёкая молодка. Требовалось разобраться, кто тут кто, и установить лиц, имевших возможность подсыпать в чайник отраву.