– Ежи, прошу! Во имя любви Господней, дай ему то, что он хочет! – взмолилась жена мэра, обращаясь к мужу. Бек едва не промахнулся, грубо поймав ребенка одной рукой. Малышка извивалась и брыкалась, яростно подвывая. – Очень трудно, на самом деле, – сказал Бек. – Не уверен, что поймаю ее в следующий раз. И снова принялся подкидывать младенца. – Да! Мы вам покажем! – крикнул мэр. – Нет! – отрезал священник. – Молчите! Мэр не обращал на него внимания, умоляюще глядя на Бека. – Если мы сделаем все, как вы скажете, вы оставите в покое деревню? Вы отпустите всех нас? – Мне более ничего от вас не надо. Даю вам слово. Десяток солдат отвезли мэра и священника обратно в деревню. Бек вернул младенца матери и снова сел, греясь на солнце. Спустя сорок минут, когда унтерштурмфюрер доложил, что видит приближающихся русских, грузовик вернулся, подскакивая на ухабах дороги. Внутри него уже был драгоценный груз. Священник молча глядел, как Бек рассматривает реликварий, изящный ларец из слоновой кости и золота, сверкающий рубинами и жемчугом, а затем каждую из картин. Именно те, которые и ожидал увидеть Бек. Когда все было погружено, Бек сложил стул и убрал в штабную машину. – Можете идти, – сказал он мэру. – И лучше спрячьтесь побыстрее, поскольку ваши новые хозяева, русские, как я слышал, не очень-то любят поляков. Заревели моторы, жители деревни, подобрав мертвых, двинулись вниз с холма. Подошел унтерштурмфюрер. – Ожидаю команды, штандартенфюрер, чтобы исполнить ваши приказания. Танковые орудия уже были наведены на деревню, чтобы выполнить приказ о тактике выжженной земли, отданный немецким командованием. – Было бы непростительно разрушить столь живописную деревню, – сказал Бек. – Столетия истории не должны превращаться в развалины. Оставим Стависки на забаву русским. – Только вон тех наших друзей, – добавил он, кивнул в сторону уходящих жителей. – Более ничего. Машина Бека тронулась, а у одного из грузовиков откинули брезентовый борт. Загрохотали пулеметы. Спустя полчаса крики прекратились, пыль и дым осели. Тишину на поле у деревни нарушал лишь гул приближающейся колонны русских войск. Джо Кули Барбер положил на стол фотографию каменного мемориала перед церковью в Стависки, воздвигнутого в память убитых во время войны жителях. – Боже мой, – тихо сказал он. – Я думал, они так только с евреями поступали. Потом взял вырезку из южноамериканской газеты, на которой была фотография Бека. – Значит, Бек сбежал в Южную Америку, прихватив картины? – Не все так просто. Потребовалось некоторое время и работа со множеством источников, чтобы сложить все воедино. Рапорты армии США, документы ЦРУ, репортажи журналистов, все в таком роде. А затем и это. Макс полистал стопку увеличенных изображений с микрофильмов, черно-белых и едва читаемых. – В семидесятых годах мы нашли – вернее, это сделали в Штази, тайной полиции Восточной Германии, – собрание документов, спрятанное в подвале одного дома в Берлине, в советском его секторе. Они стали частью секретных архивов Штази, а после падения Берлинской стены были опубликованы, как и тысячи других. Там оказался и дневник, который вел Генрих, младший брат Вальтера Бека, который был слишком молод, чтобы отправиться на войну. Вот его копия. – На немецком, – сказал Джо Кули. – На английском никто не мог написать? – Перевод на обратной стороне. Беки всегда хорошо вели бизнес. После Первой мировой гордым немцам пришлось распродавать семейные наследия, чтобы выживать в условиях ужасающей инфляции. К тридцатым годам в ход пошли не только картины, но и серебряная посуда и ювелирные украшения. С приходом к власти нацистов эта торговля стала еще интенсивнее. Даже евреи продавали Беку свои ценности, и даже после Хрустальной ночи в 1938 году, когда вести дела с ними стало слишком опасно. Отто Бек не обманывал евреев, но понимал, что часто получает выгоду из их уничтожения. В 1940 году, когда уже шла война, его бизнес процветал, как никогда прежде. Офицеры возвращались с фронта с военной добычей, продавая все – картины, гобелены, золото и серебро. Бек платил хорошую цену. К его магазину постоянно подъезжали лимузины членов правительства и высших армейских чинов. У него покупали картины агенты, работавшие лично для Гитлера. Постоянно появлялся Геринг. Отто Бек продавал им то, что они