Чувствительность к нефриту – странная штука. Только кеконцы имеют нужную ее долю, чтобы стать Зелеными Костями. Смешанная кровь Андена делала его пограничным случаем. Без сомнения, более чувствительным, что при соответствующей тренировке могло означать более сильные способности – или смертельную предрасположенность к Зуду. – Ты знаешь историю моей семьи, – тихо сказал Анден. Наставник вел через поле группу детей с ведрами и лопатами. Под палящим солнцем они еле шевелили ногами от усталости, но не жаловались. Первые два года в Академии состояли из непрерывной учебы и тяжелых физических нагрузок, а также постепенно увеличивающихся контактов с нефритом. До третьей ступени эти дети даже не начнут изучать шесть способностей. Привычка к нефриту вырабатывалась суровыми упражнениями для ума и тела, как накачивание мышц, только помимо этого играли роль генетика и просто везение. Невозможно понять, почему одни Зеленые Кости способны носить больше нефрита без каких-либо побочных эффектов, а другие нет. Хило почесал большим пальцем бровь, не снимая другой руки с плеча Андена. – Историю твоей семьи? Твой дедушка был легендой, а дяди – известными Кулаками. Говорят, Чутье твоей матери могло обнаружить летящую над головой птицу и даже на таком расстоянии сконцентрироваться так, что у птицы останавливалось сердце. Анден уставился на кончик горящей сигареты. Он думал совсем не об этом. – Ее называли Безумной Ведьмой. * * * Однажды ночью, когда ему было семь, Анден обнаружил мать голой в ванной. Это случилось после жаркого летнего дня, он хорошо помнил – один из тех знойных дней, когда люди охлаждают простыни и вешают на вентиляторы мокрые полотенца. Он встал пописать. В ванной комнате горел свет, и когда Анден вошел, то увидел ее сидящей там. Ее волосы налипли мокрыми прядями на лицо, плечи и щеки сверкали в желтом свете. На ней были только три нитки нефрита под горлом, которые она никогда не снимала. Ванна была наполовину полной, вода порозовела от крови. Мать посмотрела на него пустым и смущенным взглядом, и он заметил в ее руке терку для сыра. Кожа на предплечье была ободрана и выглядела как перемолотое мясо. Через нескончаемое мгновение она слабо и испуганно улыбнулась. – Я не могла заснуть, все зудело. Иди спать, малыш. Анден выбежал из ванной комнаты и позвал единственного человека, который пришел ему в голову – Коула Ланшинвана, молодого человека, часто бывавшего в их доме, одноклассника и лучшего друга его дяди, до того как тот спрыгнул с Выездного моста как-то утром за год до этих событий. Лан и его дед увезли мать Андена в больницу. Но слишком поздно. После того как ей дали успокоительное и удалили весь нефрит как из ее тела, так и поблизости, ее все равно уже нельзя было спасти. Когда она очнулась, то начала биться в держащих ее ремнях, ругалась и кричала, называла всех собаками и ворами, требовала вернуть нефрит. Анден сидел в коридоре рядом с палатой, заткнув уши руками, по его лицу лились слезы. Она умерла через несколько дней, не прекращая кричать. Одиннадцать лет спустя воспоминания еще прокрадывались в кошмарные сны Андена. Когда он был встревожен или в сомнениях, они всплывали на поверхность. Пробуждаясь от неспокойного сна в комнате общежития, он не мог заставить себя встать и пойти в ванную. В такие минуты он лежал, уставившись в темноту, мочевой пузырь разрывался, глотка пересыхала, кожу щекотал смутный страх, что в его крови то же проклятие и он обречен умереть молодым и сойти с ума. Кровь его семьи несла могущество, но также и безумие. Вот почему, несмотря на уговоры Коулов, он так и не сменил фамилию, предпочитая зваться как иностранец – Эмери, это имя ни для кого ничего не значило, в отличие от фамилии по материнской линии, Аун, вбирающей в себя как ожидания величия, так и сумасшествия, Анден не желал ни того, ни другого. После смерти матери Андена Лан поговорил со своим дедом. Без лишних слов Коулы взяли Андена к себе, сделав его частью семьи, кормили и опекали до десяти лет, когда отправили в Академию Коула Душурона с благословения и на деньги Коула Сена. Вот так и вышло, что семья, управляющая Равнинным кланом, стала единственной семьей Андена. Все родные с материнской стороны трагично сгорели. Отец был не более чем далеким воспоминанием: голубоглазый мужчина в военной форме, сбежавший обратно в свою страну, к светловолосым женщинам и быстрым машинам. * * * – У твоей мамы была дрянная жизнь – и началась плохо, и закончилась плохо, – сказал Хило. – Ты не будешь таким же. Ты лучше натренирован. И все мы за тобой присматриваем. – Он выкинул окурок. – И если тебе понадобится, то