Последняя жалоба оказалась самой интересной, тем более что ее писал полицейский. «В канцелярию уполномоченного риксдага по контролю за судопроизводством. Вестра-Тредгордсгатан, 4. Ящик 16327, Стокгольм 16. Настоящим покорнейше прошу господина уполномоченного депутата взять на новое рассмотрение мои докладные от 1/9–61 и 31/12–62, касающиеся служебных упущений, совершенных комиссаром полиции Стигом Оскаром Нюманом и его первым помощником Пальмоном Харальдом Хультом. С почтением, Оке Рейнольд Эриксон, констебль полиции». – Так, так, – сказал Рённ самому себе. И приступил к изучению служебных пометок, которые на сей раз оказались длиннее, чем сама жалоба. «Учитывая ту тщательность, с какой были в свое время рассмотрены перечисленные выше донесения, а также памятуя о длительном сроке, отделяющем нас от того времени, когда имели место упомянутые в них действия и инциденты, и, наконец, принимая во внимание чрезмерное количество донесений, поданных заявителем за последние годы, я не вижу причин для повторного рассмотрения, не вижу прежде всего потому, что заявителем, насколько мне известно, не приводятся новые факты и доказательства, которые могли бы подтвердить прежние жалобы, и, следовательно, с полным основанием не принимаю никаких мер по его ходатайству». Рённ энергично замотал головой, не веря, что правильно понял. Может, и не правильно. Во всяком случае, подпись неразборчива, а кроме того, Рённ был наслышан о полицейском по имени Эриксон. Буквы еще сильней запрыгали перед глазами и разбежались в разные стороны, и, когда женщина положила возле его правого локтя очередную стопку бумаг, он сделал отрицательный жест. – Ну как, будем уходить в глубь времен? – ехидно спросила она. – Про Хульта вам тоже нужны материалы? А про себя самого не желаете? – Спасибо, не надо, – беззлобно ответил Рённ. – Я только спишу имена последних жалобщиков, и мы сможет уйти. Он поморгал и снова уткнул нос в записную книжку. – Могу предложить донесения Улльхольма, – продолжала женщина так же ехидно. – Хотите? Улльхольм был первый помощник комиссара в Сульне, стяжавший широкую известность своим вздорным характером и страстью рассылать жалобы во все мыслимые инстанции. Рённ склонился над столом и грустно покачал головой. XV По дороге в Саббатсберг Леннарт Колльберг вдруг вспомнил, что ему надо уплатить вступительный взнос за право участвовать в шахматном турнире по переписке. Последний день уплаты – понедельник, поэтому Колльберг остановил машину перед Ваза-парком и зашел в почтовое отделение напротив пивной «Оловянная кружка». Заполнив бланк, он честь по чести стал в очередь к одному из окошечек. Перед ним стоял человек в кожаной куртке и меховой шапке. Всякий раз, когда Колльбергу доводилось стоять в очереди, он непременно занимал ее за человеком, чье путаное дело требовало много времени. Так и сейчас у человека впереди оказалась целая стопка квитанций, бланков, извещений. Колльберг пожал могучими плечами, вздохнул и приготовился ждать. Вдруг из кипы отправлений у впереди стоящего выскользнул клочок бумаги и упал на пол. Почтовая марка. Колльберг нагнулся, поднял ее, тронул человека за плечо и сказал: – Вот, вы уронили. Человек повернул голову, взглянул на Колльберга карими глазами, сперва удивленно, потом словно бы узнав его и, наконец, с откровенной ненавистью. – Вы уронили марку, – повторил Колльберг. – Черт подери, – протяжно ответил незнакомец, – марку несчастную потеряешь, и то полиция сразу сует свое поганое рыло. Колльберг все так же протягивал марку. – Можете оставить ее себе, – и человек отвернулся. Немного спустя он закончил свои дела и ушел, не удостоив Колльберга ни единым взглядом. Загадочный случай. Может, человек так странно пошутил, но на шутника он нимало не походил. Поскольку Колльберг был плохой физиономист и частенько не мог припомнить, откуда он знает того или иного человека, неудивительно, что другой узнал его, тогда как сам Колльберг не имел ни малейшего представления, с кем он разговаривал. Колльберг уплатил взнос. Потом он недоверчиво оглядел марку. Марка была красивая, с птицей, из недавно выпущенной серии. Если он ничего не путает, отправления, снабженные марками этой серии, доставляются медленнее обычных. Хитрость совершенно в духе почтовых работников. «Да, – подумал Колльберг, – почта у нас работает исправно; теперь, когда она избавилась от недоброй памяти шифрованных индексов, жаловаться нельзя». Все так же погруженный в размышления о загадках бытия, Колльберг поехал в больницу. Корпус, где произошло убийство, был по-прежнему оцеплен, и в палате Нюмана тоже не произошло особых изменений. Гюнвальд Ларссон был уже, разумеется, там. Колльберг и Гюнвальд Ларссон не питали взаимной симпатии. Впрочем, людей, которые питали симпатию к Гюнвальду Ларссону, можно было пересчитать по пальцам, вернее, по одному пальцу одной руки и даже прямо назвать: Эйнар Рённ. Мысль о том, что им когда-нибудь придется работать вместе, была особенно неприятна для Колльберга и Ларссона, но они считали, что теперь эта неприятность им не угрожает. И сегодня они скорее по чистой случайности оказались в одном месте. Случайность эта называлась Оскар Стиг Нюман и выглядела она так, что Колльберг не удержался и воскликнул: – Тьфу ты, Господи! Гюнвальд Ларссон сделал гримасу невольного одобрения. Потом он спросил: – Ты его знал? Колльберг кивнул. – Я тоже. Он был одним из крупнейших дубов, которые когда-либо украшали наши ряды. Но близко сталкиваться с ним мне, благодарение Богу, не приходилось. Гюнвальд Ларссон очень немного прослужил в отделе общественного порядка, вернее сказать, числился там недолгое время, но отнюдь не горел на работе. Перед тем как поступить в полицию, он был морским офицером, сперва на военном, потом на торговом флоте. В отличие от Колльберга и Мартина Бека он никогда не шел долгим путем. – Что говорит следствие? – Я думаю, оно не прибавит фактов, кроме тех, которые уже и без того ясны, – ответил Ларссон. – Какой-то психопат влез через окно и прирезал его. Без церемоний. Колльберг кивнул. – Вот штык меня интересует, – пробормотал Гюнвальд Ларссон, скорее для себя, чем для Колльберга. – Человек, который работал этим штыком, знает свое ремесло. И вообще неплохо владеет оружием. А кто у нас неплохо владеет таким оружием? – Вот, вот, – поддержал Колльберг. – Военные владеют. Ну еще, пожалуй, мясники. – И полицейские, – сказал Гюнвальд Ларссон. Во всей полиции он меньше других склонен был защищать честь мундира, за что и не пользовался среди коллег особой любовью. – Стало быть, тебя пригласили вести дело? – спросил Колльберг. – Вот именно. Ты будешь с этим работать? Колльберг кивнул и спросил: – А ты? – Куда денешься. Они без особого восторга поглядели друг на друга. – Может, нам и не придется часто бывать вместе, – сказал Колльберг. – Будем надеяться, – ответил Ларссон. XVI