хотели, но в личных беседах посмеивался над вкусами нацистов в области искусства. – Матисс, Ван Гог, Кандинский, Клее. Боже мой, в его руках скоро будет весь мир, а фюрер предпочитает картины охоты и натюрморты, – говорил он младшему сыну. Генриха совершенно не интересовали оружие и игры в войну, которыми увлекалось большинство детей его возраста. Он любил картины, проходившие через галерею Беков. Отправился вместе с отцом в Париж в возрасте всего восьми лет, и Отто Бек никак не мог вытащить его из Лувра. С тех пор как он вырос достаточно, чтобы держать в руке кисть, Генрих каждую свободную минуту посвящал живописи. Он был аккуратен от природы и проявил заметный талант, если не гениальность. Один из сотрудников отца посоветовал ему оттачивать технику живописи, копируя свои любимые картины. Генрих больше всего любил барокко. После полудюжины попыток у него получилась исключительно хорошая копия картины Веласкеса. Лишь благодаря разнице между свежей краской и старой, с кракелюром, трещинами, возникающими с течением времени, лишь самые лучшие реставраторы, работавшие у его отца, были в состоянии отличить копию от оригинала. Если бы не помешала война, Генрих Бек мог бы стать известным художником. Он в деталях изучил бизнес отца, помогая реставраторам устранять отметины, оставленные на картинах войной. Отпечатки сапог, глубокие царапины, аккуратные дырки от пуль и рваные края холстов, после того, как бесценные картины вырезали из рам армейскими ножами. Безмолвные свидетельства войны, которой он не видел в лицо. Но затем начались бомбардировки союзной авиации, и война стала ближе. Отто перебрался в подвал – с семьей, картинами и оборудованием. Мастерские были заполнены рамами и холстами под потолок, семья спала в крохотной комнате на койках. Перекрытия гудели и дрожали, когда начиналась бомбежка, но работа не останавливалась. Клиенты галереи с каждой неделей становились все более нервными, пытаясь создать финансовую основу для бегства, обеспечить новые документы или хотя бы просто выжить. Картины, столовое серебро и деньги рекой текли в галерею Бека в течение зимы 1944/45 годов. «Война совсем рядом. Наш дом пахнет масляными красками, стряпней матери и страхом», – написал Генрих Бек в дневнике. Как-то ночью весной 1945 года Генрих, оторвав взгляд от мольберта, увидел стоящего в полумраке человека. И сразу его узнал. – Вальтер! Пришел Отто, из другой комнаты, где он работал с бухгалтерскими ведомостями. Последний раз они видели Вальтера еще в начале войны, в 1941 году, когда нацистское командование только собиралось открыть Восточный фронт. Тогда он был в черной форме СС. Сейчас же он был в гражданском. Исхудавший, с жестким лицом, пахнущий табаком и алкоголем. – Вальтер? – обратился к сыну Отто. – Ты в порядке? – У меня есть вещи, которые вы сохраните для меня. – Куда ты собрался? – спросил сына Отто Бек. Вальтер ничего не ответил, шагнув в сторону. Вошли двое мужчин с ящиком в руках. – Я тебе вопрос задал, Вальтер, – раздраженно сказал Отто. Отто был хозяином в доме, а Вальтер – его сыном, эсэсовец он там или кто. – Куда ты… Вальтер закатил отцу пощечину, такую, что тот упал. – Козел! – рявкнул он. – Сделай так, чтобы этот ящик хранился в безопасном месте. Ты понял? Отто был настолько ошеломлен, что не ответил. – Да, я тебя слышал, – тихо ответил Генрих вместо отца. – Мы о нем позаботимся. Я обещаю. Вальтер развернулся и пошел вверх по лестнице. Осмелев немного, Генрих пошел следом. – Вальтер, погоди! Ты теперь генерал? Что ты делал на войне? Тебя не ранили? Насколько близко русские? Ты не голоден? Вальтер Бек ушел в ночь, сев на заднее сиденье ждавшей его машины. Машина быстро уехала, и следующий вопрос так и не сорвался с губ Генриха. У Отто Бека текла по губе кровь и появился синяк на скуле. Генрих помог ему сесть в кресло, побежал за водой и салфеткой. Отто махнул рукой, глядя на опустевшую лестницу и думая о жене, которая спала. – Не говори ей, что он здесь был, – попросил он. Отто Бек более не сказал о Вальтере ни слова всю свою оставшуюся жизнь. Ящик спрятали в погребе еще ниже подвала, там, где Отто хранил самые ценные картины. Стены погреба были обиты железом и герметизированы, чтобы избежать сырости. Картины оставались там и после войны, долгое время, уже после того, как