есть СН-1. – «Сияние», – произнес Анден название, использующееся на улицах. – Наркотик. Хило презрительно поморщился. – Я говорю не о том вареве, которое торчки с нефритовой лихорадкой стряпают в грязных лабораториях, чтобы продавать на улицах слабакам и иностранцам. СН-1 для военных, который эспенцы производят для спецназа. Он притупляет чувствительность и дает защиту, если тебе понадобится. – Говорят, он ядовит и легко передознуться, что он укорачивает жизнь на много лет. – Если ты не тренирован, иностранец с жидкой кровью и колешь его постоянно, как торчок, – резко отозвался Хило. – А ты не такой. Все люди разные, заранее не узнать, сможешь ты носить нефрит или нет. Я не говорю, что тебе будет нужна помощь, просто напоминаю, что она всегда наготове. Если тебе понадобится, мы достанем лекарство. Ты особый случай. Тут нечего стыдиться, Энди. Только Хило всегда называл его этим звучащим по-иностранному именем. Поначалу Андена это раздражало, но теперь он не возражал, научился ценить то, что для Хило это подчеркивает их особые отношения. Анден заметил, что его сигарета сгорела. Он затушил ее и сунул окурок в карман, чтобы не мусорить в саду камней, заслужив упреки. – Интересно, спасло бы «сияние» маму. Хило пожал плечами. – Возможно, если бы тогда лекарство уже существовало. Но у твоей мамы было много других проблем – уход твоего отца, самоубийство твоего дяди – это само по себе могло подтолкнуть ее на грань. – Он озабоченно посмотрел на Андена. – Эй, чего это ты вдруг разволновался? Скоро ты станешь Зеленой Костью, так что не смотри так хмуро. Я никогда не позволю, чтобы с моим кузеном что-нибудь случилось. Анден обхватил руками свое побитое тело. – Я знаю. – И никогда об этом не забывай, – сказал Хило, прислоняясь к стене. – Кстати, Шаэ передает тебе привет. – Ты с ней говорил? – удивился Анден. – Она вернулась? Но Хило больше не улыбался и как будто не расслышал вопрос. Вместо ответа он пробормотал: – Скоро ты нам понадобишься, Энди. Он внимательно осмотрелся, словно подсчитывая учеников. Многие уже в той или иной степени были связаны с кланом – дети Зеленых Костей или Фонарщиков. Академия была главным поставщиком новых членов Равнинного клана, а Школа Ви Лон – членов Горного клана. – Скоро нам понадобится каждый преданный новичок, – продолжил Хило. – Лан не хотел бы, чтобы я тебе рассказывал, но ты должен знать. Правда в том, что дедушка слегка не в себе и одной ногой в могиле. Айт Ю мертв, и эта упрямая сучка Мада скоро начнет с нами войну. Грядут неприятности с Горными. Анден с тревогой посмотрел на кузена, но не знал, что сказать. Все лето в общежитии ходили слухи, что между кланами растет напряжение. Чьего-то старшего брата, Пальца, оскорбил кто-то из Горных, и они собирались устроить поединок. У другого тетю выкинули из дома, после того как здание отобрал застройщик, связанный с кланом конкурентов. И так далее. Но Анден и прежде слышал подобное, много раз за эти годы. Всегда происходили мелкие разборки между кланами. Запертому в стенах Академии Андену надвигающиеся проблемы, о которых говорил Хило, казались далекими, тревожными для кузенов, но никак не затрагивающими его самого, пока он не выпустится следующей весной. Он ошибался. Проблемы настигли его на следующей неделе. Глава 8. Встреча в Лодочный день Все случилось из-за того, что он в одиночку пошел отлить. В начале сезона тайфунов на Кеконе всегда устраивали Лодочный день, а три месяца спустя, по окончании, Осенний фестиваль. Смысл Лодочного дня заключался в подкупе раздражительного бога тайфунов Йофо, предстояло учинить достаточно разрушений, чтобы задобрить его на предстоящий год и избежать Очищения – самых жестоких тайфунов, выдирающих деревья, разносящих в щепки целые деревни и изменяющих пейзаж. Дети и взрослые делали бумажные кораблики (а также спичечные домики и модели автомобилей) и торжественно их уничтожали – обычно поджигали и поливали сильной струей, а иногда сбрасывали с высоты или давили ведрами с камнями и глиной. Вечером Лодочного дня гавань Жанлуна превращалась в место потешного морского сражения, заполнялась огнями, грохочущими пушками, а моряки сигали за борт в конце церемонии затопления пары старых судов. В детстве Анден уже насмотрелся на спектакль в гавани и не хотел снова на него глазеть, но принял предложение Тона пройтись по набережной с несколькими одноклассниками и устроить попойку. Воспитывая учеников в духе суровости и дисциплины, Академия кормила их скудной и простой пищей, запрещая спиртное, и редко предоставляла каникулы. А потому по таким особым случаям ученики седьмой и восьмой ступени, которым позволялось выходить с территории без присмотра, отрывались по полной, обжирались и напивались до тошноты, и по освященной временем традиции на следующий день их отчитывали и наказывали недовольные наставники. Анден, Тон и еще трое – Лотт, Хейке и Дудо – посетили в Доках четыре бара, съели с полдюжины разновидностей уличного фастфуда у продавцов на набережной и ближе к вечеру затеяли спор, что лучше – остаться на месте и посмотреть, как топят корабли, или двинуться против течения прибывающих зрителей. Мочевой пузырь Андена уже разрывался, но нигде поблизости не оказалось туалета. Было жарко и влажно, как обычно, и за последние полчаса он выхлебал приличное количество газировки, обвиняя свою слабую эспенскую кровь в том, что ему достаточно совсем немного хоцзи, кеконской финиковой водки, чтобы она ударила в голову. – Давайте вернемся. Мне нужно отлить, – сказал он и понял, что обращается в пустоту. Дудо блевал в урну. Тон стоял рядом с ним для моральной поддержки. Хейке и Лотт жарко спорили по поводу рельбола. Арден с минуту наблюдал за ними. Хейке был выше, с красиво очерченными бицепсами и, пожалуй, более привлекательный из этих двоих. Но в Лотте Цзине имелось нечто такое, что всегда влекло Андена. Мрачный, но чувственный изгиб губ в форме лука, слегка волнистые волосы над серьезными глазами с длинными ресницами. По-звериному ленивые движения хорошо сложенного тела придавали ему такой вид, будто ко всему вокруг он относится с легким презрением. Поскольку спор о рельболе все никак не заканчивался, а остальные явно были не состоянии передвигаться, Анден решил сам о себе позаботиться. Чтобы не бороться с толпой, толкающейся за лучший вид на гавань, он спустился чуть дальше, до паромной пристани, откуда отплывали лодки на ближайшие острова Эуман и Пуговка. Можно было бы предположить, что на пристани найдется туалет, но ничего подобного. Анден пересек улицу и пробежал еще три квартала, пока не заметил на углу пирожковую. Бормоча извинения, он протиснулся сквозь стоящую к прилавку очередь и помчался в туалет, захлопнул за собой дверь и вздохнул с облегчением, шепча быструю молитву Тевану, богу торговли, чтобы благословил владельца пирожковой «Горячая хижина». Чтобы выйти из крохотной пирожковой, он снова протиснулся сквозь толпу сгрудившейся у дверей молодежи. Однако парень, примерно одного возраста с Анденом резко дернул его и сказал: – Ты что, ничего не купишь? – Что? Парень мотнул головой в сторону «Горячей хижины», не сводя глаз с Андена. – Поссал тут и ничего не купишь? Тебе не нравятся пирожки? Лучшие в городе. Прояви уважение, кеке. – Да никакой он не кеке, – лениво произнес другой, проглатывая кусок горячей сдобы, и оценивающе оглядел Андена, выдвинув челюсть. – Он же полукровка и к тому же забрел не в ту часть города. Анден взглянул на витрину «Горячей хижины» и тут же понял свою ошибку. В спешке он перебрался из Доков в район Летний парк. Над кассиром висел бумажный фонарь, но бледно-зеленый, а не белый. Это территория Горного клана, а на нем рубашка цветов Академии Коула Ду. Денег при себе у него почти не осталось, и последнее, чего хотел его туго натянутый желудок, это пирожков. – Ты прав, – сказал Анден. – Я куплю что-нибудь. Он шагнул назад, к очереди. Первый парень толкнул Андена в плечо и набычился в боевой стойке. – Только не в этой уродской рубашке. – По его прыщавому лицу расплылась ухмылка. – Снимай. Мы примем ее в качестве дани Школе Ви Лон и повесим в сортире. – Я не отдам вам мою рубашку, – сказал Анден, но чувствовал себя не в своей тарелке. Пусть ему уже восемнадцать, но он лишь ученик без нефрита, по традиции клана он еще не считается мужчиной. Зеленым Костям, живущим по кодексу чести айшо, запрещалось убивать членов семьи вражеского клана, не имеющих нефрита. К сожалению, кодекс не касался не имеющих нефрита членов соперничающих кланов, а также школ. Они могли делать с ним, что вздумается. С младших классов Андена учили никогда не покидать территорию Равнинных в одиночку. Он беззвучно обругал пьяных одноклассников, пятую стопку хоцзи и собственную беспечность. Их было трое: прыщавый предводитель, его тощий дружок, а третий, помоложе, лет пятнадцати или шестнадцати, но уже крупнее остальных, до сих пор помалкивал. Они приблизились к Андену и встали в отработанную позицию, так что Анден понял – это уже не первая их стычка. Стоящий по центру вожак держался чуть дальше, тощий и верзила – по бокам. – Дотронься лбом до земли и отдай рубашку, дворняга, – велел вожак. – А потом скажи, что Академия Коула Ду – школа для слабаков, говноедов и уродов.