русские пришли сюда в поисках Вальтера. Возмездие русских бывшим эсэсовцам было жесточайшим, особенно для таких, как Вальтер Бек, «прославившихся» на Восточном фронте. Настал день, когда русские солдаты вломились в дом. Отто едва успел втолкнуть сына на лестницу в подвал и закрыть люк. Русские избили Отто до смерти и застрелили его жену. Разнесли на куски галерею, но были слишком пьяны и ничего не соображали, так что не нашли люка в подвал, где, дрожа, прятался Генрих наедине с сокровищами. Три месяца они мочились на бесценные полотна и пили водку, а Генрих прятался у них под ногами, выживая на джемах, черством хлебе и воде из бочки, пахшей соляркой, слушая, как русские играют на балалайке. Вылезал наверх он лишь тогда, когда они спали или уходили в патруль. – Боже мой, – сказал Джо Кули. – Как же парень смог пережить такое? – Ему повезло больше, чем многим, – сказал Макс. – Он остался в живых. Когда русские ушли, Генрих снова занялся отцовским бизнесом, приспосабливаясь к новым реалиям жизни в Восточном Берлине. Шли годы, Генрих ничего не слышал про Вальтера и решил, что брат либо мертв, либо в плену в Советском Союзе, что означало почти то же самое. Но однажды в галерею пришел человек с письмом от Вальтера, в котором тот сказал, что Генрих должен отдать ящик посланцу. – После этого записи в дневнике Генриха продолжались лишь пару месяцев, – сказал Макс. – Последняя запись была сделана за два дня до того, как в галерею вломились сотрудники Штази. Вероятно, они знали о его сделках на черном рынке. Дальнейшей информации о Генрихе у нас нет. Он исчез. Макс помолчал, отпив воды. Снял очки и потер глаза. – Вальтер тоже исчез, но оказалось, что он получил немалую помощь из весьма неожиданных источников. Он взял другой документ, рассекреченный рапорт из архива армии США, и продолжил рассказ. Вальтер Бек был взят в плен американскими военными по дороге в Северную Италию. По документам он числился как Хорст Шмидт, капеллан вермахта. Допрос, проведенный лейтенантом армии США, едва начался, когда Бек, тяжело больной, поскольку по дороге подхватил грипп, к счастью своему, упал в обморок. Его отнесли в лазарет. После выздоровления в результате ошибок в документации его отправили в лагерь военнопленных общего режима без дальнейших допросов. Ни разу даже не закатали ему рукав, а то увидели бы в подмышечной впадине эсэсовскую татуировку – группу крови. После освобождения военнопленных он провел три года, работая в оливковой роще на ферме, принадлежавшей его товарищу по СС, одной из многих в подпольной системе, созданной для укрытия бывших нацистов. Как-то раз он получил конверт, в котором было удостоверение сотрудника Красного Креста и разрешение на въезд в Аргентину. Это было сделано благодаря Алоизу Хюдалю, австрийскому католическому епископу. В мае 1948 года он взошел на борт хорватского грузового судна, которое отправлялось в Буэнос-Айрес. Там его приняли к себе немецкие беженцы, скрывавшиеся среди аргентинской католической общины. Ему дали работу на фабрике по изготовлению седел, но вскоре обширные знакомства и связи предоставили ему возможность работать на правительство Перона, которому были очень необходимы опытные люди, такие как Бек, чтобы готовить военные кадры. Вскоре Бека перепродали ЦРУ, и управление платило ему за информацию о людях, с которыми он был знаком по прежнему месту жительства, оказавшемуся теперь в Восточном Берлине. Вскоре Бек зажил роскошно, с удовольствием служа двум господам. Женился на женщине с богатым наследством и думал, что его будущее безоблачно. Но где-то лет через десять все начало портиться. Американцам надоело платить за слухи, да и денег у них стало поменьше. А затем группа израильского спецназа выкрала Адольфа Эйхмана, жившего совсем неподалеку от Бека. Аргентина перестала быть безопасным местом. И деньги были нужны. Бросив жену, даже не попрощавшись, он ушел в глубокое подполье. Прятался в подвале дома, принадлежащего аргентинскому дипломату, сочувствующему ему. Использовав связи, он отправил в Берлин человека, чтобы тот пришел в отцовскую галерею и забрал спрятанные картины, которые он оставил там в 1945 году. Ящик доставили в Аргентину с дипломатической почтой. Это было дорого, но нацисты часто так поступали, чтобы организовать контрабанду из Европы.